А теперь давайте оставим Дантесов (не слишком ли много им чести?) и вернёмся в Петербург.
«Спустя три четверти часа после кончины (во всё это время я не отходил от мёртвого, мне хотелось вглядеться в прекрасное лицо его) тело вынесли в ближнюю горницу; а я, выполняя повеление государя императора, запечатал кабинет своею печатью», - рассказывает В.А.Жуковский в письме к С.Л.Пушкину. «По смерти Пушкина надо было опечатать казённые бумаги; труп вынесли, и запечатали опустелую рабочую комнату Пушкина чёрным сургучом: красного, по словам камердинера, не нашлось», — как будто дополняет В.И.Даль.
А.О.Россет, переносивший тело Пушкина, вспоминал: «Как он был лёгок! Я держал его за икры, и мне припоминалось, какого крепкого, мускулистого был он сложения, как развивал он свои силы ходьбою».
В музее А.С.Пушкина на набережной Мойки хранится драгоценнейшая реликвия:
Этот медальон с надписью «А.С.Пушкин. 29 января 1837 года» принадлежал И.С.Тургеневу. В 1880 году он был представлен на Пушкинской выставке в Петербурге с пояснением Ивана Сергеевича: «Клочок волос Пушкина был срезан при мне с головы покойника его камердинером 30-го января 1837 года, на другой день после кончины. Я заплатил камердинеру золотой.
Париж. Август 1880. Иван Тургенев». Меня только немного смущает обычно делаемое к этой записке замечание, что, дескать, деньги позволяют всё и камердинер купился. В то, что мог купиться на золотой Никита Козлов, я, простите, поверить не могу. Полагаю, что совсем юный в ту пору Тургенев просто неверно понял, кто оказал ему эту услугу.
После смерти писателя Полина Виардо подарила медальон Александровскому лицею.
…Гроб с телом поэта будет стоять «в ближней горнице», а в опечатанном его кабинете станут ждать своего часа пушкинские бумаги. «Жуковскому приказание собрать все его бумаги; вздор сжечь, не показывая государю; остальное издать роскошно на казённый счет, в пользу детей», - запишет в дневнике Ф.П.Литке.
Жуковский обратился к императору, высказав, как считает нужным поступить с этими самыми бумагами:
«1. Бумаги, кои по своему содержанию могут быть во вред памяти Пушкина, сжечь [вспомним, что, если верить Жуковскому, вечером после дуэли по приказу Пушкина была сожжена «какая-то бумага, его рукою по-русски написанная»].
2. Письма от посторонних лиц, к нему писанные, возвратить тем, кои к нему их писали.
3. Оставшиеся сочинения как самого Пушкина, так и те, кои были ему доставлены для помещения в “Современнике“, и другие такого же рода бумаги, сохранить.
4. Бумаги, взятые из государственного архива, и другие казённые возвратить по принадлежности».
Cначала государю «благоугодно было согласиться». Однако затем было решено, что вместе с Василием Андреевичем разбирать архив Пушкина станет начальник штаб корпуса жандармов Л.В.Дубельт. Не успел Жуковский, поначалу даже хотевший отказаться «от такого дела, в коем участие совершенно стало излишним», успокоиться, уверив себя, что должен Пушкину «оказать последнюю услугу сохранением бумаг его, будучи наперёд уверен, что в них не найдётся ничего достойного преследования высшей полиции», как пришло новое распоряжение А.Х.Бенкендорфа: бумаги должны рассматриваться в его, шефа полиции, кабинете! И только после очередного письма Жуковского шеф жандармов милостиво разрешит: «Я приказал генерал-майору Дубельту, чтобы все бумаги Пушкина рассмотрены были в покоях вашего превосходительства».
Ну, а в предложения Василия Андреевича, как поступить с бумагами, естественно, жандарм тоже внёс свои коррективы: практически к каждому пункту, написанному Жуковским, было приписано добавление «не иначе, как после моего прочтения». И обратите внимание на мотивировку: «Бумаги, могущие повредить памяти Пушкина, должны быть доставлены ко мне для моего прочтения. Мера сия принимается отнюдь не в намерении вредить покойному в каком бы то ни было случае, но единственно по весьма справедливой необходимости, чтобы ничего не было скрыто от наблюдения правительства, бдительность коего должна быть обращена на все возможные предметы. По прочтении этих бумаг, ежели таковые найдутся, они будут немедленно преданы огню в вашем присутствии». Даже об оставшихся сочинениях поэта (и тех, что были присланы для опубликования в «Современнике») сказано, что нужно «сделать разбор, которые из них могут быть допущены к печати, которые возвратить к сочинителям и которые истребить совершенно». Лишь одно исключение, да и то с оговоркой - «Письма вдовы покойного будут немедленно возвращены ей, без подробного оных прочтения, но только с наблюдением о точности её почерка». И после смерти поэт находится под строжайшим надзором!
Дубельт разбирал бумаги Пушкина очень тщательно, записывая все этапы работы в «Журнал, веденный при разборе бумаг покойного Александра Сергеевича Пушкина». Первая запись в нём датирована 7 февраля 1837 года – «В присутствии действительного статского советника Жуковского и генерал-майора Дубельта был распечатан кабинет покойного камер-юнкера Александра Сергеевича Пушкина и все принадлежавшие покойному бумаги, письма и книги в рукописях собраны, уложены в два сундука и запечатанные перевезены в квартиру действительного статского советника Жуковского, где и поставлены в особенной комнате»
Завершена работа была 25 февраля, когда «составлена опись всем вообще бумагам и чрез г-на генерал-адъютанта графа Бенкендорфа представлена государю императору».
27 февраля и 15 марта, если верить журналу, Жуковский получил рукописи Пушкина.
