Новый роман М. Кундеры был ожидаем (вышел в 2014), потому что долгое время писатель не представлял публике крупной эпической формы с несколькими занимательными сюжетами. Ожидание вызвано еще и тем, что исследовательские эссе Кундеры, посвященные роману («Искусство романа» и «Занавес»), стали уже классикой теории жанра. Как же теоретик и практик выразит эту форму в новом произведении? Он создает провокационный роман-эссе.
Романы Кундеры во многом построены как заметки о событиях и характерах, заметки пунктирные, но эмоционально напряженные. Все это заставляет критиков искать особый подход к эпической форме писателя. «Роман, — пишет Кундера в исследовании «Искусство романа», — не вероисповедание автора, а исследование того, что есть человеческая жизнь в западне, в которую превратился мир».
Художник строит текст романа как беседу, он должен примирить ее с требованиями композиции. А композиция нового романа Кундеры позволяет предположить, что есть в ней намек на прецедентные тексты культуры. В романе 7 частей, каждая из которых имеет свое заглавие, которые в содержательном плане дают возможность предположить, что это еще один текст (если читать только названия глав), требующий осмысления. От «представления героев», каждый из который является моделью бытия, той самой «невыносимой легкости», которая приводит к пониманию неизбежности «падения ангелов» и осознанию «торжества незначительности». Наличие четырех исторических и четырех вымышленных персонажей тоже указывает на значимость этого сакрального числа.
Писатель мастерски избавляет роман от необходимости правдоподобия, играет с образами, чтобы читатель, как кукловод, сам управлял героями. Какое место в сюжете о четырех случайных знакомых занимают образы Сталина и Калинина? На первый взгляд, это лишь игра в кукольный театр по пьесе, которую пишет один из героев по воспоминаниям Н. Хрущева. Абсурд? вовсе нет. Это наша реальность, когда современные французы или чехи, не важно, все время слышат о комизме многих героев прошлого, о том, что город великого Канта носит имя какого-то Калинина, о том, что вовсе не русские, а солдаты «украинского фронта» освобождали пленных, о том, что не было гетто, не было концлагерей. Ответ, данный в романе, страшен для читателя: «представлений о мире существует столько же, сколько людей на земле; это неизбежно создает хаос; как же упорядочить этот хаос? Ответ прост: навязать всем одно представление… под влиянием сильной воли люди, в конце концов, могут поверить во что угодно!»
Но автор не навязывает читателю представления о прошлом. В главе «Мир по Шопенгауэру» выражена ключевая мысль о свободе и воле: «за видимым миром нет ничего объективного, никакой «вещи в себе», и чтобы заставить существовать это представление, чтобы сделать его реальным, необходима воля, огромная воля, которая и должна внушить это представление»
Философская мысль не развивается, а обрывается, мир романа представляется в его обыденности: прогулка по Люксембургскому саду, прием в честь дня рождения, задушевные разговоры за бутылкой хорошего коньяка. Все незначительно, и все готовит восприятие «торжества незначительности».
При всей дискретности событийного ряда, фрагментарности повествования, целостность художественной логики подчеркнута приемом рамочной композиции. Каждая часть кончается и начинается с одинаковых фраз, но они, эти фразы, выражают различный смысл.
Автор, переходя от прошлого к настоящему, предугадывает будущее. Гротескная история про Сталина, подглядывающего за соратниками в туалете, сменяется подготовкой кукольного спектакля по материалам воспоминаний Хрущева. «Если бы эту историю со Сталиным и Хрущевым разыгрывали люди, это был бы обман, - размышляет герой романа. Никто не имеет права притворяться и воссоздавать жизнь человека, которого давно уже нет. Никто не имеет права делать из куклы человека» . Герои все время играют роль, выступают в маске: Д. Ардело выбирает роль обреченного больного, Шарль автора злободневной пьесы, Ален представляет себя мальчиком, Калибан говорит на несуществующем языке, имитируя речь пакистанца, Ла Франк играет роль тайной знаменитости. Мотив обмана, игры, один из главных в романе.
