Несколько последующих дней женщины не могли найти себе места. По правде говоря, решиться чёрт знает на что, было не так-то просто. Сомнения и страх перед неизвестностью одолевали обеих. Теряли они вроде не много, но что приобретали взамен? Фантасмагорию? Глупую выдумку? А может быть и собственное сумасшествие! Заплутавшие в тяжких мыслях, они часто и долго спорили, бранились, снова мирились и даже отказывались от общего дела, но в итоге приходили к одному и тому же знаменателю. «Надо рискнуть! Надо попробовать», - вопиюще кричал он им из-под черты всех «за» и «против», представленных ему в противовес.
И каждый божий день начинался у старух решительным настроем на метаморфозу, а к вечеру терял свой прежний замысел, таял и паром улетучивался прочь. Зинаида Петровна от переживаний ещё больше осунулась, а Мария Васильевна ещё больше распухла, один Палыч, оставался по-прежнему в форме. К счастью, он даже не подозревал, что затевалось в его родной обители. А если бы сумел понять к чему всё шло, то, наверняка, махнул презрительно на безнадёг лапой и, громко хлопнув дверью, подался бы на вольные хлеба, так как жить под одной крышей с безумцами дело для всякого уважающего себя кота срамное да гиблое.
Так бы наши старухи по сей день метались в нерешительности, а может уж и померли за истечением срока собственной давности, если бы не яйца, легко разрубившие Гордиев узел. А случилось вот что. Накануне Марии Васильевне приснилось гнездо. Да-да, обыкновенное на вид куриное гнездо! И было оно полным-полнёхонько свежеснесённых коричневых яиц. Помпезно взгромоздившись поверх него сидела на яйцах не курица-наседка, нет, а никто иной, как Зинаида Петровна! Подивилась тому Мария, обошла кругом насест и вопрос подруге задала: «Чегой-то ты на яйца умостилась, малахольная?» «Да вот, деточек себе высиживаю на старость, на радость!» - прокудахтала та в ответ, забила руками словно крыльями да и обратилась в обыкновенную несушку рябого окраса.
Проснувшись поутру, Мария Васильевна сразу же принялась гадать, к чему это ей пригрезилось, так как по обыкновению выстраивала всю свою бытовую жизнь, согласно тому, что плелось ей ночами. И вывод был молниеносным: «Если яйца — значит явится! Время пришло!» Полдня она промаялась в ожидании Зины, а когда та, наконец, пришла, с порога заявила:
- Неси пшеницу, мне сегодня яйца снились!
- Неужто явится? – всплеснула та руками, нерешительно поворачивая в обратную экспедицию.
- А то как же, говорю, яйца снились — крупные такие, коричневые - значит явится!
Долго не возвращалась Зинаида Петровна назад, Мария Васильевна уж изнервничалась вся. Выстукивая тростью мелкую дробь о пол, бубнела себе под нос:
- Забыла, наверное, зачем пошла, стоит небось, посреди кухни, глазами лупает, а вспомнить не может.
Когда та вернулась с лицом довольно взволнованным и бледным, то буквально набросилась на неё:
- Чего так долго?
- Да, запамятовала, куда поставила…
Глядя на приятельницу, Зина ужаснулась её решительному настою: «Ну, всё — конец!» - подумала она и от этой мысли больно кольнуло сердце.
Наверное, в этот роковой день обе старухи решилась на самое страшное в жизни - на смерть.
- Пшеница-то твоя свячёная, небось? – недовольно пробурчала Мария, вырывая из рук подруги стакан.
- А как же! И свечка тоже, - оправдалась, было, Зина.
- Дура, на кой нам свечка? Пожар если только затеять? Свячёная – это плохо. Думаешь от Бога эта авантюра? Эх, наконец-то такой знак, а ведь не выйдет ничего теперь! - нервничала Мария Васильевна
- А может она не заметит?
- Это ты, Зин не заметишь, потому что зрячая только на одну сторону и то, не дальше собственного носа, а она нутром почует, что неладно здесь.
