Спецкор «РП» Александр Рохлин отправляется на Кузбасс, точнее — в Беловский городской округ, где расположена шахта «Листвяжная». 25 ноября 2021 года на шахте произошел взрыв. Этот очерк — дань памяти погибшим шахтерам. Прощание с эрой угля. И предчувствие эры милосердия, которая брезжит, как свет шахтерской коногонки во тьме.
Проходчик шахты «Чертинская-Коксовая» Олег Михайлович Уткин в свободное от работы время пишет картины в жанре сюрреализма. Олег Михайлович копирует испанского мастера Сальвадора Дали. И, по уверениям местных искусствоведов, невероятно успешно. Картины Уткина-Дали разлетаются как горячие пирожки.
Электрогазосварщик разреза «Бачатский» Андрей Викторович Незнанов тоже пишет картины, копирует Саврасова, лепит ледяные фигуры и кует железные розы. Есть у Андрея Викторовича работа вполне символическая. Кованое копыто горной козы превращается в высокий женский полусапожок с кокетливой шнуровкой, каблуком служит половина револьвера дулом вниз, а из сапожка вместо женской ноги вырастает та самая железная роза, в ветвях которой трепещет золотой соловей.
Бывший начальник разрезостроительного управления Михаил Игоревич Варламов коллекционирует редкие вино-водочные этикетки. Собрал уже более 5000 штук. Имеются у него экземпляры, стоимость которых и вообразить себе сложно, принимая во внимание незамысловатость исходного продукта. В то же время Михаил Игоревич собрал историю семи поколений семьи Варламовых и документально установил, что его прадед, Калистрат Кондратьевич Варламов, первым завез в Кузбасс вишню.
Горный мастер Константин Михайлович Федотенко с 1975 года собрал ценнейшую библиотеку из 1200 книг фантастической литературы 1937–1994 годов издания и 300 книг издательства «Детская литература» 1938–1991 годов издания.
Сколько же беловских шахтеров пишет стихи, не поддается учету. По некоторым оценкам — почти все.
Но меня лично волновал корнуолльский пирог. Корнуолльский пирог — это классическое блюдо английских шахтеров. Произведение кулинарного искусства, пережившее самих корнуолльских шахтеров.
Какая мне печаль в корнуолльском пироге?
Ассоциация корнуолльских пирогов требует, чтобы песочное тесто было без единого намека на сдобу. Обязательно вмешать в него немного смальца, или нутряного жира, или лярда, а также сливочное масло. Тесто довести до эластичности, оставить на ночь в холодильнике.
Начинка: говядина, картофель, брюква, репа, лук. Все закладывается сырым. Соль. Лепешку закрывать на манер чебурека. Край защипывается косичкой, кто не умеет — любым доступным образом, лишь бы максимально плотно. Обмазывается взбитым яйцом. Отправляется в духовку.
Толстый защип служит своеобразной ручкой, чтобы грязь с шахтерских рук в рот шахтеру и не попадала.
Заботливые жены английских горняков выпекали на пироге инициалы своих мужей. Делалось это не просто для красоты. Во-первых, чтобы недоеденный кусок не перепутать с чужим. А во-вторых, чтобы местный ноккер — шахтовой домовой, — которому в забоях принято оставлять немного еды, знал, кто его подкормил в этот раз и не пакос-тил зря, пожалел шахтера.
Ассоциация корнуолльских пирогов также сообщает, что сам черт избегает графства Корнуолл и не переходит реку Тамар, границу графства, по причине страха оказаться начинкой в традиционном пироге. Поскольку хозяйки могут положить в пирог черт знает что.
Но печаль, печаль-то в чем? А в том, что в мире не существует Ассоциации кузбасских пирогов. И донецких тоже не существует, и воркутинских, карагандинских и солигорских. А про тульские и говорить нечего. Это печалит меня.
Я искал традиционное шахтерское блюдо в сердце Кузбасса. В городе Белово и поселках шахт «Бабанаковская», бывшая «Пионерская», «Новая», «Чертинская 1-2-3», «Западная», «Грамотеинская», «Листвяжная». Мне думалось, если в одном месте добывают уголь почти сто лет подряд, там не может не сложиться особенного, теплого, кухонного мира со своими «угольными» пирогами. И я нашел. Если не принимать во внимание классический горняцкий «тормозок» — хлеб, сало, яйцо и лук, которые каждая шахтерская жена от Донецка до Воркуты собирает и заворачивает в газетку мужу на смену в шахту, то наш ответ Корнуоллу — это беловские вареники. Belov’s varenic.
