В названии содержится сложность, что отсылает к возможному, давнему затруднению, исходящему из синонимии и омонимии терминов: «смысл» и «значение». Кажется, что в формальной логике высказываний, в парадигме формализованного исчисления дело упростилось, коль скоро, содержательный смысл, что связывает с собой и его общий горизонт может быть отчасти элиминирован в пользу выделенных логических значений. Но то, что исключили может воспроизвестись вновь, ибо является тем, кроме прочего, вокруг чего, создается все построение. Смысл вернулся к логике высказываний, в виде ее расширений. Модальностями связки есть, ближайшим образом, в виде самой по себе модальности, и далее времени и нормы, как минимум. Тем не менее, фрактальная логика парадокса, это скорее сложность с экстенсионалом, чем со смыслом, интенсионалом. И как раз, прежде всего потому, что речь идет, может идти о специфической неоднозначности, если ни о нецелочисленности, и иной размерности логического пространства. Не однозначность, вещь привычная, с какого-то времени, и в формальной логике. Н- значных логик может быть много, как и соответствующих систем. Сложнее дело с такой абстракцией, как логическое пространство. То, что истинные тавтологии не могут быть ложны, видимо, легко показать именно потому, что в таком случае было бы невозможно никакое формализованное логическое пространство, никакая связность формализованных логических переходов, в исчислении высказываний или предикатов. Ближайшим образом, истинные тавтологии или тождественно истинные формулы логистики, можно только приостановить в выполнении, они просто и не просто, могут не входить в те или иные множества, группы, пакеты, в тот или иной, набор исходных формул, аксиом. Из этого отнюдь не следует, что тавтологии не могут быть ложны. Условно говоря, для этого есть тождественно ложные формулы. Что в зависимости от набора аксиом данной системы, в одном случае могут быть, в другом, не быть выполнимыми. Но такие тождественно ложные тавтологии не могут быть истинными, не говоря уже о том, чтобы стать тождественно истинными, в случае элементарной математики и ее пространства. Верное и обратное, тождественно истинные формулы не могут быть ложными и тождественно ложными. Тавтологии логики, в общем смысле, будь они тождественно ложные или истинные, это не «нейтральные» относительно таких тавтологий формулы или переменные высказывания, что могут быть истинны в одной системе, или месте, или времени, или норме, модальности, и ложны в других, таким же образом как и могут менять свое значение в зависимости от фактической ситуации. Но на этом отличие логических тавтологий от переменных или нейтральных относительно таких тавтологий высказываний, в известном смысле, заканчивается, видимо, просто и не просто потому, что, коль скоро, выполнение тавтологий может быть приостановлено, - самый известный случай, это борьба с тавтологией формального противоречия, эта тавтология тормозиться относительно непрерывно, не делаясь от этого тавтологией истины, - они не являются пустыми тавтологиями, в абсолютном смысле. Все тавтологии логики содержательны. И именно потому, что могут приостанавливаться в выполнении, по меньшей мере, время от времени и способом от способа. Тавтологии не бессодержательны, но так, что, большей частью, этим содержанием можно пренебречь. Тем не менее, это обстоятельство является условием возможности для любой тавтологии стать логическим парадоксом, в какой-либо систем логики. И здесь важно, что само по себе противоречие или тавтологичность лжи не может быть непосредственным показателем парадоксальности, просто и не просто потому, что тавтологии лжи не колеблются, как и тавтологии истины, они тавтологично ложны. Путь бы и следствия тавтологий лжи напоминали бы состояния приостановки, что свойственны вообще всем парадоксам. Ведь, именно формально логическое противоречие, как бы приостанавливает действие любых тавтологий, коль скоро, может следовать все что угодно. Отличие, тем не менее, может быть в том, что такой статус безусловен, в отличие от парадоксального. Коль скоро сам закон противоречия может приостанавливаться, как тождественного ложный закон, не делаясь от этого истинным или тем более тождественно истинным, но лишь колеблющимся, этот его статус, статус парадоксальности. Логический парадокс, как и вообще любая фигура речи, колеблется, трассирует, приостанавливается. В этом смысле, может быть стойкая видимость, что нейтральные относительно тавтологий формулы логики высказываний, как бы предрасположены к такой парадоксальности, коль скоро могут быть когда-то и где-то истины и нет, ложны. Но вообще говоря это не так, парадоксальные выказывания колеблются непрерывно. И таким образом, важно, что состояние тождества это не исходный, но конечный пункт, как для тавтологий, так и для нейтральных формул логики высказываний . Последние, скорее тождественны относительно фактической ситуации. Первые- логического синтаксиса. И гипотеза состоит в том, что состояние колебание исходное, массовое, всеобщее, состояние же, тождественности, в какой бы мере оно не проявлялось конечное. Покой тождества, частный случай движения и в этом смысле, как и динамическое состояние следования, причинности, в физике частный случай вероятностных закономерностей и состояний. Тождество последнее из: аналогий, афоризмов, парадоксов. И потому элементарное логическое правило обращения высказываний не дает превратить частный случай в общий и наоборот. Если логики всю историю науки сводят к превращению в частный случай предшествующих теорий последующими, история их логики возвращается к ним. Колебательные движения наиболее распространенные во Вселенной- это движения атомов в решетках, колебания вероятностных мод их нахождения. Но явно что превратить их в нечто динамически определенное, да еще и на макроуровне сложно, но можно кремниевые решетки используют в транзисторах. Тавтологии логики и нейтральные высказывания сами по себе не парадоксы, но могут быть вновь такими парадоксальными, колеблющимися, имплицитными скрытыми и т.д.,какими и были до того, как логистика сделала их тождествами формализованных логических исчислений высказываний и предикатов. Сложность с построением фрактальной логики в том, что для любого пусть и значимого, но все же теперь, не слишком большого шага, всякий раз может потребоваться реактивировать всю теорию целиком, со всеми важнейшими предпосылками и допущениями, подобно тому, как Платону приходилось писать каждый раз объемный диалог для небольших продвижений в следовании истине. И лишь с приходом Аристотеля, логики получили возможность заниматься деталями не обращаясь всякий раз к целому космоса. Впрочем, логики Средних веков все еще, писали книги по 1000 страниц, реактивируя не только философские, но и теологические теории. Теперь такие объемы, скорее, могут быть данью "средству для письма". 