8
Мы благополучно вернулись на свое место на нары. Однако вскоре к нам пожаловал еще один неожиданный посетитель. Это был тот самый старик, за которого я заступился днем в рабочей зоне.
— Я хочу попросить вас, молодой человек, — начал он вежливо, посматривая на меня, — чтобы вы взяли меня в свою бригаду. Ведь этот бандит теперь добьет меня после всего, что произошло, если я останусь в его власти.
Он, разумеется, имел в виду Культяпого. Я не очень обрадовался этой его просьбе. После всего случившегося мне не хотелось иметь каких-либо разговоров с Культяпым. Но удовлетворить такую просьбу без согласия Культяпого было невозможно. Я молча глядел на него и размышлял. Он будто почувствовал мои сомнения и поэтому более настойчиво начал уговаривать меня.
— Я, извините меня за откровенность, молодой человек ... — Он на минуту умолк, подняв выше голову, посмотрел мне в глаза растерянным взглядом и, как бы стесняясь, промолвил:
— Скажите, как вас зовут?
Я назвал свое имя. Понимая, что беседа с ним будет долгой, я пригласил его к себе на нары. Он сразу оказался рядом со мной и с каким-то особым желанием продолжал:
— Если вы узнаете историю моей жизни, то сразу измените свое отношение ко мне. Я понимаю, что мой внешний вид дает право каждому смотреть на меня с отвращением, как на человека, опустившегося на самую низкую ступень своего существования в лагере.
Он указал взглядом на свой изношенный бушлат и такие же рваные ватные штаны.
— На этапе шпана раздела. Дали все это взамен. До этого случая на мне была более приличная одежда, хотя и лагерная. — Он вторично окинул себя взглядом. — Я, к сожалению, в свои пятьдесят два года уже не могу позаботиться о себе, поскольку за десять лет скитания по лагерям я все здоровье оставил за колючей проволокой.
— Разве вы уже отбыли такой срок? — удивленно спросил я, внимательно всматриваясь в его лицо.
— Вас, конечно, удивляет, как я остался жив такое продолжительное время в условиях невыносимого лагерного произвола. Ведь тридцать шестой и тридцать седьмой ... эти годы были особенно ужасны.
Он, охватив ладонью правой руки свой морщинистый лоб, немного успокоившись, проговорил:
— Вначале мне мало приходилось трудиться на общих работах, что и спасло меня от верной гибели.
— А за что вас бросили за решетку? — нетерпеливо спросил я, стараясь ускорить его рассказ.
Он глубоко вздохнул, слегка улыбнулся какой-то странной улыбкой и тягостно промолвил:
— Сам не знаю за что. Вот десять лет отбыл от звонка до звонка и до сего времени не могу понять, в чем заключалась моя виновность перед государством. Пришли, арестовали прямо дома в моей московской квартире, где я жил с семьей. Осудили, как врага народа, Особым совещанием к десяти годам лишения свободы. Кончился этот срок — Москва добавили еще десятку. Это все равно что пожизненно ...
— Как добавили? За что? — вмешался неожиданно я, не дав ему договорить.
— Очень просто, добавили, и все, потому что был осужден Особым совещанием ... Если бы вы знали, как я ждал дня своего освобождения! Под конец срока было особенно невыносимо... Это поймет тот, кто пережил подобное. Ночи не спал, мучился, терзался... мысленно подгонял время. В моем воображении я уже представлял встречу с семьей: объятья родных, поцелуи, слезы радости ... Что тогда только не приходило мне в голову ... И вот настал этот день. Меня вызвали в спецчасть, как и полагалось, когда заключенного освобождали по окончании срока ... Я не бежал в эту спецчасть. Нет, я просто летел, и казалось, у меня выросли крылья. «Скорей ... скорей на свободу», — как обезумевший, бормотал я себе под нос. В этот момент я никого не видел и ничего не слышал ... Все происходило воскресным днем. Кругом толпились люди, которые завидовали мне ... Дружески поздравляли с днем освобождения. Не помня себя, я вскочил в помещение спецчасти, где за столом сидел начальник в звании капитана. Я с нетерпением ждал от него волшебных для меня слов, но он вдруг сочувственно произнес: «Вот, Родин, вам второй приговор прислала Москва. Распишитесь еще за десять лет лишения свободы.» В глазах у меня сразу потемнело, и я потерял сознание. Очнулся в санитарной части лагеря на другой день. Я был сломлен, раздавлен непреодолимой силой постигшего меня горя. Это была полная моральная катастрофа. Лишенный всяких надежд на будущее, в первые дни я просто обезумел. Вернее, все человеческое во мне погибло ... и что-то жалкое, ничтожное еще продолжало двигаться и дышать в образе человеческом. Дважды я пытался покончить с собой, но не смог. Очевидно, мне просто не хватило силы воли. В таком состоянии меня лишили лагерной должности технического нарядчика, которую я занимал до получения второго срока. Вскоре меня списали на общие работы, а потом погнали по этапам. Вот, молодой человек, вам и краткая история моей жизни. Теперь я почти у гробовой доски. — Он на мгновение умолк и тут же решил добавить: — В лагерях в действительности в гробах не хоронят заключенных, их преимущественно кладут в общие ящики или бросают в братские могилы.