В вымышленном мире живут все герои. Неискренность автор передает жестом. Выражение жеста рождает интерпретацию образа или сцены у каждого читателя свою, не подсказанную автором. На приеме в честь дня рождения одного из героев знаменитость, которой восхищаются все, показана через жест пережевывания пищи. «Ла Франк, устремив глаза в пустоту (Рамон понял, что она пыталась сообразить, кто с ней разговаривает), вытолкнула обратно в рот кусок бутерброда, прожевала, жадно заглотнув половину, и произнесла: «Человек – это не что иное, как одиночество». И эта деталь жующей знаменитости повторяется несколько раз в одной сцене. Фиксация жеста выступает в романе Кундеры и как авторский прием, передающий сиюминутное состояние персонажа, и как ироничная характеристика образа или даже целой сцены. Тем самым автор дает читателю инструмент, позволяющий разглядеть то, что, возможно, никогда не было бы увидено.
Прием монтажа как ведущий в постмодернистской литературе активно использует Кундера. Этот прием проявляется и на уровне композиции текста, и на уровне композиции образа. Причем в образах мы можем обнаружить «эффект Кулешова». Каждая новая часть дает читателю возможность изменить отношение к герою, поскольку герой непредсказуем, он всегда другой: не завершены начатые коллизии, не ясен переход от быта к бытийности, нет завершенности мысли. «Самая важная идея Канта — это вещь в себе. Кант считал, что вне наших представлений находится объективная вещь, которую мы не в состоянии познать», так утверждает один из героев, но не автор.
Кундера все время провоцирует читателя, манипулируя героями. Персонажи построены как двойники: Калинин, Сталин, Хрущев, Жуков на самом деле всего лишь паяцы. Гротескность образов исторических объясняется приемом китча. Кундера так объясняет этот прием: «…китч означает манеру поведения человека, который хочет нравиться любой ценой…Китч - это перевод глупости прописных истин на язык красоты и эмоций». Люди не хотят показывать своего истинного лица. Так же, как и вымышленные персонажи: Ален, Рамон, Шарль и Калибан, живут в мире романа на грани воображаемого и реального.
«Писатель, который говорит об искусстве романа, — это не профессор, разглагольствующий с кафедры. Представьте его скорее художником, который встречает вас в своей мастерской, где со всех сторон на вас смотрят его картины, прислоненные к стенам. Он будет вам говорить о себе, но еще больше о других, об их романах, которые он любит и которые тайно присутствуют в его собственном творчестве…И тогда, к вашему удивлению, у вас возникнет ощущение, что вы спускаетесь в трюм Истории, где будущее романа в эту самую минуту решается, определяется и развивается в спорах, конфликтах и в противоречиях».
Всякий роман должен задавать вопросы читателю, но не давать на них однозначные ответы. В «Торжестве незначительности» выражена мысль о необходимости понимать мир как амбивалентное множество противоречивых истин, воплощенных в воображаемых образах.
«Существует четыре призыва, к воздействию которых я особенно восприимчив», писал Кундера: Зов игры. Зов мечты. Зов мысли. Зов времени. Эти четыре составляющих философски выразились в небольшом по объему романе, но необъятном по содержанию.
«Звезда Пражской весны, жертва советской цензуры, политэмигрант, многократный кандидат на литературную Нобелевку, удостоенный чести прижизненного ПСС в «Плеяде» (это как если бы Сорокина издали в «Литературных памятниках»). Все это — недавно отметивший 85-летие французско-чешский классик Милан Кундера, не только автор нескольких потрясающих романов, но и создатель собственной теории романа как высшего проявления европейской мысли и духа — от Сервантеса и Рабле до Музиля и Рушди. Забавно, что этот адепт крупных форм достиг высшей виртуозности в самой миниатюрной: Кундера — гений анекдота. На нем и строятся буквально все его книги, начиная с «Шутки» и заканчивая новейшим романом (точнее, мини-романом, 140 страниц крупным шрифтом) «Торжество незначительности». Его героями стали четверо современных парижан, а также Сталин, Хрущев и Калинин. Одни — рассказчики анекдотов, другие — их герои». А Долин
Ирина Мурзак
филолог, литературовед, театровед
доцент Департамента СКД и Сценических искусств ИКИ МГПУ