К нам едет… нет, не КРУ, они уже были. Едет к нам - в Зоологический музей МГУ - череп кашалота с Курильских островов. И немного я по этому поводу переживаю. Потому как кое-что знаю про китовый жир.
Вообще-то китовый жир очень хорош! Особенно с кожей. В сыром виде. Мантак называется. Но вот мантак я как раз не пробовал, каков он на вкус. Кто-нибудь пробовал мантак? Я нет. А хороший был бы рецепт в мою коллекцию. Волчьи мозги, медвежья лапа, оленья трахея, глаза чавычи - о-бо-жаю… А вот мантак не довелось. Хотя киты в камчатских водах есть. Но, к счастью, на Камчатке нет их промысла, наоборот, тут их охраняют и изучают. Даже президент приезжал специально, чтобы стрельнуть в кита из арбалета. Cпециального научного арбалета! Попал, кстати.
Но китовый жир все-таки плох. Особенно если он вытекает струйками из повреждений на туше выброшенного на морской берег кита. Потому что он страшно воняет. Просто страшно. Невыносимо. Отвратительно. Чудовищно. Это очень сильный, терпкий, всепроникающий запах, который потом преследует тебя неделями. Даже баня не помогает. Даже отмокание в горячих источниках с серой глиной. Намажешься весь с головы до ног в таком источнике в кальдере вулкана Узон, смоешься, принюхаешься, а от рук все равно воняет. Кажется, что весь мир провонял китовым жиром.
Спрашивается, а-а-а… зачем дышать этим запахом, если можно пройти мимо. Ну мы ж ученые! Нам все интересно, нас привлекает все новое и необычное. А тем более, если так воняет - значит, там точно что-то по нашей части. В туше выброшенного на берег Семячикской косы небольшого кита, скорее даже китенка, меня привлекал не запах, а то, что на нее приходили кормиться медведи и прилетали белоплечие орланы.
Витя заглушил мотор и нос лодки мягко ткнулся в черный песок берега. Я выпрыгнул и сразу же оттолкнул лодку - шел сильный отлив и моему перевозчику надо было возвращаться, чтобы не шкрябаться винтом по мелям лимана.
Вообще, это, наверное, была рискованная затея - построить засидку для наблюдения у китовой туши. Но оно того стоило. Потому что вообще-то это редкость - выброшенное на берег такое большое морское животное. И оно точно привлекало разнообразное зверье, потому что серый песок вокруг был весь испещрен следами медведей, лис и даже орланов.
Ставить палатку-скрадок было негде, да и опасно. На Курильском озере был случай, когда медведь вытащил из палатки, убил и съел японского фотографа Мичио Хошино. Палатка медведю не преграда. Тем более, он-то считал тушу кита своей. А тут какие-то посторонние научники шляются. В общем, походил я по прибойке и насобирал всякого плавника - доски от ящиков, обломки бруса, куски деревьев, какую-то фанеру обломанную и обточенную волнами. Воткнул глубоко в песок несколько самых длинных дрынов наподобие каркаса для чума, кое-как обшил их всякой деревянной всячиной. А чтобы забираться внутрь, оставил щель сверху. Дверь делать было не из чего. Конечно, это была иллюзия защиты, но все лучше, чем просто кусок брезента.
Просидел я в этом деревянном чуме день, два, а никто засветло так и не пришел. Только небольшая группа воронов постоянно прилетала и собирала клювами вытекающий китовый жир. Ну какая же это гадость, а?! И ведь вроде бы уже наукой установлено, что именно у воронов обоняние не так уж плохо развито. Как им не противно - пили они этот жир мерзкий, видимо, с удовольствием…
Начинался прилив, к скрадку подступала вода, заплескивая груды водорослей, выброшенных на песчаный берег прибоем и подсохших за день на ветру и солнце. Я уже собирался вылезать из своего деревянного чума и брести в избушку. Разжечь печь, прогреть организм. Хотя стоял еще теплый сентябрь, на океанском берегу было промозгло и холодно.