Дослушав его рассказ, я взволнованно спросил:
— Скажите, где вы работали до заключения?
Он ответил не сразу. С минуту он молчал и отрешенно смотрел куда-то от меня в сторону, потом тихо, без всякой гордости, проговорил:
— Я служил, то есть был военным человеком. Как командарм второго ранга, ходил с ромбами в петлицах. Да, молодой человек, был вот, и теперь меня не стало. С семнадцатого года я начал борьбу за советскую власть. В восемнадцатом — вступил в партию большевиков. В гражданскую кровь проливал... В девятнадцатом был командиром пулеметной роты в Кремле. С Лениным дважды приходилось встречаться. А вот в тридцать шестом все для меня кончилось. Не думал я никогда в своей жизни, что окажусь в тюрьме в годы советской власти, за которую сражался в надежде на счастливое будущее. Да, после Ленина в Россию пришли времена средневековых инквизиций. Если бы был жив Ильич!.. Разве мог он допустить подобный произвол в стране? Рано он ушел из жизни. Даже очень рано.
Потрясенный услышанным, я не знал, что ему ответить и о чем его еще спрашивать. Между нами возникло недолгое молчание. Чтобы закончить разговор, я решил узнать его имя и отчество. Его звали Родин Виктор Петрович. Мы уже хотели попрощаться, но у меня неожиданно сорвалось:
— Скажите, Виктор Петрович, о чем вы думаете сейчас?
Он взглянул на меня и, как бы поняв мое смущение, совершенно спокойным тоном произнес:
— Я собственно, ни о чем не думаю. Так, пребываю в мысленной пустоте. У меня иногда бывает такая меланхолия. А вот в настоящий момент мне пришла в голову мысль, вернее, это просто грустное воспоминание. Я вспомнил день моего ареста. Было прекрасное воскресное утро. Я стоял на балконе второго этажа своей московский квартиры и наслаждался летней свежестью и красотой этого на редкость чудесного утра. Напротив нас располагался огромный парк ... И вдруг на дороге появился батальон красноармейцев. Они, маршируя, пели песню, которую я слышал уже много раз, но тогда я ей не придавал никакого значения. Но в тот миг я почувствовал что-то недоброе. Припев песни был такой: «Мы на посту... Мы начеку ... А мы возьмем в ОГПУ». Я несколько раз тогда повторил в уме — ОГПУ ... Несмотря на дурное предчувствие, я смотрел сверху на уходящих вдаль красноармейцев, на их фуражки с синим верхом, и мне казалось, что эта широкая синяя полоса от головных уборов — дорога в мое будущее ... В конце этого дня меня арестовали ... Люди иногда, как и животные, бывают подвержены предчувствиям беды.
— Вполне возможно, — согласился я и тут же спросил его: — Скажите, а какая у вас семья?
Жена и два взрослых сына, — тяжело вздохнув, промолвил он. — Меня лишили всякой переписки с ними. Ничего не знаю вот уже более десяти лет. Я часто вспоминаю свою семью и этот день моего ареста... и песню молодых чекистов. И шагают они и сейчас по всей Руси великой и кричат: «А на посту ... А начеку ... А мы возьмем в ОГПУ.» И словно под эту песню гонят миллионы по этапам в тюрьмы и лагеря. Да, времена настали ужасные ... Для меня жизнь кончена. Я потерял всякий интерес к борьбе за свое существование. Да какое там, черт возьми, осталось у меня существование. Просто одни жалкие страдания, да и только, с которыми я покончу однажды.
Продолжение следует.