Каждое утро четыре пассажирских вагона уходят из Таганрога к границе с ДНР. На конечной — будка таможни, за ней — поезд до Донецка. Навьюченные баулами пассажиры спешат на пересадку, а в электричку садятся те, кому нужно из ДНР в Россию. Репортёр Baza Игорь Залюбовин ехал к границе и слушал, о чём говорят там, где разговоры о большой войне давно надоели, а новых тем не предвидится
Cтанция Таганрог
Двери закрываются, а автоматический голос, объявляющий станции, ничего не говорит.
— Море-море-море, — девочка поёт песню, которую сочиняет на ходу. — Море-синее-е-е!
Ей лет семь, у неё голубые глаза и русые волосы. Девочка похожа на ангела, но уже всех достала.
Звучит голос машиниста:
— Уважаемые пассажиры! Поезд следует до станции Успенская. Это приграничная станция, прошу вас иметь при себе удостоверение личности.
Гласные в динамике хрипят.
— Мо-о-о-ре! — поёт девочка.
— Света, заткнись, умоляю! — брат-подросток деловито прижимает к уху телефон. — Алло, да, ба! Ничего не слышу! Мы едем домой. Паспорт получил. Да, я теперь россиянин. Спасибо! Сейчас выезжаем.
— Как там на границе? — спрашивает женщина, вся окружённая сумками. На одной из них — грустный леопард. У женщины такие же огромные тёмные глаза. Кажется, она говорит сама с собой. Затем поправляет волосы, обнажив наушник, и произносит: — Ладно, не скучай.
Станция Красный Котельщик
Дети смеются и бубнят. Старики зевают. Взрослые сидят с отсутствующим видом. Мужчины — в тёмном или хаки. У подростков — мода на белые носки, а женщины, как бусины на фенечке, — в разноцветных пуховиках.
Люди глядят в телефоны. У кого-то — старый «Камеди Клаб», у кого-то — свежий Соловьёв.
У Соловьёва опять про войну.
— Ну и чё ты думаешь, будет заваруха? — спрашивает мужик в дутике женщину в красной шапочке, не выключая «Полный контакт».
— Зайчик, ты меня переутомляешь, — злобно моргая, говорит та. У женщины чёрная тушь перемешалась с синими тенями и потрескалась, словно краска на здании. — Думаю, хорошо бы. Наконец-то возбудишься. Война (она презрительно фыркает на этом слове) всё-таки.
Он выключает Соловьёва и отворачивается.
В окне плывут охристые ковыли, голые осины, жёлто-зелёные поля. Посадка, хутор, лента асфальта, жигулёнок ползёт в горку.
Остановочный пункт 1262-й километр
До «российского вторжения», назначенного британскими таблоидами на ближайшую ночь, остаётся часов двенадцать (имеется в виду ночь с 15 на 16 февраля. — Прим. Baza). Вокруг весна. Но этим двум подросткам — ни до чего.
— То, что я ей подарил на Новый год и день рождения, уже тысяч на двенадцать тянет, — говорит рыжий парень. — Браслет серебряный, кольцо, кулон золотой. Цветы. И рафаэлка триста пятьдесят рублей. Хватит! А после каждой ссоры знаешь, как она жрёт? Сколько за сорок месяцев уже я потратил…
— Виталик, но ты тоже жрёшь, — возражает его подруга с красным каре.
— Я всё понимаю, но она-то вообще жрёт как лошадь. И ведь не толстеет. Куда уходит? — спрашивает он.
— Виталик, она…
— А я тебе скажу. Всё в жопу уходит. Я её ляжки вот так обхватываю, почти одной рукой. Ладно бы в ляжки уходило, нет, всё в жопу! Ну его нахуй, в батальон «Спарта» её запишу.
Станция Неклиновка
— К-хм. Мы ведём… ведём постоянное видеонаблюдение, — совсем юная кондуктор пытается говорить очень строго. — Соблюдайте масочный режим. Неукоснительно. А сейчас начнётся повторная проверка проездных документов.
За окном показались три гаубицы. Они стоят, сгруженные с состава в грязь, и выглядят бесхозными, брошенными.
На гаубицы почти никто и не смотрит. Только крупный седой мужик бросает быстрый взгляд и начинает тараторить на суржике:
— Всэ люди, а мы нэ люди. Бандэры цэ люди, а мы нэ люди, — он злится, повторяет и сильнее злится. — Вони люди, а мы — нэ люди.
— Все люди, — тоном уставшей учительницы возражает его спутница. — Все мы люди, все мы человеки.
— Менэ дивись, мои родители с Мариуполя, дед — донэцкий.
— И что теперь?
— А то, в четыре утра начнём, а в шесть утра закончим. Два часа войны. Яко, можешь працювати ехать к утру вже война кончится. Бандэры вже во Львове все. А он польский всю жизнь. Цэ не наше, цэ польско. Вони щас бегут все, вся пиздота. (Можешь ехать на работу к утру, война закончится. Бандеровцы уже во Львове все. А он польский всю жизнь. Это не наш город, польский. Они сейчас бегут туда, вся пиздота. — Перевод Baza)
— А, что, правда сегодня плюс четырнадцать? — пытаясь сменить тему, спрашивает его спутница.
