Ранняя северная осень слыла хорошим временем. Поля уже были убраны, а сено сметано в высокие скирды, укрепленные от ветра жердями и толстыми пеньковыми веревками. Большие серые гуси готовились к дальнему перелету, по утрам на мелководье хорошо ловилась жирная семга, а пора холодных дождей и зимних бурь еще не пришла. Хорошее время. Самое подходящее время для войны.
Дракары отплывали утром. Гребцы занимали места на веслах, а прочие затаскивали на борт последние кожаные мешки с провизией, без дела поправляли давно подогнанное снаряжение и просили помощи у водяных духов, кидали хлебный мякиш и кусочки красного мяса в холодную воду, над которой еще трепались клочья ночного тумана. Женатые то и дело посматривали в сторону хутора, где остались семьи, с которыми все они простились еще накануне. Молодые же смотрели в море, за горизонт, где их ждала боевая слава, а с ней – богатая добыча, почетные воинские шрамы и мягкие тела иноземных женщин.
Молодой конунг наблюдал за погрузкой, время от времени отдавая распоряжения, а потому не сразу заметил три приближающиеся по берегу фигуры, а заметив, зло выругался и отвернулся, будто надеясь, что пришедшие пройдут мимо. Но они не прошли.
– Приветствую, вождь, – сказал за его спиной старый Ари. Голос мужчины напоминал ночные вопли западного ветра и скрежет точильного камня по топору.
– Ишь, рожу отворотил… – глухо, с медвежьим прирыкиванием добавил его сосед Пиллан.
Вождь обернулся и хмуро осмотрел обоих. Ари опирался на длинное копье, да и сам он, сухой и узкоплечий, с худым безбородым лицом, напоминал старое боевое копьем с отполированным ладонями древком и не раз правленым наконечником. Один его глаз был небрежно замотан тряпкой – его выбило стрелой в сражении, о котором успели позабыть даже старые скальды. Второй глаз Ари слезился от ветра, однако в нем таилось столько плохо укрытого, цепного звериного бешенства, что молодой вождь не стерпел, отвел взгляд.
Стоящий рядом Пиллан ничем не походил на соседа. В его грузной фигуре еще чувствовалась сила, которой он славился в молодости, хотя порядочное брюхо уже не помещалось в тертый кожаный доспех, и Пиллан как бы ненароком прикрыл его круглым деревянным щитом. Лицо старика до глаз заросло косматой бородищей, а железный шлем был надвинут по самые брови. Губы Пиллана кривились, усмехались, и под его взглядом конунг почувствовал себя не удачливым морским вождем, трижды водившим дракары к чужим берегам, а хуторским мальчишкой, которому могут отвесить пинка или выпороть при всех вожжами, дай только повод. У ног Пиллана сидела Хель – старая сука волкодава, верная спутница его друга Ари, единственное существо женского пола, кого тот когда-либо приводил в свой дом. На шее Хель болтался боевой шипастый ошейник, но глядела она вполне дружелюбно, и даже стукнула несколько раз по земле тяжелым хвостом, показывая приязнь.
– Скажи… конунг… – прорычал Пиллан. – Найдется ли нам место на твоих кораблях?
Конунг не ответил, а вокруг начали собираться зеваки. Люди бросали погрузку и подходили ближе, посмеиваясь и переговариваясь.
– Зачем оно вам? – вождь старался говорить высокомерно и сурово. – Дни ваших походов давно ушли.
– Верно, сопляк, – ощерившись, согласился Пиллан. – Последний раз мы выходили в море еще с твоим отцом. Он был храбрым и хитрым воином, не чета тебе.
В собравшейся вокруг толпе раздалось несколько смешков.
– Тогда чего вы хотите? – нахмурился вождь.
– Серая ведьма-смерть идет за нами, – ответил Ари. – Эти острова стали слишком спокойным местом. Поэтому нам нужно уплыть с тобой, чтобы умереть достойно.
В толпе зашумели.
– Слышали? – выкрикнул из-за спин голос рыжего Эрика, хуторского насмешника и задиры. – Старые псы и ихняя сука хотят умереть в бою! Небось до сих пор верят, что попадут в Валгаллу, прямиком в чертоги Одина! Пить эль, хвастать былыми подвигами и трахать прекрасных дев-валькирий, пока не грянет последняя битва!
