Есть мнение, что религия — это мракобесие, веками сдерживавшее развитие цивилизации. Но есть и другое мнение. Его, обычно, высказывают верующие. Согласно оному, Церковь теми же самым векам просвещала, а все величайшие учёные — христиане. И, в принципе, ни с одним из этих мнений нельзя полностью согласиться, как и полностью отвергать какое-либо из них тоже нельзя. Отношения между религией и знанием всегда были очень неоднозначными.
Всегда — это с самого начала. Религия и знание появились одновременно. Изначальным носителем — нулевым, можно сказать пациентом, — того и другого являлся один человек — шаман. Из всего племени он один располагал некими специальными, сверхнеобходимыми для выживания знаниями. Умел стучать в бубен, правильно выть, симулировать припадок эпилепсии и сочинять древние предания. Тогда как даже вождь — представитель зарождающейся военной аристократии — мог ещё только в бубен. И совсем в другом смысле. Так-то как вождь, или чуть хуже, в бубен и остальные могли.
Шаман обладал знаниями, потому что только он учился. Все остальные — и такая практика будет сохраняться очень долго — никаких сознательных шагов для обучения не предпринимали. Необходимые навыки приобретались в детском возрасте неумышленно и без специальных усилий, а лишь в результате игр, подражания и помощи старшим.
Но шаманы — это прошлое слишком давнее. Если же обратиться к опыту первых — ирригационных — цивилизаций, можно видеть, что ситуация не изменилась. Жрецы оставались, как хранителями знаний древних, религиозного характера, так и носителями знаний общеполезных: писцами, инженерами, врачами. Они изобрели геометрию и астрономию, и успешно применяли их, как при строительстве пирамид и храмов (сооружений, всё-таки, культовых), так и при создании сети каналов, кормившей Египет.
То есть, связь между религией и знанием долгое время оставалась неразрывной и являлась вполне естественной. Жрецы не только служили богам, но занимались экономическими, естественными и точными науками. Занимались, потому что кто-то должен был выполнять эту работу, но лишь при храмах существовали условия для накопления, сохранения, систематизации и передачи опыта. И не факт, что сами жрецы были такой ситуации рады. Нагрузка оказывалась слишком велика, так что приходилось даже принимать специальные меры, чтобы студенты не сбегали их храмовых училищ в армию.
Так было в Египте, но уже в Греции и Риме дела обстояли совершенно иначе. Связь между знанием и религией слабела и разрывалась по мере распространения грамотности. Жрецы в такой ситуации со спокойной совестью становились лишь служителями культа, остальные же общественные функции, требующие образования, которое теперь можно было получить не только в храмах, брали на себя гражданские специалисты. Любопытно, что в эту эпоху о каких-либо недоразумениях между жрецами и философами, и, подавно, между жрецами и, допустим, астрономами, сведений нет. Каждый занимался своим делом.
Иначе обстояли дела и в Китае, где часть жреческой касты, утратив связь с религией, превратилась в сословие чиновников. То есть, как и в Средиземноморье необходимое для дальнейшего прогресса разделение труда на востоке произошло, но приняло свою форму.
...Крах античной цивилизации, фактически, означал откат к «египетским» стандартам. Ибо вышло так, что из грамотеев выжили только клирики. Христиане много сделали для уничтожения греко-римского — языческого — наследия, но они же — в монастырских библиотеках — его и сохранили. Ведь, помимо фанатиков, в рядах адептом новой веры имелось множество людей образованных и вполне вменяемых. И даже более того. Как только тяжёлый переходный период был пройден, здоровые тенденции возобладали.
Нельзя отрицать, что в средние века Церковь занималась просвещением. Насколько охотно и эффективно — отдельный вопрос, но больше этим заниматься всё-равно было некому. На Руси даже в XVI-XVII веках как делопроизводителями при правительстве, так и инженерами, в том числе и военными, оставались представители низшего духовенства — дьяки. Ведь получить образование иным образом, нежели в духовном училище, было невозможно. И конфликт между верой и знанием, таким образом, отсутствовал.