2300 тысячи лет, начиная с Аристотеля, условно говоря, логиков не заботило, что закон противоречия, что ведь и закон не противоречия, тормозиться. И это, не смотря на значимые с какого-то времени, инвективы диалектики. И все потому, что, видимо, временной интервал накопления ошибок, прежде всего, для истинных тавтологий, при непрерывной работе некоей воображаемой машины, точно не известен, но можно с большой вероятностью предположить, что он весьма велик, подобно времени существования видимой Вселенной, как минимум. Впрочем, вопрос сложный. Но предположить так, едва ли ни с любой степенью достоверности можно, и именно потому, что очевидности, на которых основано такое предположение о возможности лишь приостановки логических тавтологий, очень трудно сделать, не очевидными, еще и потому, что это очевидности выполнения простейших комбинаторных действий с абстрактными, простейшими объектами. Например, в двумерном - трехмерном многообразии, перестановок в паре может быть, только две. Этого может быть достаточно для того, чтобы при наличии любого иного допустимого пространства и времени, с любой иной сложной геометрией, в этих многообразиях, это соотношение всегда и везде выполнялось бы. Коль скоро, можно легко выйти в такие иные пространства и множества, видимо, можно и легко вернуться к достигнутому. Если допустима идеализация вида н+1, то и, тем более можно, утверждать, что таких перестановок просто может быть только две, ибо можно отвлечься от номеров целочисленной размерности и характера пространства, евклидова или нет. Коль скоро, все такие пространства могут обслуживать законы сохранения, а лишь с потерей или приращением, при переходе, таких отрезковых, если не точечных элементов, в группе, видимо перестановок могло бы быть больше или меньше. Именно поэтому, в качестве абстрактных знаков, кроме прочего, выбирают черточки, если ни точки, это не прямые, что пересекутся на шаре. По тому же мотиву, был видимо выбран и знак анти конъюнкции, логической функции, к вхождению которой в формулу может быть редуцированы все остальные логические функции, знак стрелки или черты. Наследники Смолиана, в частности Прист, в США, ни делают ничего иного в своих ветвистых построениях языка формальной логики, чем используют такой знак в качестве связки и отделения, в узловых ветвлениях. Быть может, только с немного имплицитным смыслом самой антиконъюнкции. Иначе говоря, если такие истинные тавтологии могли бы быть ложны, то было бы трудно, невозможно, отличить элементарные действия формальной комбинаторики с такими объектами от таких объектов, и сами такие действия друг от друга. Это тезис, что был получен А. А. Зиновьевым трудно оспаривать. Но таким образом и сами объекты были бы неотличимы, коль скоро, они абстрактны. Абстрактная точечность неразличимости объектов, абстрактных знаков, в некоей отделенной от всего симметрии. Абстрактно познаваемая непознаваемость, - коль скоро, истина может быть большей частью, всегда конкретна,- абстрактной симметрии. Но такие элементарные формальные комбинаторные действия с абстрактными знаками в абстрактном многообразии: вхождение, повтор, перестановка, подстановка, очевидно отличны, разнородны, и более того, их невозможно свести одно к другому, так чтобы на основе какого-либо одного или даже фиксированного, необходимо малого количества таких действий, одного- двух, можно было бы получить все элементарные формальные комбинации логических знаков, что составляют выходные столбцы истинности логических функций, все остальные функции. Пусть бы и в известной гипотезе одного из построений, все логические функции, в их вхождении, можно было бы свести к одной, что невероятно могло бы удлинить логические формулы. И что, видимо, окончательно могло бы избавить их от сокращений, афоризмов. Тем не менее, без последних не обойтись. И в этом, один из самых ближайших мотивов, для появления, все новых и новых, логик, что исключают логические парадоксы, такие афоризмы, как и для разрастания появления таких парадоксов в различных системах. Логические функции, что получены с помощью такой элементарной формальной комбинаторики, в виде двух способов выражения для одного и того же: таблиц истинности и формул ( когда-то называвшихся аксиомами), связок, различны, если соблюдаются тавтологии истины или, по крайней мере, такие тавтологии, не являются ложными, то есть как раз, не являются ложными сами такие тавтологично истинные формулы. Таким же образом, сложно может быть дело с попарно не пересекающимися множествами, с помощью которых конструируется логическая функция, функция однозначности или одно однозначного соответствия. Это отношение определяется тремя математическими формулами, но сами формулы используют знаки, что могут быть точными, только в результате выполнения таких формул. Так в абстрактном труде мысли приоткрывается секрет всякого труда, он создает условия собственной возможности, выполняясь в таких условиях и выполняя их, и, таким образом, создает сам себя. Аристотель знал об этом. Впрочем, труд создает себя и человека, что может трудиться и жить, видимо, по меркам любого вида, не со всем сразу и не во всем сразу, по щелчку пальцев, по нажатию кнопки на клавиатуре. Короче, аналитически, как автореференция, так и сокращения, афоризмы, это могут быть те, еще сложные задачи, мол нет ничего легче, чем творение фазовых переходов или распутывания квантовой запутанности. Наш ответ поэтому, в когда-то серьезном споре, и наш выбор в этом споре- конструктивизм, пусть бы и мы могли бы ратовать за некую равность объемов использования гетерогенных инструментов, и технологий, не подвергая остракизму из общего набора: молоток или отвертку, пилу или щипцы, что здесь являются словесными символами, отсылающими к различию и не сводимой разнородности элементов формальной комбинаторики из любого минимального набора таких.
Коль скоро, логика высказываний таким образом, ближайшим, оказывается трехзначной, ибо в ее состав входят, как минимум, три не сводимых множества, и спор может идти о том, являются ли они попарно не пересекающимися, что утверждается выше. Но раз так, это видимо так: ни нейтральные, относительно тавтологий высказывания не могут быть тавтологиями, ни тавтологии не могут быть нейтральными, теперь, относительно попарного не пересечения, что может быть верно лишь для переменных и не нейтральных относительно фактической ситуации, но не относительно двух множеств: истины или лжи. Тавтологии не могут менять знак из раз установленного, и не могут на раз, быть теперь ложными или теперь истинными, они могут только приостанавливаться в выполнении, то эта логика, в виду таких трех множеств, что попарно не пересекаются, может быть, и паранепротиворечива, и трехзначна. Дело видимо в том, что эта граница приостановки может быть весьма огромной и сложной. Действительно, слово истина, как и лож, встречается, как среди тавтологий, так и среди нейтральных относительно тавтологий высказываний, эти логические постоянные, экстенсионалы, могу быть значимыми, как для тавтологий, так и для нейтральных высказываний относительно тавтологий. И таким образом, горизонт приостановки, колебания, трассировки, может быть, тем, в чем приращение складок, как и приращения действительных чисел на интервале от 0 до 1, может происходить неограниченно. Тавтологии не только могут приостанавливаться в разных системах, но видимо и, по-разному, колебаться, трассировать. Но коль скоро, таких тавтологий может быть неограниченное число, то и дело сложно. Этим видимо, можно пояснить возможность неограниченного приращения смыла в логистике. Нет логического противоречия в том, что по мимо логики модальностей могут быть логики: времени, нормы или места. То есть, аксиомы или тавтологии такой логики в различных системах, при переходе от одной к другой, могут приостанавливаться. В этом обстоятельстве приостановки, может не быть ничего в особенности, что отличает логику парадокса от логики высказываний. Видимо, различные системы логики парадокса, таким же образом могут приостанавливать действие, тех или иных тавтологий логики. Но не может быть так, чтобы ни одна тавтология истины не выполнялась бы. Тавтологии задают постоянные, задают логическую ситуацию или логическое пространство переходов, ситуацию логического вывода. Речь, тем не менее, о том, что логический парадокс, как и любое метафорическое высказывание, коль скоро логический парадокс таким же, ближайшим образом, не тавтология, ложная или истинная, в общем смысле, не имеет однозначного смысла и значения и в этом отношении, он не имеет, ни экстенсионала в привычном, теперь, понимании, ни