Мария выбросила вон свечу, пафосно выдохнула и, подмигнув подруге, приступила к делу. Воодушевление овладевало ею всё больше и больше. Уже ничто не могло остановить её. Набрав в горсть пшеницу, женщина стала посыпать порог вдоль входной двери так, что образовалась небольшая узенькая дорожка из зерна. Трость не давала ей сильно наклониться, но старуха не подавала вида, будто ей тяжело и изо всех сил старалась делать, как можно лучше.
- Кто через порог пройдёт, тот мне молодость вернёт, - наконец, прошептала она и, подняв своё раскрасневшееся лицо, приказала Зине, - теперь ты!
Зинаида Петровна проделала всё то же самое. Набрав полные жмени и бормоча себе под нос заклинание, она высыпала пшеницу тем же манером, что и подруга и отряхнула о халат руки.
Первая часть ритуала довольно быстро и легко была исполнена. Дальше женщины проследовали в комнату. Там хозяйка отворила оконную раму и достала из шифоньера давно завалявшийся гребешок. Множество изъятых из гульки шпилек высвободили копну седых, как лён волос, доходящих Марии Васильевне почти до пояса. Повернувшись спиной к окну, она принялась медленно расчёсывать от корней и до самых кончиков белые пряди, приговаривая: «Стародевица явись, ко мне сила вновь вернись! Стародевица явись, ко мне сила вновь вернись!» Гребешок бежал по волосам и почему-то терял в них свои зубцы.
- Тьфу ты. И этот туда же! – раздосадовалась старуха.
Зине стало смешно. Вся ситуация показалась ей довольно комичной и нелепой. Прикрыв рукой рот, чтобы невзначай не выдать себя, она тихонько тряслась от смеха, стоя в стороне. Когда Мария Васильевна протянула ей гребешок, в нём оставалось не больше десятка самых стойких зубцов. Зина в считанные секунды прогребла им по своей жидкой лысине, словно граблями по осенней пожелтевшей траве, отчего тот полностью опустошился и произнесла слова заклинания.
- Бросай, не оглядываясь! – тут же скомандовала подруга.
Зина вдруг вся сжалась, с силой размахнулась и запулила гребень через себя прямёхонько в распахнутое окно. Подивившись самой себе, что так ловко справилась с задачей и не промазала, она аж подпрыгнула от восторга.
Последним делом старухи взялись за руки и, как раки, попятились назад, в один голос бубня: «Гребешок скорей лети, красоту мою верни». Подойдя к окну, они переглянулись и, одномоментно повернувшись, высунулись на улицу. Но, как назло, та оказалась пустым-пустёхонькой. Ни единой души не значилось на горизонте, одни только кошки, сидели, сгорбившись под старой акацией напротив.
- Ну вот, дело-труба… - разочарованно подытожила Зина.
- Да… - подтвердила Мария, - хотя нет, смотри, вон кто-то лежит на лавке под подъездом!
- Где? Не вижу!
- Понятно, не видишь! Не Федька ли это? Федь! Федя-а-а! – позвала она из окна третьего этажа, но мужчина, свернувшийся калачиком, не подавал признаков жизни.
- Федька, гад паршивый, а ну просыпайся! – как из арбалета, тогда грозно выпалила Мария Васильевна.
При этих словах мужчина, как ошпаренный вскочил с лавки и снова на неё же сел. Видимо, добрые слова уже давно никто не применял в его адрес, а реагировал его организм безотказно только на ругань да брань.
- А ну, скотобаза, посмотри сюда!
Замуленный взгляд известного пьяницы устремился куда-то ввысь. Фёдору показалось, что само небо изволило говорить с ним.
- Федь, когда прикажешь гостью ждать? – зазвенел в его ушах чистейший ангельский голосок, нисходивший дивным благодатным ручьём откуда-то сверху. Он испуганно перекрестился и хотел уж было ответить «Ни-ни-никогда!», но язык зашевелился в обратном направлении и сплёл совсем другую фразу: «Будет, как стемнеет!»
