Третий курс. Небожители. На первогодок смотрим свысока.
А тщеславие вытравливается бесславием.
Начальник организационно-строевого отдела вводит увольнительные билеты. Без них никуда.
Вкусившие вольницу курсанты ропщут. Рано утром - построение, приборка вокруг общежития, и строем в училище, как на первом курсе. А перед сном перекличка и построение в роте. Кошмар. Зачем отпускали важные усики и закидывали отросшие челки под козырные фуражки? Мы такие, как все. Никаких привилегий. Шкаф - хороший психолог. Знает, как сбить с нас спесь.
Кроме этого кап-два придумал после самоподготовок выстраивать роты на плацу и чеканить строевой шаг. И это на третьем курсе! Кошмар.
Всем хочется в самоволку.
К третьей зиме мы изучили все ходы и выходы из училища. Один из них - через кочегарку в подвале. Суточные вахты там отрабатывали морячки на повышении квалификации.
Декабрьским вечером нервы мои окончательно сдали. Решил пуститься в ночное. Один. Летом я познакомился с женщиной. Наталья была старше меня на пять лет. Опытнее и любвеобильнее.
Перемахнув с помощью шлаковой кучи через каменный забор, я оказался в тёмных переулках. Чтобы обезопасить себя от глаз патруля, аккуратно срезал перочинным ножом с левого рукава бушлата шеврон и три нашивки. Перед построением верну всё на место. Иголка с нитками покоится на подкладке фуражки. Возле трамвайной остановки заметил дежурного офицера. Пошёл по ночному городу пешком. Ветра не было, однако день был морозный, изо рта выходил пар. Поднял воротник бушлата и ускорил шаг.
Задумался. Что завтра? Все то же.
Наталья жила с полуторагодовалым сыном в двух кварталах от моего дома, поэтому мне так или иначе пришлось проходить мимо родных стен. Дом, в котором я жил, был старинный, каменный, с барельефами мифологических героев древней Эллады, украшавшими фасад трёх этажей. Проходя рядом с ним, я невольно замедлил шаг, будто хотел согреться у холодных стен. Окна чернели глазницами. Только на первом этаже горел свет. Там жила соседская девочка Лена, которая была младше меня на два года. В детстве два года - это чересчур много. Она училась на первом курсе университета.
Шторки были раздвинуты. Я засмотрелся. Лена читала книжку. Чёлка светлых волос упала со лба. Меня почему-то заворожила эта картинка – домашний уют, тихий и тёплый свет лампы, милое личико, осмысленный сосредоточенный взгляд.
В ночное гнала плоть, а тут – душа. Контраст резанул меня бритвой.
Я улыбнулся и медленно побрёл назад в училище. Ни в ту, ни в другую ночь к Наталье я не приходил. Не хотелось. Друзья-курсанты грубо задорили меня, отпуская сальные шуточки. Мне до них не было никакого дела.
В следующее увольнение я пришел домой.
Вечером вышел во двор, закурил и сделал вид, что бесцельно болтаюсь возле подъезда. Появилась Лена. Она вышла во двор выгуливать белого пуделька. Бросила на меня смешливый взгляд и смутилась. Боже, как мне понравилось это смущение. Я не поэт, но хвалу воздаю женскому смущению. Оно прекрасно. Тут все - и легкое кокетство, и теплое целомудрие. Все!
Я стоял очарованный, смотрел на неё и глупо улыбался.
– Давно тебя не было видно, – обронила она.
Мне захотелось признаться, что я видел её совсем недавно, рассказать о том, какие чувства пробудила домашняя девочка, сидящая за книгой при свете настольной лампы. Однако я не посмел выдать себя, потому что Лена могла обидеться. И я, немного смущаясь, ответил:
– Курсантская жизнь, наряды, казарма.
А затем неожиданно прибавил:
– Какой у тебя прекрасный белый пуделек.
– Спасибо.
Лена ушла. Я постоял минут десять у подъезда. И вернулся домой, не переставая про себя славить ночь сорванной самоволки.