интенсионала. Он бессмыслен и не имеет значения. Но в силу известной особенности, это же обстоятельство может отсылать к тому, простому и не простому обстоятельству, что смысл афоризма или метафоры, как и логического парадокса находиться в суперпозиции, то есть смысла может быть много, как только возможно, и таким же образом, значения. Коль скоро, референция может быть приостановлена, и экстенсионал отсутствовать, то, вообще говоря, ничто не препятствует тому, чтобы применять парадокс, как заблагорассудиться, как вообще говоря и относительно любые инструменты, с которыми парадокс может фигурально сравниваться. Эти обстоятельства роднят, сближают логический, да и любой парадокс с противоречием и логическими тавтологиями лжи, вследствие которых: following anything or anything goes. Разница, как раз, в том, что ставиться под вопрос любым парадоксом, в тождественности. Не принимать омонимию за тождество, этот «вопль» Аристотеля, относился, в том числе, и к этой возможности любой метафоры и фигуры речи, что могут быть основаны и на омонимии. Если же метафора- это метафора всего, то омонимия возможно равный по объему участник любой фигуры речи, как и синонимия. Смысл и значение парадокса, колеблются, трассируют. Это совсем не то же самое, чтобы быть тождественно ложным. Более того, это совсем не то же самое, чтобы быть истинным или ложным относительно фактической ситуации и ее перемены. Коль скоро, парадокс не имеет смысла и значения, из него ничего не следует. При том, что конечно и относительно любого метафорического парадоксального высказывания, следует теперь, различать теперь, форму и содержание, и таким образом, если речь идет форме- экстенсионал или колебание выделенных логических значений, и интенсионал, колебание, прежде всего, образного смысла метафоры на естественном языке, трассировку потока пробега смысла метафоры по любой другой и таким образом. Источник логической парадоксальности, это само различие между тавтологиями и нейтральными высказываниями, общими именами и именами индивидов, что было сформулировано некогда, кроме прочих, и Расселом, исходным образом. Именно потому что может быть различие между переменной и функцией могут быть парадоксы и, прежде всего, семантические, что производны от синтаксиса. Но парадокс в общем смысле непрерывен в этом своем качестве нейтральности, как относительно фактической ситуации, так и относительно тавтологий, логической ситуации. В общем смысле, можно сказать, что он нейтрален, в точном, двойном смысле, и относительно логических тавтологий, и фактических ситуаций, находиться, с приостановленной предметной референцией, и в позиции приостановки относительно тождества и единственности, выделенных логических значений, можно сказать, везде здесь и везде там и всегда в прошлом и всегда в будущем. Это и может быть суперпозиция смысла. Поведение и шире практика людей в мышлении, стремлениях и поступках, приводят такой трассирующий смысл к кортежам и иногда, если ни часто, к желаемой многими однозначности. Здесь важно указать на то простое и не простое обстоятельство, что в виду не четкости границы парадокса его нейтральность таким же образом не является четкой. Логические парадоксы скорее могут вообще не признаваться парадоксами, просто и не просто потому, что могут быть просто тавтологиями логики, как те что были признаны парадоксальными Льюисом. И иначе, как раз, парадоксы , метафоры или афоризмы обыденного языка могут и признаются часто предметно практически истинными, не переставая от этого быть парадоксальными. Это дело не меняет в известном отношении суперпозиция смысла не отменяется в виду возможной редукции к однозначности. Или парадокс следует исключить, как в формальной логике в том числе реализуя стратегии такие, что, для формализации следования можно не использовать системы, в которых выводятся, путь и тожественно истинные, но парадоксальные по смыслу формулы, которые, как раз и становятся такими по смыслу парадоксальными, в случае, если такие формулы применяются для формализации логического следования. Ни материальная, ни выдвигавшаяся ей на смену сильная импликация Льюиса, такими пригодными системами не являются, как известно. Сложность в том, что в виду содержательности тавтологий логики, невозможно априори исключить возможность, в которой любая такая тавтология может приобрести парадоксальны смысл, в той или иной системе, в том числе, и в случае применения такой системы для формализации логического следования. И иначе, прежде всего, в художественном искусстве, парадокс или состояние приостановки формального тождества может быть искомым состоянием, ближайшим образом в пользу фигур речи, и письма, метафор любых из используемых искусством языков. То есть, не мыслимо исключить парадоксальность и метафоричность и тем более афористичность из естественного языка, просто и не просто потому, что это и его суть в известном смысле и значении. Некоторые такие языки сплошь могут состоять из таких языковых фигур, смешений, по преимуществу, коль скоро, синкретичны, например, язык кино. Но приведение к очевидности, как и к состоянию тождественности не может отменить состояние суперпозиции. Однозначность не может отменить суперпозиции, колебания, трассировки афоризма. Такова может быть в первом приближении теория любой метафоры, теория фигуры любой речи или языка. И таким образом, парадоксы логики формальной могут быть ближе к форме, к тавтологиям истины, коль скоро могут просто и не просто быть ими, тогда как парадоксы обыденного языка к его материи, при этом входя в одно и то же множество парадоксов с логически парадоксальными высказываниями, что не является закрытым наглухо, но может менять свой состав, в зависимости от ситуации и истории. Эта перемена может происходить очевидно, как быстрее, так и медленней, чем перемены количества высказываний, что входят в нейтральные, относительно тавтологий логики, множества, истины и лжи, но важно может быть, что и количество тавтологий истины может прирастать, как быстрее, так и медленнее, быстрее и медленнее изменяться по составу теперь актуально используемых формул. Так, еще Кант указывал что логика, силлогистика практически не изменилась со времен Аристотеля. Но, кое-где здесь и кое-когда в прошлом, может быть кортеж смысла такого парадокса, как он может быть и кое-где там и кое-когда в будущем. Отчасти подобно тому, как может быть написано: драма, фэнтези, боевик, фантастика, что очевидно указывают на многозначность и суперпозицию смысла произведения искусства, таким многообразным перечислением могут быть, конечно с соответствующими изменениями и поправками на формальность, логические кортежи смысла. Конечно искусство, это не государственная идеология, кино, например, и, в этом отношении, у него нет, или может не быть, значения, нет, или может не быть ничего, кроме суперпозиции смысла, и все же, значимость искусства для общества, не исчерпывается его возможной идеологической значимостью пропаганды. Эти кортежи, таким образом, что можно видеть на рекламе и маркировке произведений искусства в сети, такие же, в известной мере, что и вида нативного, но только, здесь, двузначного кортежа логического фрактала ИЛЛИ, отсылают к непрерывности колебания, приостановки, трассировки, что отличает парадокс от нейтральных высказываний в обычном смысле, что постоянны в том, что принимают только одно значение истинности, в зависимости от места и времени, фактической ситуации, ближайшим образом, модальности или времени. Может ли предметная, фактическая истина быть значимой относительно логической системы, логической ситуации, формы? Коль скоро, вообще, все еще, необходимо различие предметной, факта и логической истины. В известном смысле, да. Памятна критика мол и/или мод синтаксических