— Да. Но щас солнца нема, а так — да, — рассеянно говорит тот, хлопая себя по животу.
Электричка медленно заворачивает, и в окне появляются могилы. Кладбище стоит на пригорке, словно визитная карточка этого места. Фундаменты могил — беленькие, чистые. Оградки и металлические кресты недавно покрасили.
О.п. Миусский
— Миусский — нерусский, — натужно каламбурит мужик, похожий на Моторолу, и обращается к соседу. — Братан, ты нерусский.
— Так, а шо писать этой бабе с Ростова? В анкете, которая на работу? Откуда я? — сосредоточился сосед.
— Напиши, в ДНР проживаю, — говорит «Моторола». — Донецкая республика. Или нет. Донецкая область, Украина.
— А нахуя это вообще?
— Адрес нужен твой. Плюс — надо номер кого-то из родственников, если с тобой шо-то произойдёт. То ж Россия, брат, — говорит «Моторола».
— Машина собьёт или медведь съест, ха-ха-ха! — смеётся сосед. — Съеден медведем, изнасилован зайцем, ха-ха-ха!
— Убит, но сначала жёстко отпердолен, — резюмирует «Моторола».
— Ха-ха-ха!
Молчат.
— Рос-си-я, — «Моторола» смотрит в окно. — У нас тоже неплохо, но здесь серьёзнее.
— А прикинь, знакомый нашёл себе бабку здесь, на десять лет старше. Бросил жену. Двое детей.
— Не, то не мужик, то — уёбок, — говорит «Моторола».
— Даже малому на дэ-рэ не позвонил, — сосед осуждающе вздыхает. — Так у него же был украинский паспорт. Он его подшаманил там.
— И шо?
— Продал, шо.
Станция Матвеев Курган
Трёхлетний мальчик пытается разрезать рукой пластиковую бутылку. Его мать, женщина с белёсыми бровями, дремлет.
Напротив сидят двое.
— Падает и падает. Падает и падает. Но он всегда встаёт. Встаёт, голуба! Рупь. Рублик, — подвыпивший старик явно любит риторические повторения, а его сосед умеет слушать. — Путин не хочет третьей мировой войны, не хочет. Но и нас он не кинет. Не. Доллар как был при Брежневе девяносто шесть копеек, так и будет. Будет. Я тебе говорю! Путин всё вернул и это вернёт. Госдолг отдал? Отдал. Что при Ельцине раздали, что Горбач, сука, раздал. А талибы задушат Америку. Согласен?
Его собеседник довольно кивает.
— Побряцают-побряцают, вот и всё, — продолжает старик. — Афганцы — молодцы. Сирия — молодцы. Россия — молодцы. Все за Россию. А в Черновцах (территория Украины. — Прим. Baza) мы порешаем. Со скоростью семьдесят человек в минуту. По-ре-ша-ем-по-ре-ша-ем, — почти пропел старик.
Мальчик продолжает резать бутылку рукой. Его рот приоткрыт в тихой ярости.
О.п. Самарский
Электричка подъезжает к границе. Люди озираются по сторонам, ощупывают себя по карманам, проверяют документы. Кто-то бежит в туалет, кто-то собирает мусор. Две женщины невозмутимо беседуют:
— Нереально, вообще. Вот такое… Привиделось. То ли как сон, то ли не сон уже, — говорит одна. — Проснулась без страха, без ничего. Как тебе сказать? Будто я перешла порог. Ощущение, как будто ты перешла и, понимаешь, — всё. И это было не столько страшно, понимаешь, нет. Тяжко! Полное осознание, что всё, эта дверь закрылась, и ты уже туда не вернёшься. Но у всех разное. Некоторые говорят, что хорошо им было.
— У меня первый раз это произошло — я не осознавала, — говорит вторая. — Это началось прямо с утра. И я ничего не чувствовала. Вижу себя со стороны. И сделать ничего не могу. А оно идёт, идёт, идёт.
Cтанция Успенская, конечная
Электричка ползёт вдоль бетонных заборов с колючей проволокой. На вышках стоят пограничники. Около часа дня. Двери открываются, и люди вылазят с вещами. Компьютерное кресло Zombie в огромной чёрной коробке, тюки и баулы, у каждого второго — пакеты Ozon (ближайший пункт доставки к ДНР находится в Таганроге. — Прим. Baza).
— На Донецк — ко мне! — кричит пограничник с железными зубами толпе — и сразу рассекает её на две части. Спешивших на поезд отправляют к небольшой будке на таможенный досмотр. Они показывают паспорта своих непризнанных республик и идут к серому, грязному поезду с символикой ДНР. Всё вокруг какое-то тяжёлое — как перелатаные баулы, бесхозное — как те гаубицы, мрачное — как бетонные заборы, оскаленное — как зубы пограничника.
Но — безветренно и плюс четырнадцать градусов: первый по-настоящему тёплый весенний день. И где-то там на платформе девочка продолжает петь идиотскую песню про море.
#россия #днр #лнр #донбасс #украина #общество #власть #война #люди