Многие воины засмеялись. В ответ на это Хель радостно завиляла хвостом, а затем протяжно зевнула, показав беззубую пасть, что вызвало новые смешки и остроты.
– Выйди ко мне, Эрик, – тихо попросил Ари. – Я помню твоего отца и отца твоего отца. Они не прятались за чужими спинами. Выйди ко мне.
И веселье вокруг стало утихать. Многие вдруг почувствовали смущение и даже страх, как будто в центре круга стояли не два старика, которых каждый из них знал с рождения, а опасные призраки ушедшего, темного и безжалостного времени. А молодой конунг понял – если сейчас промолчать, ему трудно будет сохранить власть над своими людьми.
– У старых владык Севера больше нет силы, – твердо сказал он. – Многие кланы уже приняли единого римского бога. Он милостив, не требует жертв и крови. Ступайте домой. Берсеркерам и смертникам нет места на моих кораблях.
Ари посмотрел ему в глаза, и вождь подумал: если старик сейчас ударит копьем, ему не успеть увернуться или закрыться щитом. Но Ари лишь молча развернулся и пошагал прочь. Хель поплелась следом. Пиллан же напоследок обвел стоящих вокруг воинов тяжелым взглядом, отдельно задержавшись на своем старшем сыне Хальдруге, который, по примеру конунга, избегал смотреть отцу в глаза.
– Проклинаю вас… – хрипло сказал он. – Проклинаю вас всех. Железо и море возьмут ваши жалкие души, а ваши жены будут рожать чужих сыновей.
Произнеся такие страшные слова, старый Пиллан грязно выругался и пошел следом за другом.
Кто-то первым произнес слова «дурной знак». Люди возвращались к делам, но слова эти осели в каждой голове, давили на каждое сердце.
Молодой вождь подозвал к себе Хальдруга.
– Догони отца, – сказал он. – Пускай он откажется от своих поганых слов, снимет проклятие. Он напугал людей.
– Он не согласится… – проговорил тот.
Сын Пиллана, хоть и унаследовал от отца могучую фигуру, не имел ни его решительности, ни его злости.
– Ступай… – повторил вождь.
Хальдруг быстро догнал двух стариков – те шли не спеша, о чем-то переговариваясь.
– Отец… – для верности и большей почтительности мужчина опустился на одно колено. – Прошу тебя, сними проклятье. Воины боятся выходить в море. И… дай мне благословение. Прошу…
Пиллан ухмыльнулся и потрепал сына по голове:
– Это ведь он послал тебя, так? Молодой конунг послал тебя ко мне, потому что слезливые бабы, которых он зовет своей дружиной, испугались слов старика? – он сгреб волосы сына в кулак и вывернул его лицо вверх. – Так, сын?
– Так… – признался Хальдруг.
И оказался на земле от жестокой отцовской оплеухи. А старый Пиллан рассмеялся, и в его глазах не было сожаления.
Два старика сидели на камне, наблюдая за тем, как дракары, взмахивая веслами, один за другим направляются к узкому выходу из фьорда. Собака дремала у ног.
– Значит, завтра… – сказал Пиллан.
– Завтра… – подтвердил Ари.
Дома старый Ари разжег огонь, раздув угли в очаге, накормил Хель и сел, уставившись на пламя. Он попытался припомнить прежние времена, прожитую им долгую и непростую жизнь, но в голове была одна лишь дремотная пустота. Ему даже стало казаться, что окружающие его вещи и весь мир сделались бледнее, отступили за грань реального. Настоящими остались только огонь, собака, старое копье и сам Ари. Так он и просидел до самого утра.
Гудрун, жена Пиллана, встретила мужа на пороге дома. Он же бросил щит и топор в угол и молча уселся за стол. Жена, не говоря ни слова, поставила перед ним миски с похлебкой и вареным мясом.
Пока Пиллан ел, прибежала маленькая Лута, дочь Хальдруга. Девочка уселась на скамью напротив деда, повертелась немного, почесала ободранный локоток и спросила:
– А почему ты не в море? Или уже вернулся, а?
Дед молча кивнул.
– Вот хорошо! – обрадовалась девочка. – Тогда отдохни и сделай мне кораблик! Ты обещал, помнишь?