ошибок Хайдеггера, что делал Карнап. Но и именно поэтому, общая методология и теория ситуативной логики места, что можно вычитать и из «БиВ», может быть реализована и в целом возможности была реализована в релевантную логику, что с известного рода сменой логического интерфейса может быть ситуативной логикой, с операторами аналогичными логике, временной, что и использовались выше для описания. Предметная истина может быть относительна и практики формальной логики, теории, коль скоро, все может быть в общем смысле, относительно практики, высшей формой которой и может быть теория и ее практика. Стоит поэтому еще раз повторить, коль скоро, функция, тем более, если это простейшее комбинаторное действие- это скорее что-то общее, общее имя, и переменные, скорее отсылают к индивидам и их именам, что, само это различие- источник метафор, любых фигур речи, и любых парадоксов, состояние которых колебание, трассировка. Можно посмотреть на язык F-шарп, в котором функция легко может быть аргументом, «переменной». Вообще говоря, подобно тому, как индивид и его имя могут быть просто квантором существования в логике предикатов. Если это не «аргументы» и не «индивид», тогда что это? Коль скоро и в написании этих знаков можно видеть экземпляр, имени функции и имени квантора. Короче, если действие состоит в том, чтобы формально логически посчитать логический парадокс, то его невозможно (по всему множеству, по всему составу парадоксальных высказываний) отождествлять с противоречием или тавтологией лжи, просто и не просто потому, что в таком случае посчитать его формально логически, как это стало принято в логистике, относительно прежде всего, не парадоксальных высказываний не удастся, просто и не просто потому, что ничего так нельзя будет логически посчитать. Тавтологии истины не могут быть тавтологиями лжи или на раз ложными. Но могут быть, и видимо, в основном являются логическими парадоксами именно тавтологии истины, что приостанавливаются, равно как и приостанавливаются для формализации логического следования тавтологии истины, что были найдены Льюисом парадоксальными. Иначе говоря, следует признать, что каким-то образом парадокс может быть значим на уровне своих же логических условий, подобно тому, как это уместно для не парадоксальных высказываний, коль скоро, парадокс должен быть признан логическим, и более того, если парадоксы- это тавтологии лжи, то и нет, и может не быть необходимости в чем-то ином, кроме выявления таких формул, процедур, что стандартны для логики не парадоксальных высказываний. Если же парадокс, в том числе, и скрыто, имплицитно исключается, хотя и может быть создана видимость обратного, и действие состоит в этом, то его относительно легко отождествить с противоречием, и шире с тавтологиями лжи, как и вообще с ложью. Более того, из истории логики может быть известно, что модальности, высказывания с модальными операторами: возможно и необходимо, что являются теперь нормой, и являются вполне допустимыми, какое-то время считались Расселом, просто ложью. Но парадокс, не может быть даже на раз ложным, просто и не просто потому, что в таком случае можно было бы предположить, что он на раз, где-то может быть истинным и облака могут быть сандалиями, а сандалии облаками. Иначе говоря, какова бы ни была словесная материя такого парадокса, что может меняться, в какие бы технологические связности, и уклады он не входил, в составе языка, парадокс не может быть по форме однозначным. Может быть когда-либо облака и смогут превращать в сандалии, а сандалии в облака, и это не будет ярким парадоксом, но стремящимся к нулю по парадоксальности высказываниями, это не отменит сути дела дробности или пористости самого по себе множественного многообразия. В этом смысле, никакое «Я» не лжет и не может говорить правду, ибо это буква алфавита. И таким образом, ближайшим, к данной ситуации рассмотрения, могут быть три вида парадоксов, если считать такие типы исходя из формальных дисциплин, это логические парадоксы, вида тех, что были выявлены кроме прочих, Льюисом, и выявляются до сих пор, в самых разных логических системах, так как парадоксы логики норм, например, семантические парадоксы, вида парадокса Лжеца, и парадоксы обыденного языка. Действия и поступки, могут быть различными друг от друга. Иначе говоря, мысли, слова, гвозди и поступки, могут быть отличны друг от друга. Со всем этим, относительно просто можно реактивировать вопрошания долго именовавшегося таким, божественным, Платона. Каким образом идеи относятся к понятиям, и те вместе к словам, и к вещам, что ведь таким же образом различны и как-то относятся друг к другу. Каково отношение абстрактных, теперь, объектов и абстрактных знаков к не абстрактным словам и вещам. Даже, если, - что и было принято в последствии,- идеи и абстрактные объекты лишить приоритета, сделав их язык лишь еще одним языком среди прочих, то вопрос может остаться. Каково может быть взаимопонимание между языком кинематографа и логистики? На какой общей текстуре, если ни на общем столе, резвятся обе эти столь разные кажется практики. Можно ли сказать, отчасти притеняя сюжеты Рорти, что Витгенштейн был фетишистом языка не в меньшей мере, в поздний период, когда именно и сделал язык формой жизни, то есть всем, - все есть тест, - заключив в тюрьму языка не в меньшей мере, чем в ЛФТ, чем ранний, и таким образом, подобный Хайдеггеру, на всем периоде творчества пророка события бытия, что устройство языка, все же, назвал домом бытия и таким образом, в известном отношении фетишизировал язык. Коль скоро оба и были фетишистами языка, а не сознания. Или голубой профессор из США никогда бы ни смог сесть за один стол, на одну скамью, с ректором нацисткой Германии? Интуитивно мысль о логических фракталах вызывает не меньшее недоумение, чем часто нелепые сопоставления, что являются просто их кричащей реализацией. Но именно поэтому не стоит может быть так недоумевать и удивляться, тому, что таблиц истинности у одного и того же, сложного высказывания, что включает парадоксальное, афористическое может быть две. Или их может быть две у сложного высказывания, что является логической тавтологией, коль скоро оно было найдено парадоксальным относительно, той или иной, ситуации использования. Если действие, выбор, и состояло в том, чтобы не исключать логические парадоксы или фракталы, коль скоро вне логические парадоксы видимо просто невозможно исключить, можно только предложить теорию и язык возможного логического исчисления таких парадоксов, а поступки, в виде построения фрактальной логики, как раз исключают их, то разница может быть констатирована ближайшим образом только на веру, и иначе говоря, если действие состояло в том, чтобы исключить логические парадоксы и поступки, в виде построения, этому в конечном итоге соответствовали, то есть парадоксы по тем или иным сознательным мотивам и/или бессознательным желаниям) и обстоятельствам исключались, не смотря на иногда видимость обратного, то и что и требовалось доказать, выбор мог быть совершен не однозначно. И таким образом теория о метафоре вновь могла получить метафорическую форму, не смотря на все возможное многообразие абстрактно-формальных значков и крючков. И результат, как бы он ни назывался, это не логика парадокса, но в лучшем случае его поэтика. Впрочем, действие или выбор в выше отчасти данном, по употреблению, значении этого слова, может быть совершенно безразличен, если готовая система формализованного исчисления выполняется. Но именно это, простое и не простое обстоятельство и отсылает к такому же, простому и не простому, состоящему в том, что машины просто не пронимают значение выбора, ибо ничего не понимают, как и не считают. Подобно тому, как стоимости, ценности нет в сознании, сколь бы