И тут началось нашествие.
Стоит приподнять на пляже кучу водорослей или передвинуть плоский камень, как в разные стороны брызнут сотни маленьких шустрых существ. Это талетриды - рачки-бокоплавы. Потревоженные животные совершают резкие движения хвостовой частью тела, некоторые из них обладают завидной прыгучестью – резко распрямив туловище, способны скакнуть сантиметров на тридцать. В мелких лужицах, у края воды, на поверхности камней они действительно передвигаются на боку, отсюда и название – “бокоплавы”. А за прыгучесть зовут их еще морскими блохами. Рачки эти ведут полуводный образ жизни – они способны выползать из воды и путешествовать ночью по пляжу, и в поисках пищи – например, гниющих водорослей – иногда удаляются довольно далеко от кромки воды. Талетриды - универсальные санитары на прибойной полосе. Их здесь сотни тысяч, миллионы. И вместе - они сила. Наверное, если им дать время, могут и этого кита сожрать. Левиафана, так сказать… Но обычно они по мелочи всякой специализируются. Часто приходилось подбирать на песке одну оболочку, оставшуюся от колюшки - чешуйки, брюшные пластинки, шипики, жаберные крышки, скелетик - как-будто специально все идеально вычищено для размещения в экспозиции Зоологического музея - это работа талетрид.
И, конечно, такое обилие биомассы не остается без своего потребителя - мигрирующие кулики и чайки во множестве поедают их, склёвывая прямо с песка.
Видимо, потревоженные в своих убежищах среди куч водорослей, которые начинал заливать прибой, талетриды облепили в скрадке буквально все, меня самого и фотоаппарат на штативе, повсюду была их копошащяяся масса, они противно прыгали на лицо и руки, ползали по сапогам и скакали во все щели дырявого скрадка. Этого я не смог вынести и сломя голову выскочил из тесного пространства, стряхивая рачков с себя, и тут, конечно, своими нелепыми танцами на песке спугнул того медведя, которого ждал весь день и который только-только высунул голову из колосняка, оценивая ситуацию вокруг выброшенного кита.
На ночевку я должен был возвращаться в небольшую избушку на краю лимана. Она была сколочена наспех - только-только перебиться тем, кто не успевал засветло вызвать лесника, который перевозил людей на тот, жилой, не заповедный берег. Увидит, что из печной трубы идет дым и понимает, что кто-то ждет перевоза. Но тут у меня была с Витей договоренность, что я будут сидеть в скрадке долго и вызову его только выстрелом из ружья.
В избушке было хорошо. Редко кто в ней останавливался, большую часть времени она стояла открытая всем ветрам, которые понемногу заносили ее серым песком.
Несмотря на неимоверную скудость обстановки (а может, именно благодаря ей), минималистичный до крайнего предела интерьер - нары, столик, печка, над столом вместо полки неструганая доска, видимо тоже найденная на прибойке, керосиновая лампа, кружка, чайник, вот и все - что-то в них такое было, в этих избушечках на курьих ножках. Может, это было такое смутное чувство, как у первобытного человека, который ощущал кожей, всеми нервными окончаниями, что вокруг - настоящая, совершенная дикая природа, и ты понимал, что только тонкая дощатая перегородка отделяет тебя, в сущности, от довольно враждебного мира стихий - холода’, снега’, ветер, медведи, шторма’, пу’рги - хлоп, и нет тебя. Так что, куда ты без избушечек? Потому и был так дорог даже этот скудный уют.
А за стеной избушки сейчас шумел океан. Здесь его присутствие чувствовалось особенно. Песок шуршал о стены или это задевали ее сухие стебли колосняка? Тепло шло от раскалившейся докрасна маленькой печки, фитиль керосинки немного потрескивал и тем отчетливее чувствовалась обнимающая кругом тишина, только полевки шебуршились между досками стены. При таком свете как-то уютнее писать дневники. Он не раздражает, а наоборот, сосредотачивает мысли, делает воспоминания более четкими. Впечатления дня словно снова проносятся перед мысленным взором, порождая образы, ложащиеся словами на бумагу. Длинные осенние и зимние вечера в избушках, у лампы, развязывают языки и располагают с словотворчеству. Чего только не напишут в тетрадках посетители избушек! Вот, например, одна из записей (сохраняю прекрасную орфографию автора):
2 октября 1973 г. В.А. Николаенко, Долина Гейзеров.