Возник такой конфликт примерно в этот период в Европе, где уже завершилась эпоха Возрождения и просвещение зашло дальше. И конфликт изначально являлся для Церкви внутренним. Ведь, тот же Коперник был уважаемым клириком. И именно в среде духовенства, — а никто больше такими вопросами просто не интересовался, и трудов по астрономии не читал, — гелиоцентризм был принят с восторгом. Запретили, и то с оговорками, эту концепцию, лишь через несколько десятилетий после смерти автора.
...И тут уже время обратиться к рассмотрению природы конфликта. Клирики традиционно занимались не только сохранением и распространением знаний, но и их приумножением. Достаточно вспомнить Бертольда Шварца, экспериментировавшего с порохом. Причём, в некотором смысле приумножение знаний, — то есть, исследования, — не только не порицались, но и предписывались. Каждый китайский чиновник, сдавая экзамен на должность, писал диссертацию с анализом текстов древних философов, раскрывающим новые грани их мудрости. В Европе богословы (а это был главный предмет в университетском образовании) занимались точно тем же, хотя и на другом материале.
То есть, исследования проводить было можно и нужно. Вопрос заключался лишь в методе. Постигать тайны мироздания путём анализа священных книг было необходимо. Занимать тем же путём наблюдений — можно. Долгое время такой странный метод воспринимался лишь как забавное чудачество. Пока ситуация не начала выходить из под контроля.
Галилей, как известно, был сторонником гелиоцентризма, в то время уже признанного ересью. Но проблемы у него возникли совсем по другой причине. Учёный имел много восторженных поклонников именно из среды Святой Инквизиции. Был обласкан самим Папой. И будучи вызван на суд, имел, как казалось, все основания ожидать, что дело дальше раздачи автографов не зайдёт. Так бы и вышло, но совершив все возможные ошибки, вплоть о откровенной наглости, он, всё-таки, нарвался.
Проблема заключалась не в том, что и вокруг чего вертится. Гелиоцентризм разрешался, как наилучший способ математического описания движения небесных тел. И даже с тем, что так всё, может быть, и есть, инквизиторы были готовы согласиться. Бог знает, что там и как устроено на самом деле… Однако, Галилей утверждал, что его представления единственно истинны, ибо доказаны наблюдениями. И вот с этим инквизиторы согласиться не могли. Не с выводами, а с самой постановкой вопроса. Истиной является лишь Писание в толковании Папы. Если же допустить, что истина устанавливается путём наблюдений, расчётов и экспериментов, — слишком далеко можно зайти.
...Так — и только в XVII столетии — возникло мракобесие. С трудом возникло. Через не хочу. Через личные убеждения инквизиторов, среди которых, разумеется, попадались и фанатики, и просто больные психически охотники на ведьм, но преобладали люди для своего времени наиболее образованные. Так что Галилей остался, фактически, единственным учёным пострадавшим от её рук хоть как-то. Он даже в тюрьме чуть-чуть посидел. Прочих только пугали. Прочих учёных. Тот же Джордано Бруно, например, был лютым еретиком, и факт его приверженности гелиоцентрической системе не имел отношения к сожжению… И, если уж по правде, то официальное мракобесие — не смогло. Ибо даже в себе уверено не было. Куда там, если и в следующем XVIII веке каждый третий учёный носил сутану.
Другое дело, мракобесие неофициальное. На местах. Как образ мысли. Оно было всегда и процветает сейчас, но к религии, как правило, не имеет отношения. Из людей, не согласных с происхождением человека от обезьяны (Римский Папа к их числу не относится), лишь 1% придерживаются такой точки зрения, поскольку в Писании указано иное, нежели в учебнике. Остальные 99% просто не читали ни то, ни другое.
XVII век стал эпохой распространение рационального знания. И вот именно с этим — новым, полученным непосредственно из окружающей среды, — знанием вера конфликтовала. Сначала лишь теоретически. Церковь предчувствовала, что вслед за падением непререкаемого авторитета Аристотеля начнёт падать и её авторитет. Имея в основе доктрины древнюю мифологию отнюдь не самого культурного из народов, — причём, мифологию часто не дающую вообще никаких ответов на вопросы об устройстве мира, — религия не могла не понимать, что дальнейший ход событий не будет к её выгоде.
Так и вышло. В XVIII-XIX веках накопление знаний поставило под вопрос подлинность множества мифологических событий. Но это уже другая история.