оно не исходило на мир приданием смысла чему бы то ни было в таком сознании, ничего могут не стоит действия или выборы, если им не соответствуют некие поступки. И обратным образом поступки, которым не соответствовал никакой выбор, не могут быть названы поступками, просто и не просто потому, что это бессознательные или природные действия. Действия и поступки, поэтому могут находятся в такой же априорной корреляции, как и цели и средства, мотивы и институты, в теории социологии. Что не снимает сложности с вопроса о том, что такое поступки и какова их возможная классификация, что является видимо самым тяжелым камнем преткновения бихевиоризма, как и протокольные предложения для известного позитивизма в целом, коль скоро ни поступки, ни предложения ни невозможно свести к шагу или к знаку, букве и разве что, символически. Отчасти метафорический выход из таких затруднений был найден в виде отсылки к практике- праксису, бытию в мире или к машинам желания в производстве последнего, для людей, скорее, а не для машин. Последние, остаются между тем приоритетным полем приложения и возможной логики парадокса. Важно, что видимо неизбежно удерживать, как позицию истины, что критерий самой себя и лжи, так и позицию их множественности, для которой может быть значимо, что каждая их истин критерий прежде всего самой себя, совместимости и независимости истин, даже если совместимость может в какую то меру, носить оттенок смысла зависимости, иерархии. Диффузность формальных бинарных оппозиций, как и диффузность различий между ними, такими оппозициями, это предмет исследования. Короче, если формулы, что были найдены Льюисом парадоксальными и далее могли бы применяться к формализации логического следования, то исходя из предложенной теории и языка предполагаемой фрактальной логики, в части адаптации к вхождению в нее языка и теории логики высказываний, их следует писать с двойными таблицами истинности и/или агрегатами выделенных логических значений, как и в случае любого парадокса, то есть, в том случае, если парадоксы теперь не стоит исключать, но продвигаться в исследовании дробности логического пространства информации, просто и не просто потому, что колебание логических значений таких формул может быть И/И. Проблемы с исключением такого парадокса в логике не будет, в известном смысле, достаточно будет, или убрать агрегат и если формула и далее может применяться в целях формализации логического следования, получить задачи, что были разрешены Гильбертом и Аккерманом, и до сих пор разрешаются в логических системах, являющихся продолжением проделанной ими работы, или просто не использовать такие формулы для формализации логического следования. Подобно тому, как видимо и не стоит использовать для такой формализации логического следования семантический парадокс лжеца. Если же логические парадоксы, что одновременно и тавтологии истины, в этом отношении логического следования должны быть исключены неким необратимым образом, что можно так же предположить возможно, то почему бы не изменить таблицу истинности материальной импликации, в случае очередного изменения ее названия или введения названия для очередной импликации наиболее подходящей для целей формализации в самой по себе логике. Теперь же, системы не материальной импликации отличаются от нее набором исходных формул(аксиом) и набором правил вывода, но не таблицей, ближайшим образом, как это может меть место в случае логики модальной относительно основных пяти функций логических связок. Короче, видимо, приостановка тавтологий логики, в тех или иных системах, логических ситуациях, это и условие выполнимости логических парадоксов и самой по себе логической правильности в том отношении, в каком логика формальна и лишена содержания. В этом смысле тезис когито, верно может интерпретироваться сходным образом, как приостановка перформативного противоречия, если ни его отрицание. Коль скоро, это некий этап в поиске условий, равно как истины, так и лжи. Гораздо более широкое поле приложения фрактальной логики парадокса, это как раз обыденный или естественный язык. Иначе говоря, так называемый буквальный смысл в больше мере является вопросом, чем переносный, и предметная истина в большей мере значима, чем логическая. Но в этом отношении вся формальная логика и в виду ее теорий, и языков и систем, вне применения, это сплошной афоризм, ибо формальна. Выполнение же тавтологий истины, это условие правильности и не правильности, в том смысле, в каком логика как раз может быть применима. Но само такое различие, сами такие нюансы смысла, что могут и зеркально отражаться друг в друге. как раз, и отсылают к тому простому и не простому обстоятельству, что текстура может быть пориста, намекают на дробность геометрии логического пространства информации. Иначе говоря, непрерывность, это в этом отношении точка, дробность – пространство. Сделать отсюда вывод, что непрерывности вообще нет, может быть странно, коль скоро может быть непрерывность мысли и/или желания, для которого абстрактно понятийно характерно, что как раз дробность задается через непрерывность, а не непрерывность через дробность, промежуточность. Целостность системы, это синоним ее дробности, отдельности, а не промежуточность, между элементами, в которой всякий раз, какой бы ни был промежуток по величине, может найтись, какой либо еще из однородных элементов. Между тем мысль, как и сознание легко могут мыслиться ничем, не смотря на то, что могут быть, куда как гвозди упрямыми, как и факты. И конечно, целостность системы, это может быть очевидно ее непрерывность, относительная неразрывность. И таким образом, количественные и качественные отношения не могут быть каждое отдельно от другого, элиминированы полностью из той связности меры в которой находятся. И именно парадоксы всякий раз, кроме прочего дадут знать об этом, часто весьма заметным наличием, в случае слишком упорного стремления так абсолютно отделить одно от другого, качество и количество.
Какими бы ни были высказывания до того, как они могут быть фиксированы как парадоксальные: логическими тождествами, противоречиями или метафорами самыми разнообразными фигурами речи, числом до 150 в новой французской риторике 20-го, впрочем, века, после такой фиксации это высказывания значимость которых колеблется, приостановлена, трассирует. Это не тождества истины ни тождества лжи, ни метафоры или афоризмы обыденного языка, в формальном смысле- это логические фракталы. Это ход, что подобен обратному к приведению к очевидности и однозначности. Разблокировка кубита после снятия данных. Производство запутанных фотонов в специальных устройствах для этого. Сам этот процесс логику парадокса ближайшим образом не интересует, в части трансформации начал теории и языка логики высказываний по направлению к возможному вхождению в индуктивное и вероятностное построение, тем более. Модель имеет дело только с готовыми парадоксами, как и любая логика непосредственно движением не интересуется. Лишь оттенки смысла колебания трассировки и приостановки намекают на простое и не простое обстоятельство, парадокс- это некая непрерывность колебания, движения. А переход в такое состояние тем более не может быть сам по себе статичен. Но вообще говоря для всего этого может быть и временная логика, и логика места, релевантная. Поэтому еще раз можно повторить, что ближайшим образом физический смысл у такого состояния, приостановки, это облако колебания атомов и электронов, в кристаллических решетках, если не трепет мод вероятностей, где бы он ни встречался, пусть бы он и мог бы быть столь же наивен в виду возможного многообразия смыслов такого рода в отношении фракталов, как и звезда на небе в отношении абстрактной буквы алфавита языка формализованного исчисления.
К этому исходному формализму половинных агрегатов И/Л, Л/И, единого исходного кортежа, могут быть в формальном отношении, сведены все колебания микрочастиц и может быть когда-либо откроющихся струн, эволюции и революции, фазовые переходы и вхождения диссипативных систем в закрытые, процессы и движения органической и не органической природы, но и труда и творчества, жизни и смерти, в природе, и истории, что от начала Большого взрыва могли быть условиями возможности жизни и разумной жизни, коль скоро истина об этой истории в целом никогда не сможет быть высказана вся и сразу, но только в виде афоризма, сокращения. Короче, два абстрактных знака могут быть различны, просто и не просто потому, что один из их теперь, справа, а другой слева, от знака функции, например, сложения. Если нет знака функции, то эти абстрактные знаки сольются, кроме того, без "вертикали" функции, правое и левое таким же образом, вряд ли можно было бы различить, просто три подряд записанных абстрактных знака, паратаксис, а не синтаксис. И все же, никогда, видимо, не удастся свести зримое к записанному нарисованному, и напротив никогда записанное не удастся полностью перевести в зримое. Ни понятийное описание не заменит раз увиденное, ни раз увиденное ни раскроется так, как оно может быть проявлено в понятийном описании. Проблема ИИ не в том, что интуитивное или зримое, пытаются свести к записи, но напротив, скорее, пусть, все же, и не бесконечное различие света и языка, но такое различие, кроме прочего интуитивного и дискурсивного, никаким образом не удается восстановить для машины, так же, как и возможное смысловое единство. Впрочем, черные ящики, основанные на генераторах случайных значений и имитации условных рефлексов, что и могут быть, если ни есть сами вещи. Но само это различие, зримого и высказываемого, записанного, и, есть источник метафоричности, образности и фигуративности языка, в самых разных характерах и способах реализации, Кандинский не менее метафоричен и символичен, чем Васнецов. Речь, тем не менее, о том, что логические фракталы, как любая метафора могут расплавить плоды, да и значимость долгого труда сложной аналитической работы, легко, подобно тому, как и вообще дереализация результатов производства, вещь, что может быть вообще говоря относительно легкой. Отсюда, такая, стойкая тенденция к исключению такой возможности, в том числе, и возможности посмеяться над действительно, иногда, странными трудовыми усилиями и объектами. Одним афоризмом можно дереализовать усилия всего сообщества Пайтон или какого-либо еще языка программирования, пусть бы и не в абсолютном смысле, и все же, и в их собственных глазах, не говоря уже о трудах и днях, сообществах логиков. "Бог не творил мир по алгоритмам питона или анаконды, гадов". Удержать парадокс, не исключая его безоговорочно, поэтому можно отчасти странными, если ни нелепыми средствами, подобно тому, как ТЯС использует для удержания плазмы, вообще говоря, странного объекта, электромагнитные ловушки, что прочнее бетона. Отсюда возможное различие в построениях фрактальной логики парадокса и теории такой логики и соответствующего языка, что могут по-разному не исключать парадокс. Похоже, это, может быть и на фиксацию недопустимых приведений типов, багов, если не на ловлю приведений и призраков: ghoustbusters. Впрочем, метафор о метафорах было весьма, не мало, логических теорий не так много. Точнее говоря, это проект вероятностной, индуктивной логики исчисления логических парадоксов, логических фракталов, как теории метафорического письма и речи. Гораздо интереснее, часто, актуализировать порождающие и творческие потенции метафорической речи и письма, чем репрессировать возможные последствия такой творческой негативности. В общем смысле актуализации творческой активности критикуется в превышениях спекуляции и в требованиях соблюдения закона стоимости, и иначе творчество, креативность превозноситься, как раз в виду: стагнации, дефляции и более того, самой по себе инфляции, что часто кажется прямым следствием спекулятивных потоков. И конечно все это все еще игра на позитивной стороне, что может разворачиваться и на негативной, в виде научного фашизма науки о бытии, например. Короче, афоризм может и вернуть то что исходно де отнял: "скрытая история не творилась по алгоритмам Пайтон, но грядущая, в открытом доступе может твориться вполне". Кортежи смысла или приостановка, колебание трассировка, это великий баланс смысла. У этого баланса могут быть границы,- просто и не просто потому, что тривиально склонен к нарастанию метафоричности тот, кто находиться под управлением, в подчинении,- и оценки такого баланса могут быть различны, но это не отменяет сути дела, как и большей частью в любых разделах формальной логики.
Ближе к заявленной теме.
В одном из способов построения фрактальной логики парадокса, а точнее, в одной из модификаций языка логики высказываний, для возможного вхождения в такую логику, для парадоксального высказывания, атомарных частей такого исходного кортежа смысла, ИЛЛИ, что они могут принимать ближайшим образом две: ИЛ и ЛИ. Но этих выделенных значений истинности, кроме двух И Л или 0 1, очевидно, может быть Н и для не парадоксальных высказываний. Но принять такое не парадоксальное, "нейтральное" высказывание может только какое-то одно такое, иное значение из этого множества Н, в данной фактической ситуации, пусть бы и в иное время, пара, что может определять нейтральность такого высказывания относительно тавтологий, может быть иной. Но эти не парадоксальные высказывания не нейтральны относительно фактической ситуации, в том смысле, что они, или истинны, или ложны, или те или иные, из попарно не пересекающихся, иных двух множеств. То есть, высказывание может входить по переменно в пару, теперь, ни множеств, истинных и ложных, но неопределенных и истинных, или неопределенных и ложных. Если какая-то неопределенная гипотеза, например, была бы определенно опровергнута. Ближайшим образом к математике, континуум гипотеза стала бы ложной или истинной теоремой, в отличие от той, что она является теперь, в силу доказательства, с довольно сильными средствами, предложенного Коэном. Невозможно, ни доказать, ни опровергнуть континуум гипотезу. Эта теорема, таким образом, из множества неопределенных теорем относительно истины или лжи возможного утверждения ее содержания. Доказательство Коэна может интерпретироваться, между тем, однозначно, как доказательство неопределенности. Но кто сказал, что так будет продолжаться вечно? Более того, известным образом, если это научная теорема, то ее не метафизически статус, должен предполагать возможность такого опровержения, ближайшим образом сведения к частному случаю, подобно тому, как силлогистику Аристотеля можно погрузить в исчисление предикатов. Впрочем, такое дело опровержения, вновь упирается в некие сильные средства таких доказательств. Но то, что для математики может быть или казаться невозможным, в физике может быть гораздо более известным и знакомым случаем. Целые эпохальные парадигмы физики получали опровержение и превращались в частные случаи более общих парадигм.