Лица старух расплылись в одобрительной улыбке и тотчас же скрылись за оконной рамой, а Фёдору померещилось, что это царство небесное с треском захлопнуло свои врата и перестало для него вещать. Он снова перекрестился, но уже ни единожды, а трижды, вспомнил почему-то бывшую жену, сплюнул на землю горьким комком и, подложив под голову руку, снова умостился на лавку. Через несколько мгновений его тело, как ни в чём не бывало, смачно захрапело.
- Что он брякнул, я не расслышала? – переспросила у Марии Васильевны Зина.
- Сказал «будет, как стемнеет»! – задёргивая занавески, пояснила та.
- А-а-а, вот непутёвый! Надо же, прям на лавке примостился спать?
- Прям на лавке.
- Всё никак не напьётся! А ведь был парень неплохой, надо же! Совсем с катушек слетел…
- Зин, Стародевица придёт, как стемнеет, понимаешь?
- Понимаю, понимаю… - она присела на диван и, глядя, как Мария взялась заплетать волосы, снова забормотала, - и семья была, жена и дети, а ему пойло подавай. Тыняется ведь, как беспризорник… Сам что ли не понимает... Может ему полечиться, он же ещё совсем молодой…
- Да какой молодой, как Митька твой! Они ведь дружили?
Зина почувствовала, что теряет нить:
- Не помню… Стёпку Орлова помню, Ваньку Назаренко…
- Да это Люськи Остроумовой сын, Федька Остроумов.
- Люськи учительницы?
- Нет, не учительницы. Эта санитаркой в нашей поликлинике работала, высокая такая, рыжая, как ты, помнишь?
- Ага, помню, рябая вся, точно как я.
- Ну, вот Федька сын её.
- Надо же! Митрий мой постарше лет на пять будет.
- Ох, одна могила его теперь исправит.
Причитания подруги стали не интересны Марии. Она всё думала о Стародевице и о том, что сказал Федька:
– Пошли, что ль чая выпьем. До вечера ещё вон как далеко.
Весь оставшийся день женщины промаялись в ожидании. Напряжённое волнение их замечалось во всём, и в рассеянности за чаепитием, и в отсутствии аппетита, и в молчаливости обеих. Даже Палыч ходил сам не свой, всё путался под ногами и противно помявкивал, ещё больше раздражая старух. Уже после обеда, когда нервы накалились до предела, Мария Васильевна не выдержала, накапала себе успокоительного и прилегла отдохнуть. Отвернувшись лицом к стене, она даже задремала. Зина притопала следом и умостилась на диван. Кот прыгнул ей на живот и, прикрыв свои жёлтые глаза, обратился в меховую муфту. Через пару мгновений послышалось сиплое посапывание, а ещё через полчаса гулкий храп всех троих. И Мария, всегда считавшая свой сон крайне чутким, сама сделалась первой скрипкой нового импровизированного оркестра.
А на улице те временем начало смеркаться. Уже последние лучи заходящего солнца перебросились на жестяные крыши домов, до утра покинув жилые комнаты горожан, когда Мария Васильевна громко всхрапнула, перевернулась на другой бок и приоткрыла один глаз.
- Зин ты спишь? - тихонько позвала она.
- Да я немножечко, чуть-чу-у-хр.
- Не время, слышишь?
- Ой, не могу, глаза слипаются.
- Надо ждать, - хорошенько выспавшись, продолжала теребить подругу Мария Васильевна.
Она хорошо выспалась и теперь принялась теребить подругу.
- А если не придёт? – Зинаида Петровна лениво потянулась. - Вон у нас и пшеница свячёная и гребешок беззубый и Федька в стельку пьяный…
- Ну, не придёт - значит не придёт…
Снова тишина. Но обе уже не спали. Каждая лежала и думала о чём-то своём.
- А что, в Москву поедем, Зин? Кольцо продадим и поедем.
Зинаида Петровна улыбнулась:
- Поедем… А всё ж откуда у бабки твоей кольцо такое взялось?
- Я тебе говорила уж, императрица пожаловала.
- Таки императрица? – засомневалась Зинаида Петровна.