И они сделали кораблик. Настоящий маленький дракар из дубовой коры с берестяным парусом и соломинками-веслами. Еще Пиллан принес с берега плавника для очага, натаскал воды в бочку у двери, накормил скотину, наточил косу и все ножи в доме. Когда стемнело, он лег в постель рядом с женой, с которой они так и не сказали друг другу ни слова за целый день. Прикрыл ладонью глаза и тут же уснул. Ночь он проспал тихо, ни разу не захрапев, что было совсем на него не похоже.
На рассвете Ари поднялся и прошелся по дому, разминая затекшие руки и ноги. Присел на корточки возле собаки. Хель спала, положив морду на лапы, и спала неспокойно, то и дело вздрагивая и по-старушечьи поскуливая, жалуясь на какие-то свои, неведомые собачьи горести. Старик несколько раз провел ладонью по ее крупному выпуклому лбу, а потом навалился на собаку всем телом, прижал локтем ее шею к полу, выдернул из ножен на правом бедре длинный кинжал и несколько раз ударил Хель между ребер, туда, где колотилось ее сердце. Собака взвизгнула, заскребла лапами по доскам пола, словно пытаясь сбежать от смерти одним, последним прыжком, вздрогнула несколько раз и затихла.
Ари похоронил Хель на холме над морем, уложил ее в вырытую заступом яму, забросал землей и камнями. От таких трудов у него начали дрожать руки и ноги.
– Нехорошо это, – подумал старик. – Совсем не ко времени.
Впрочем, назначенный час пока не наступил, и он мог немного передохнуть.
Пиллан проснулся перед самым рассветом. Осторожно ступая босыми ногами, чтобы не разбудить никого из домашних, он вынес во двор оружие, потом вернулся за сапогами. Обувшись, умылся водой из бочки и вдоволь напился. Приладил на ремнях за спиной топор, подобрал щит. И в этот момент, когда все было решено и последний шаг сделан, им овладело нестерпимое желание остаться, никуда не уходить из дома, который он построил своими руками; от женщины, которая родила ему трех сыновей и красивую дочь; от того, что было его родом, его жизнью. Но Пиллан не поддался. Наоборот, в душе его поднялась такая черная злость, такая ненависть к собственной слабости, что он зашагал прочь, ни разу не обернувшись.
Его жена лежала и смотрела открытыми глазами в темноту, а слезы лились и лились из ее глаз, не остановить, не удержать.
Встретившись, они уселись рядом на замшелый камень, похожий на панцирь зарывшейся в землю черепахи, раскурили трубки. Поговорили о хозяйстве, о зимних припасах и прочих житейских вещах. Докурив, поднялись, разошлись на семь шагов и некоторое время стояли друг напротив друга. Потом Пиллан достал из-за спины топор и покрепче ухватил ремень щита, а Ари выставил перед собой острие копья. Постояли еще немного. Наконец, Ари несильно ударил копьем в щит старого друга. Пиллан отвел удар в сторону и двинулся по дуге вправо, стараясь подобраться к соседу поближе. Тот не позволил и попытался ударить еще несколько раз: в ноги, голову, подбрюшье. Скоро привычные навыки убийства взяли свое – воины распалились и начали драться всерьез. Вот копье ударило в лицо и сразу нырнуло вниз, под не успевший опуститься щит. Из распоротого бедра Пиллана полилась алая жильная кровь, и тут же Ари покатился по земле, спасая шею от топора. Бойцы зверели от запаха чужой и собственной крови. Они сходились еще два раза, а потом ноги Пиллана подогнулись, и Ари всадил ему острие копья в плечо. Щит упал на землю. Рыча, Ари вонзал копье поглубже, так что наконечник показался из спины Пиллана, сделал шаг вперед, слишком близко… и упал от чудовищного удара топором в бок, который почти перерубил его пополам. Так и окончилась их последняя схватка.
Старый Ари умер почти сразу, но Пиллан еще жил. Он лежал, чувствуя, как холод толчками входит в его тело и поднимается от ноги вверх, к сердцу. Он ждал, обшаривая глазами небо, и в последний миг земной жизни ясно увидел волшебный свет, услышал шум невидимых крыльев.
Их нашли на следующее утро. Оставшиеся в хуторе женщины и дети молча обступили лежащие на земле тела. Маленькая Лута пыталась протиснуться поближе, но старшие не пускали. Она надеялась увидеть во взгляде деда отражение прекрасных лиц валькирий, однако напрасно – прибрежные чайки успели выклевать старым дуракам глаза.