Эта однозначность нейтрального относительно только логических тавтологий высказывания, и означает, ближайшим образом, что логики алгебре подобны, или, что выполняется скажем описание состояния Карнапа. Коль скоро, для того чтобы задать одно- однозначное соответствие атомарного знака истинности или ложности такого высказывания, атомарному знаку такого высказывания, требуется такое описание логического состояния. Эти описания могут быть различны, вплоть до обобщенного описания логического состояния, которое отсылает к тому, простому и не простому обстоятельству, что просто и непросто, могут быть записаны, если и не какие-то любые, то какие-то любые абстрактные знаки, что все равно может сильно отличаться от того правила, что можно записать только А или отрицание А, и ничего более. От этой определенности у обоюдно нейтрального относительно, и фактической и логической ситуации, тавтологий логики, высказывания, ближайшим образом, может быть лишь то, что кортежи здесь и теперь, конечны, в отличие от неограниченного колебания, к которому они отсылают, что может быть записано в виде неограниченно продолжающегося ряда таких повторяющихся закрытых кортежей. Но само различие между этими состояниями делает и нейтральность условностью, коль скоро, само такое различие может быть. Колебание и приостановка, нейтральность относительно: и тавтологий логики, и фактических ситуации, именно это и может быть залогом содержательной истины таких высказываний. Это сильный тезис теории языковых фракталов. Возможно, пусть и не проясненным еще образом, но колебания мод вероятностей выделенных логических значений, предметной значимости таких высказываний, как и вхождений в логические ситуации, это то, что, условно говоря является функцией социально исторической практики сообществ, в которой такие высказывания, это части живых языков, и это залог возможности их содержательной, пусть и относительной истинности. Ближайшим образом, это и может означать, что конечное и, все же, разумное познание, не имеет непосредственного доступа, ни к вечности, ни к непрерывности nowhere ситуации. Любая речь или письмо, таким образом, чаще всего, в не известной теперь, во всяком случае формально логической мере, афористичны. Просто и не просто потому, что истина не может быть сказана вся и сразу, теперь и здесь. Известно, ближайшим образом, только то, что такая формально логическая мера может быть, и очевидно, может быть в наличии, и в формальном смысле, коль скоро, может быть проект фрактальной логики формально логического парадокса, исчисления логических парадоксов, что может быть теоретической основой для исчисления меры афористичности или метафоричности любого высказывания. Впрочем, иногда кажется не больше, чем обычная логика высказываний. Тем не менее, может быть очевидно, что модальность, или вернее вероятность смысла фрактальной логики парадокса, связки есть, как и вероятность смысла обратимости и не обратимости, это во всяком случае ближайшее, к такой мере афористичности любого высказывания, из всех возможных формальных логик и формализованных исчислений, в формальном смысле. Ничто, тем не менее, не сделает афористическую и метафорическую речь естественного языка менее нейтральной относительно таких логических систем и ситуаций, как и относительно царапин медведя на дереве. Такие последовательности не являются, ни тавтологиями логики, ни даже нейтральными, только относительно таких тавтологий, но все же, формализованными высказываниями, логическими парадоксами, но обыденная речь нейтральна и относительно знаков условно природного характера, пусть бы и могли бы встречаться на скалах и деревьях надписи, вида: "Киса и Ося были тут". Но именно в этом обстоятельстве такой обоюдной, как минимум двойной нейтральности, залог возможности предметной, содержательной истинности, сплошь афористической и метафорической, в той или иной мере, обыденной речи и письма общественного производства и жизни, самого различного характера, включая язык и письмо кинематографа или компьютерных игр, естественного языка. Не существует самих по себе истинных и ложных высказываний они создаются такими, и отнюдь не только по соглашению. Мера этой афористичности в различных отношениях может стремиться к 0 или к бесконечности, неограниченно возрастать или умалятся, так в формальном отношении мера формальной афористичности логических систем, видимо, может стремиться к нулю, при том общем условии, что между мерой афористичности и самой афористичностью, имеется некая, пусть и поверх разрывов непрерывная связь. Важно, что происходит это не само по себе, как видимо мог полагать Гуссерль, какое то время, но потому, что может быть философское и сообщество логиков, что буквально культивируют такую однозначность. Это, кроме прочего, и стремиться, пусть и в формальном смысле показать фрактальная логика парадокса. Важно, что происходит это стремление к нулю афористичности, не само по себе, как видимо мог полагать Гуссерль, какое то время, но потому, что может быть философское и сообщество логиков, что буквально культивируют такую однозначность, в целой истории и теперь длительной традиции поиска и элиминации логических парадоксов.
Тем не менее, издревле метафоричность любого языка отмечалась и удивляла людей, как например в здравицах языку от Санчо Пансы.
В общем же смысле целого, что открыто, коль скоро, метафора- это метафора всего, то и язык может быть метафорой всего: жизни и труда, прежде всего, таким же образом, как и все что угодно может быть метафорой языка: игра, семейное сходство, дом бытия, улица, скамейка, дерево, лабиринт, машина, Солнце, Земля основа, рынок, завод, фабрика, дом культуры, образ жизни, университет, тюрьма, сумасшедший дом, Кремль, универсам, супермаркет, мир, природа, история, человек, женщина, мужчина, любящий, что и кого угодно, любимый, Бог, космос, Универсум, что ни будь одно, туалет типа гальюн, коль скоро, там может быть сливаются и мысли изреченные, что лож,- короче лист перечисления может быть неограниченно открыт, но и на этом может быть все, коль скоро, в нем попадутся детали, но на этом он может и закончится. Целое открыто и лишь интуитивно понятно, для него могут быть метафоры, по преимуществу, поэзия, известны и разбираемы, прежде всего, его формальные детали, интуитивно управляя машиной языка, мы можем изучать и относительно формально знать его детали, при том, что, это и машина универсума или, во всяком случае, не одна такая, как и технологии производства, с которыми язык аффилирован, или вернее является их живой частью, ближайшим образом производства и наблюдения, в котором часто скрыто присутствует определение, в описании чего бы то ни было. Поэзия можно сказать слишком богата содержанием и скрадывает форму мысли, часто не смотря на ясный строй, формальная логика, иначе, богата формой мысли и может быть бедна содержанием. Познание возможно только в виду, по крайней мере, этих двух форм жизни. Ближайшим образом, описания и наблюдения феноменов, и анализа, и аналитики понятий- чисел, что могут быть связаны исключительно искусством эксперимента, его постановкой и производством. Так можно образно раскрыть, в первом, общем приближении, структуру и научного познания. Или, можно сказать, что язык -это исчисление- калькулятор, или посредник: покупатель- продавец, в общем смысле производство и обмен, но и таким же образом, автомеханик, рабочий конвейера и сам конвейер, сборка, народный промысел, финансовая биржа, спекуляция, спорт и его арена, искусство и его художество, мораль и нравственность, право или религия, священное. Язык часть материального производства общества и его духовного творчества, как и бытие может быть расколот, два класса- два языка. Дильтей, легко сформулировал герменевтический принцип: целое понятно из частей, части из целого, сложность может быть в том, что, когда может быть целое- нас нет, когда может быть познание частей, нет знания целого. И ближайшим образом выход из такого парадокса в том, что смерть часть жизни, что известным образом так же парадокс. Противоположный выход по отношению к познанию деталей, не останавливаться в потоке смысла, таким образом, преодолевая парадоксальность, не делая из нее стену. Ближайшим образом к пишущей братии, что закатала себя в лист текстов, можно сказать, что это размещение себя в тексте, заселение в него, и есть знание о целом, которое есть или может быть, когда нас нет или не будет. Но то же и с любым производством чего бы то ни было, прежде всего следов. Которые, просто и не просто, невозможно не оставлять. Короче, ближайшим образом к философии и ближайшей по времени длительной истории, великой традиции, по мимо диалектики, будет ли она идеалистической или материалистической, или, трансцендентальной логики, кроме прочего антиномий вместе с основанием и ее средоточием аналитикой понятий и/или феноменологией, по мимо эпистемологии, может быть формальная логика, логистика. Что с ней, может быть не так, в отношении парадоксов?