- Не веришь? – возмутилась Мария Васильевна и приподнялась на локтях. - А вот я тебе сейчас докажу. Бабанька моя в одиннадцатом году, ещё до революции, поступила на службу свитской фрейлиной к Александре Фёдоровне. Совсем девчонкой была, лет шестнадцати отроду. Жила, значится, себе при дворе да горя не знала: балы, ухажёры, наряды, кушанья всякие разные… И если бы не Гришка Распутин, неизвестно, как сложилась бы её судьба. Он как раз в то время вокруг Романовых вертелся. Мальчишку их всё лечил. Чёрт, не иначе, говорила про него бабка. Бывало, как посмотрит на тебя, так холодом всё тело пронизает, аж до мурашек, до чего глаза колкие. Слухи ходили про него небывалые, и хорошие и плохие, говорили даже, что падок он был сильно к женскому полу. Ну, естественно, по указке Николая, следила за ним и денно и нощно вся тайная полиция. И вот бабанька моя должна была любыми хитростями отводить ищеек от покоев благодетельницы своей Александры Фёдоровны, а в особенности тогда, когда ступала в них распутинская нога. Года четыре прослужила она верой и правдой императрице и ни разу та не разочаровалась в ней. А уж, что происходило за дверьми известных покоев, то бабанька никому и не сказывала. Сам Бог был свидетелем их, Распутина и царицы, встреч. Ну, конечно, такая фрейлина одна помеха для доносчиков. Вот и вызвала её как-то к себе статс-дама да прямо в лоб заявила: «Собирайся, мол, замуж! Пора тебе, Матрёна». И что делать, против императора не попрёшь. Нашли ей быстро жениха, да выслали, куда подальше от двора. Александра Фёдоровна скрепя сердце отпускала бабаньку-то мою, но выдала, как полагается: денег наличных, драгоценных вещей, платьёв всяких, кроватных да постельных уборов, галантерейных предметов и кольцо то самое! Сняла, значится, с пальца царского и говорит: «А это тебе от меня. Мол, за Григория Ефимовича». Вот такая история. А ты не верила!
- Теперь верю. И мальчишку лечил и от царских покоев не отказывался… Не жалко тебе с ним расставаться?
- С кольцом-то? Нет.
- Насколько ж оно потянет?
- Думаю, на наш век хватит. Зин, а вот если исполнится задуманное, чего бы ты хотела? Ну, кроме того, чтоб Митьку повидать?
Лицо Зинаиды расплылось в добродушной улыбке. Глаза загорелись от того, что фантазия, как шальная девка, вырвалась из плена забвения и пустилась в пляс.
- Ох, Мариша, так бы хотелось мир увидать!
- Это да…
- Пустыню собственными глазами посмотреть, север бескрайний…
- На воздушном шаре полетать, - подхватила её Мария Васильевна.
- Встретить кита в живой природе…
- На байдарках по реке спуститься…
- Увидеть дно океанское…
Старухи наперебой выдавали свои желания: необыкновенные, великие и в то же время простые и наивные. Резкий звук захлопывающейся входной двери оборвал обеих на полуслове. Женщины с перепугу вскочили с постели и замерли на месте. Резко нахлынувший страх ввёл их в оцепенение.
- Ты что, дверь не заперла? – шёпотом спросила Зинаида Петровна.
- Да ведь ты ж последняя заходила! – также шёпотом ответила та. - Может Палыч?
Зинаида Петровна нащупала рукой кота.
- Нет, здесь он. Рядом сидит.
За окном совсем стемнело, в квартире было сумрачно и жутко.
- Пойдём, проверим, - наконец отважилась Мария Васильевна.
Разыскав впотьмах трость, она взяла под руку Зинаиду и вместе они вышли в коридор. Но к своему глубокому удивлению и даже можно сказать облегчению дверь оказалась запертой на несколько оборотов. Старушки громко выдохнули. Лёд под сердцем принялся оттаивать. Наверное, показалось, наверное, гремело у соседей, хотя звук был настолько знакомым одной и другой, что спутать его с чем-то другим было просто невозможно. Не зажигая света, они потихоньку вернулись назад и тут же остолбенели от зрелища, представшего перед очами.