В конце февраля Василий Андреевич писал Бенкендорфу: «Приступая к напечатанию полного собрания сочинений Пушкина и взяв на себя обязанность издать на нынешний год в пользу его семейства четыре книги “Современника”, я должен иметь пред глазами манускрипты Пушкина и прошу позволения их у себя оставить с обязательством не выпускать их из своих рук и не позволять списывать ничего, кроме единственно того, что будет выбрано мною самим для помещения в “Современнике” и в полном издании сочинений Пушкина с одобрения цензуры… Хотя я теперь после внимательного разбора вполне убеждён, что между сими рукописями ничего предосудительного памяти Пушкина и вредного обществу не находится, но для собственной безопасности наперёд протестую перед вашим сиятельством против всего, что может со временем, как то бывало часто и прежде, распущено быть в манускриптах под именем Пушкина. Если бы паче чаяния и нашлось в бумагах его что-нибудь предосудительное, то я разносчиком такого рода сочинений не буду и списка их никому не дам».
Сохранилось письмо Жуковского И.И.Дмитриеву от 12 марта, где он пишет: «Разбор бумаг Пушкина мною кончен. Найдены две полные, прекрасные пиесы в стихах: “Медный всадник“ и “Каменный гость“ (Д. Жуан). Они будут напечатаны в “Современнике“ (который друзьями Пушкина будет издан на 1837 год в пользу его семейства); нашлось несколько начатых стихотворений и мелких отрывков; так же много начато в прозе и собраны материалы для истории Петра Великого: всё это будет издано. Теперь приступаем к напечатанию полного собрания изданных в свет сочинений. Неизданное же будет напечатано особо. Издание будет хорошее, но простое, чтоб иметь возможность напечатать более экземпляров, продавать дешевле и собрать бо́льшую сумму. Надеюсь, что в подписчиках недостатка не будет. Память Пушкина должна быть и всегда будет дорога отечеству… Наши врали-журналисты, ректоры общего мнения в литературе, успели утвердить в толпе своих прихожан мысль, что Пушкин упал; а Пушкин только что созрел как художник, и всё шёл в гору как человек, и поэзия мужала с ним вместе».
Слова о «падении» Пушкина не случайны: именно так в те дни считали многие. Сохранился, к примеру, дневник А.И.Артемьева, в будущем археолога, этнографа и географа, а тогда 17-летнего саратовского гимназиста, где он, переживая о смерти поэта («Это был вельможа русской словесности!»), тем не менее напишет: «Увы! Пушкин под конец был не то, что прежде… Изредка он брался писать, но с каким-то небрежением, и его последние стихотворения некрасивы».
Но в те же дни Александр Карамзин напишет брату: «После смерти Пушкина Жуковский принял, по воле государя, все его бумаги. Говорили, что Пушкин умер уже давно для поэзии. Однако же нашлись у него многие поэмы и мелкие стихотворения. Я читал некоторые, прекрасные донельзя. Вообще в его поэзии сделалась большая перемена, прежде главные достоинства его были удивительная лёгкость, воображение, роскошь выражений et une grace infinie jointe à beaucoup de sentimentet de chaleur [и бесконечное изящество, соединённое с большим чувством и жаром души]; в последних же произведениях его поражает особенно могучая зрелость таланта; сила выражений и обилие великих, глубоких мыслей, высказанных с прекрасной, свойственной ему простотою; читая их, поневоле дрожь пробегает и на каждом стихе задумываешься и чуешь гения. В целой поэме не встречается ни одного лишнего, малоговорящего стиха!!! Плачь, моё бедное отечество! Не скоро родишь ты такого сына! На рождении Пушкина ты истощилось!»
А Жуковский с удивительной болью напишет о «манускриптах Пушкина, которые, к несчастию, должен разбирать»: «Это навыворот! Ему бы следовало то делать для меня, что мне довелось делать для него»…
И приходит к Василию Андреевичу чувство обиды за погибшего друга. Но об этом – в следующий раз.
************
В этой статье, возможно, меньше, чем в предыдущих, интересных фактов, но думаю, что говорить о «"Посмертном обыске" у Пушкина», как выразился М.А.Цявловский, необходимо.
А для интересующихся – приложение: диалог Жуковского и Дубельта из пьесы М.А.Булгакова «Последние дни».
«Дубельт. Здравствуйте, Василий Андреевич.
Жуковский. Здравствуйте, генерал.
Дубельт. Вы собираетесь запечатать кабинет?
Жуковский. Да.
Дубельт. Я попрошу вас повременить, я войду в кабинет, а потом мы приложим и печать корпуса жандармов.
Жуковский. Как, генерал? Государю было угодно на меня возложить опечатание и разбор бумаг... Я не понимаю. Я должен разбирать бумаги один... Помилуйте, зачем же другая печать?
Дубельт. А разве вам неприятно, Василий Андреевич, ежели печать корпуса жандармов станет рядом с вашей печатью?
Жуковский. Помилуйте, но...
Дубельт. Бумаги должны быть представлены на прочтение графу Бенкендорфу.
Жуковский. Как? Но там же письма частных лиц. Помилуйте, ведь меня могут назвать доносчиком. Вы посягаете на единственно ценное, что имею, - на доброе имя мое. Я доложу государю императору.
Дубельт. Вы изволите полагать, что корпус жандармов может действовать вопреки повелению государя императора? Вы полагаете, что вас осмелятся назвать доносчиком? Ах, Василий Андреевич... Неужели вы думаете, что правительство может принять такую меру с целью вредить кому-нибудь? Не для вреда это предпринимается, Василий Андреевич. Не будем терять времени.
Жуковский. Повинуюсь».
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь