У каждого читателя со стажем, читателя-рецидивиста, есть свой любимый герой, а есть герой нелюбимый. Любовь и нелюбовь тут ягоды одного поля. Любим мы либо тех, на кого хотим походить, либо тех, на кого уже походим. А не любим тех, на кого не хотим походить, но походим. Если литературный герой не задевает нас за живое, то и чувств к нему мы не питаем. Наши любимые и нелюбимые литературные герои рассказывают о нас больше, чем мы можем рассказать о них.
Я знаю множество умнейших интеллигентных мужчин, которые обожают Джека Ричера. Это такой огромный непобедимый сыщик из романов Ли Чайлда. Знавал я и некрасивых кондукторш, зачитывающихся романами бывшей элитной и весьма красивой проститутки Ксавьеры Холландер. Были у меня Настасьи Филипповны, Бедные Лизы, парочка Наташ Эдуарда Лимонова. Я водил дружбу с Алешей Карамазовым, двумя Раскольниковыми, Венечкой Ерофеевым и Санькяй. Попадались мне и Болконский, и Коленька Ростов, а уж Пьеров Безуховых, тех и вовсе изрядно. Встречал я Печорина, пил с Довлатовым, а из Холденов Колфилдов мог бы футбольную команду собрать, включая запасных. Мартен Иден с Вертером пробегали. Даже альтист Данилов попадался. И это не говоря о всякой сволочи, вроде Фердыщенко, Скабичевского и Панаева. Мастеров и Маргарит не перечесть. Профессоров Преображенских как собак нерезаных. Только Джейкобы Барнсы и леди Брет Эшли способны их переплюнуть. Список бесконечно можно продолжать, что я чуть почти уже и не сделал, однако во всем этом сонме мне никак не удавалась отыскать своего героя.
А вчера я прозрел. Это случилось ночью. У меня, как обычно, заболел живот, и я, как обычно, стал канючить, чтобы Юля принесла мне, как обычно, "Мезим" и стакан воды. Тот самый, ради которого иные рожают детей.
Юля ничего нести не хотела и огрызалась. Изстонавшись и умучавшись, я совершенно неожиданно для себя перешел на кривой пятистопный ямб и загнусавил: "Волчица ты, тебя я презираю. За "Мезимом" не идешь ты для меня. Не вылазишь из постели ты нагретой. У меня живот болит, мерзавка, принеси уже лекарство и воды. Смерти ты мне, видимо, желаешь. Схоронить меня ты хочешь побыстрей. Волчица старая и мерзкая притом".
Понятно, что я валял дурака. Но валял я его не как Печорин, Болконский или Онегин, я валял его как Васисуалий Лоханкин. И с этим мне придется жить. Если разбудить меня ночью и стребовать с меня цитату, я скажу - командовать парадом буду я, отморозил пальцы ног и уши головы, мы с тобой одной крови, ложьте бутерброд взад, как мало пройдено дорог, как много сделано ошибок. Или совсем уж коротко - а не говно ли я? Короче, ничего рослого и духовного. Даже для статуса "Вконтакте" вряд ли сгодится. Потому что Васисуалий Лоханкин - это я.
Если не верите, а я по вашим лайкам вижу, что не верите, вот вам еще пример.
Когда ко мне приходят ученые гости, я показываю им свою книжную полку: Джойс, Фаулз, Уэльбек, Маккарти, Библия, Юрсенар, Платонов, Бердяев, Ницше. Ученые гости смотрят на меня с уважением. Что-то говорят. Я киваю. Улыбка моя тонка и многооттеночна. Внутренне я подленько потираю пухлые ручки. Потому что под подушкой у меня газетка "Акуловка-news" с рекламой бюстгалтеров белой грудью четвертого размера лежит, весьма истрепанная. Поэтому, когда вы в следующий раз придете к какому-нибудь книгочею в гости, не смотрите на великую полку, идите сразу к кровати и срывайте с нее подушку, как пластырь. Что под ней найдете, тот или та перед вами и дышит. В том фолианте вы отыщите суть владельца. Если "Идиотъ", то идиот, если газетка такая, то... А если "Илиада" или, скажем, Хандке, то ищите лучше - под кроватью могли спрятать. Или небрежно бросить в туалете, типа, листаю иногда, место-то унизительное, стал бы я подлинно любимое сюда класть. Стал бы. Не унизительное это место, а интимное, глубокое, запертое. Я когда в этом месте задерживаюсь, жена в дверь стучит и говорит - выходи уже из зоны комфорта. У меня в туалете Бхагават-Гита лежит. Не знаю почему. Запутываю следы. Не знаю почему.
Павел СЕЛУКОВ