"День сумрачный, а ночью небо звездило. В ночь окрасилась роза ветров багрянцем. С восходом хмарь нахлынула с востока и сумрачно стало. Место солнца означено только пятнышком белого накала. Отцвела Долина, посерела. Березы обветрились за три дня до наготы, лишь кое-где желтеют не облетевшие ветви. Вейник пожелтел, шеломайник пожух, но еще стоит почему-то. Ждет своего ветра и ливня. Безветрие и тишь. Река шумит далеким поездом.”
И вторит ему запись другого, не менее впечатлительного, но не столь красноречивого посетителя:
"Даже ноги задрожали от столь великой красоты всякой."
Ночью меня разбудил какой-то шорох. В нем было что-то необычное, потому что он шел… отовсюду. Со всех сторон слышался словно тихий шепот или скорее шелест, как будто миллионы маленьких лапок терлись о наждачную бумагу. Я зажег керосиновую лампу. Стены избушки примерно до высоты полуметра шевелились от тысяч, десятков тысяч талетрид. Это было продолжением нашествия. В свете лампы тускло поблескивали их глянцевые панцири, масса животных медленно шевелилась, издавая тот самый шелест, который разбудил меня. Что это было - какая-то сезонная миграция в поисках зимовочных мест или щелястые стены избушки служили им убежищем во время шторма, или их каким-то образом привлекло тепло топящейся печи - не знаю.
Честно говоря, я немного испугался такого соседства, вспоминая, как они облепили меня в скрадке. Талетриды питаются водорослями, всякой падалью, выброшенной морем, разлагающейся органикой. Ни к первой, ни ко второй я себя не относил, и разлагаться пока еще не собирался, это произойдет позже, но все-таки даже лилипуты едва не уморили Гулливера… Кто их знает, этих бокоплавов, как накинутся скопом, как навалятся… И останутся от научника одни белы косточки, как от той колюшки на прибойке… Зато сразу готовый экспонат в экспозицию Костного зала Зоологического музея МГУ, как и договаривались - https://www.facebook.com/100001488538315/posts/4784713808254856/
Разыгравшийся на следующий день шторм вынудил провести два дождливых дня в избушке на лимане в обществе талетрид, шуршащих по всему домику как черные чернушки в мультике Миядзаки “Мой сосед Тоторо”. Может, именно эти рачки навели режиссера на мысль о таких странных существах, обитающих в старых деревянных домах Японии? Есть ведь и сухопутные талетриды.
Волны замыли тушу кита в песок и она перестала быть доступной для медведей. Радужное пятно китового жира, поблескивающее на поверхности песка, еще выдавало ее местоположение.
* * *
Вот почему, когда мы узнали, что Министерство обороны везет таки к нам в музей череп кашалота, найденный сотрудниками во время экспедиции на Курильские острова, я немного забеспокоился. Потому что знал, что китовый жир проникает во все, и что вымыть его чрезвычайно трудно. И если уж череп пропитался этим запахом, то мы от него, если и избавимся, то с огромным трудом. Сила китового жира очень и очень велика. Мы-то люди привычные, через огонь и воду прошли, можно сказать, а вот что будет с нашими посетителями? Пока же череп находится на Звенигородской биостанции биологического факультета МГУ и с ним там работает наш таксидермист, а вот куда его девать потом - это вопрос. Есть одна безумная идея, есть. Но найдется ли такой добрый человек, фанат китовых черепов, который согласится помочь?
Фото с черепом: пресс служба РГО, Владимир ВЕЛЕНГУРИН
kp.ru
