Кто родом из деревни, тот знает, что такое овадница. Овода бывает видимо-невидимо. Даже скот в это время приходилось пасти ночами.
Вот в такую овадницу и произошёл со мной случай, который чуть не стоил мне жизни. Утром зашёл к нам бригадир - дядя Коля Смирнов и сообщил мне неприятную новость.
- Нинка, сбегай на реку, поищи Орлика. Он, говорят, ночью с привязи сорвался. -
Я запаслась хлебными корочками, надела сапоги и побежала на поиски Орлика. До реки не более километра. Всего-то поле, да перелесок. Выбежала на берег. Куда идти? Справа заводь, место топкое, Орлик умный, туда не пойдёт. Повернула налево и помчалась, что есть духу. Трава дикущая, ещё не кошенная, тишина. Одной-то даже и не по себе стало. Сразу вспомнились все страшные истории связанные с этими местами. Бегу, а душа так и замирает. Орлика нашла километра за два, почти у Новой мельницы. Правда Орлик первый меня заметил, заржал тихонечко. Он запутался поводом в кустах и на моё счастье, сам себя привязал. Угостила его корочкой и мы отправились в обратный путь, домой. День разгорался и овода прибыло. Они нас быстро облепили. Орлик подрагивал кожей, и во всю силу хлестал себя хвостом. Попадало и по мне. А у лошадей очень тяжёлый хвост. Раза два я укатилась в траву, но верёвку из рук всё таки не выпускала. Наконец то вышли в поле. И я тут же села на Орлика верхом. Да не подумала о том, что надета-то не узда, а недоуздок. Орлик, раздражённый оводами, сразу пошёл галопом.
Управлять я им не могла, просто вцепилась в него, как клещ. Мы летели через поле, огороды, канавы, прямиком на конюшню. Дверь в конюшню была довольно низкая, когда лошадей заводили туда, они почти задевали крупом за верхний косяк. Меня спасло то, что Орлик слегка притормозил на развороте. Каким то шестым чувством я поняла, что сейчас мне снесёт, мою буйную головушку. Каким-то чудом вскочила на ноги, на широкую спину Орлика, ухватилась за верхние брёвна. Орлик влетел в спасительную тёмную прохладу конюшни, а я повисла на руках над дверным проёмом. Потом мягко плюхнулась в сенную труху. Поднимаясь и отряхиваясь я увидела бабушку Маню Смирнову. Она смотрела на меня, а лицо у неё было белое-белое, как мел. Она ничего не сказала, отвернулась и ушла. А я, счастливая, побежала тоже по своим делам. Вечером, когда вся семья была дома и мы ужинали, бабушка Маня пришла к нам и сказала:
- Герасим ты Михайлович, батюшко, не давай ты дочке то верьхом-то издить! Сёвадни я отвернулась и глаза закрыла, чтобы не глядить, как она убьётсы!
Пришлось мне во всём признаваться. И выражаясь современным языком, на меня были наложены санкции. Но скоро папе потребовалось отправить записку на Пяшниц, к дяде Ване Михееву. И право на верховую езду мне было возвращено. Гонцом то всегда была я.