Ближе к заявленной теме2.
Короче, могут быть н-значные логические фракталы, как и н-значные фрактальные логики, аналогично тому, как могут быть н-значные логики, что исчисляют не парадоксальные высказывания, что исходят только из одной пары попарно не пересекающихся множеств, к которым отсылают, прежде всего, знаки: "И" и "Л" или 1 и 0. Это вполне резонное предположение, что опирается на достаточно сильные средства логического анализа. Сложность, однако на этом не заканчивается, эти многозначные фрактальные логики могут быть, видимо, и не алгебраическими, и не правильными. И последнее различие довольно легко показать, в первом приближении, но может быть трудно разрешить в исчислении. Если кортеж смыла логического фрактала, например, ИЛЛ, то могло бы быть трудно отличить эту запись от записи не правильного, но все еще так же, алгебраического фрактала ИЛЛ. В последнем случае, по первым трем буквам можно было бы с большой вероятностью предположить, что последняя буква И. Просто и не просто потому, что при условии, что это запись целого изначального кортежа, ИЛЛИ, что состоит из двух половинных, атомарных агрегатов: ИЛ и ЛИ, то последний знак, указанной последовательности, что был опущен, как раз И. Но как же быть с различием такой записи не правильного кортежа, фрактала, от записи скажем выходных значений сложного высказывания, что содержит: одно истинное и второе "переменное" фрактальное, колеблющееся, между ложью и ложью. Оно переменное и относительно тавтологий логики и ситуации. Запись, ведь, таким же образом должна будет быть записью: ИЛЛ? Почему в одном случае, можно будет сказать, что фрактал правильный, в другом нет? Как распознать? Ответ может быть прост, тем не менее, он может отсутствовать в некоторых построениях фрактальной логики, как и само допущение правильных и не правильных фракталов, так и фракталов не алгебраических и /или не алгебраически подобных. Что может существенно сужать область возможного исследования, и даже просто исключать парадоксальность. Логические парадоксы не просто родственны противоречиям. Допустив одни с необходимостью можно прийти у другим. Но, видимо, вне агрегата абстрактных знаков и на уровне выделенных значений, экстенсионалов, логической ситуации, невозможно удерживать непрерывность логического фрактала и, таким образом, сам логический парадокс, как и поддерживать непрерывность фрактальной логики, что легко может превратиться из исчисления парадоксов, в их исключение. Лишь интенсиональный смысл парадоксов наивность, как и отсутствие экстенсиональной логической семантики минимального синтаксиса, коль скоро, не существует абсолютно пустых тавтологий. В записи выходных логических значений сложного высказывания должна присутствовать косая слеш, тогда как в записи неправильных фракталов ее может и не быть, коль скоро, и она, этот знак, может отсутствовать. Иначе говоря, И Л/Л стоит отличать от ИЛЛ. Пусть бы и в последнем случае, эта запись, таким же образом могла бы отсылать к какому-то высказыванию.
И здесь можно встретить логический парадокс в некоем, вновь сложном виде. Почему не писать и запись не правильного фрактала, используя косую слеш. Почему бы не использовать ее всегда и везде, когда речь идет о выделенных значениях истинности логических фракталов, парадоксальных и метафорических высказываниях, и не будет ли в таком случае дело и действительно не различимым в отношении правильности и не правильности. Или что, то же самое, ни пойдет ли речь о фетишизме знаков, или языка, об омонимии, что принимают за тождество? Иначе говоря, если только три абстрактных знака, ближайшим образом, могут дать комбинаторное различие таких знаков, два- переменных, один-функции, то с введением неправильных фракталов, фрактальное распределение может стать фрактальным на уровне построения так легко, как только возможно. И приращения с омонимией контрольных знаков, в виде косой слеши, на каждом шаге дальнейшего исследования, анализа может стать неизбежным. Например, почему бы теперь не заставить слеш колебаться в записи, в виду, например, неправильных фракталов и их записи. Может быть, но вхождение физики так непосредственно в логику, может и ошеломить (как, и вхождение движения в непринужденный диалог). Логически же может быть неограниченное число записей агрегата, слайсов, с колеблющейся косой слешью. И вместо двух атомарных агрегатов, можно получить их неограниченное количество не правильных и не алгебраических. Сложность в том, что мы можем не знать что-то о конечных множествах, иногда, если не имеем дело с бесконечными, или неограниченно возрастающими множествами, но машины имеются только конечные. Тем не менее, пустой квадрат, псевдо пустого, места и/или множества, что должны быть заполнены, рисовать вполне можно и таким образом, косая слеш записи определенности кортежа логического фрактала, логического парадокса, еще раз выявит свою имплицитную связь с пустым множеством, без которого вообще говоря невозможна никакая формальная комбинаторика множеств и их теорий. Но можно все еще отчасти дополнительно различать, теперь, неподвижную слеш и колеблющуюся.
Если же фракталы не алгебраические, то и необходимость агрегата, что состоит из двух абстрактных знаков, что предполагают косую слеш, качестве разделителя и идентификатора, может отпасть. Но именно поэтому, речь и зашла о предельно не разрешимой проблеме. От которой, все еще следует отличать задачи о не правильных, но алгебраических фракталах.
"СТЛА".
Караваев В.Г.