Тесто как для пельменей, безо всякого намека на сдобу. Начинка — жареная капуста, лук и мясо в равных пропорциях. Размер с детскую ладошку. Защипывать косичкой или как получится. Варить. Подавать, обсыпав крошеными сухарями.
Сколько лет рецепту, кто его выдумал и какова история происхождения, мне не смогли рассказать ни в самом Белове, нигде больше. Тут как с древней иконой. Лик светится сквозь время, а автор безвестен. Гордиться можем, родства не помним. Более того, откушать беловских вареников, в живом, горячем виде, возможно только в одном месте на земле — в кафе-столовой «Минутка» на центральной площади у городской администрации.
Я появлюсь в конце рабочего дня. Скоро стемнеет, зажгутся фонари, а желтый свет прожекторов, заметенных сугробами, мягко подсветит лавочки на бульваре. Столовка опустела, раздача блестит, столы сдвинуты, буфетчица, поднимаясь, предложит к вареникам мясной подливы. Зачем? — спрошу я. У нас все берут, пожмет плечами она. Я соглашусь. И прихвачу компот. И откушав в одиночестве кузбасского шахтерского лакомства, я все окончательно пойму.
Эра угля завершается. В это сложно поверить. Особенно здесь, во глубине сибирских руд. Когда у тебя под ногами сотни действующих шахтовых выработок, а над головой флаги и реляции о новых миллионах добытых тонн. Новостные агентства осенью 21-го года трезвонили о небывалом спросе замерзающей Европы и вечно голодного Китая на кузбасс-кий уголь. Двести долларов за тонну вместо обычных шестидесяти трех. Но закат угольной эпохи трудно не признать, как и закат солнца в летний вечер. Поскольку там, где эра угля началась, в Англии и Германии, финальная кода отзвучала только что. Обнимитесь, миллионы! В Западной Европе официально не осталось ни одной работающей угольной шахты. Сорок лет назад их начали закрывать. Профсоюзам перекрыли кислород. Активистов перековали в пацифистов. Пролетариат перевели в средний класс. Последние шахты прекратили свое существование всего пять-семь лет назад. И слезы на глазах суровых корнуолльских, йоркширских, рурских, силезских мужиков на церемонии закрытия «родных» шахт и рудников высохли лишь недавно. Только вчера они становились на одно колено, склоняли головы перед вышками копров, над которыми больше никогда не закрутятся лебедки подъемников. И целовали землю, под которой их каждый день ждала черная тонна угля или смерть. Как повезет. Но плакали они так, словно прощались с любимой женщиной, с чем-то бесконечно дорогим. Пепел Клааса стучит в их сердца. Пепел от последнего кусочка кокса, поднятого на-гора и сгоревшего в доменных печах заводов и каминах домов. Шахтерская слава вывет-рилась вместе с дымом. Гвардия труда переименовалась в менеджеров продаж. Шахтеры Корнуолла живут теперь только в корнуолльских пирогах с говядиной и брюквой. «Чистое сердце, грязные руки, пустой желудок» — западный мир помнит их такими. Но изменить уже ничего нельзя. Недра истощены, добыча трудна, уголь дорог, и главное — цена жизни европейских шахтеров за последние 80 лет выросла до неимоверной величины. Очень уж дорого стало играть со смертью в прятки. Умные люди посчитали все расходы и поняли, что лавочку надо закрывать. И поставили жирную антрацитовую точку в истории Второй промышленной революции. Мир стремительно меняется. Он провозглашает, что дальше собирается жить по иным принципам и для своей Третьей промышленной готов задействовать иные ресурсы развития. Россия — долгое эхо Европы. Почти все значительное и важное, что происходит у них, обязательно отзовется, стрясется и у нас.
Поэтому я съем тарелку беловских вареников с особенным чувством. Так кочевники едят баранью лопатку. Так друид проглотит кусок коры священного дуба. Думая, что съеденное обострит зоркость глаз и чуткость уха. Пепел Клааса мне не дорог. В забое донецкой шахты им. Абакумова я наблюдал угольный пласт толщиной в 1 м 20 см. И мне казалось тогда, что ничего прекраснее в жизни (кроме родов женщины) я еще не видел. Вся история Земли, спрессованная в миллионы страниц-лет, лежала передо мной, открытая. Но я не мог ее прочитать, ибо не знал языка.
А ЮНЕСКО пусть присваивает корнуолльским пирогам категорию национального наследия Англии.
Как я стал шахтером
(Отрывки из рукописи Владимира Александровича Никишова, кавалера «Шахтерской славы» трех степеней, проработавшего монтажником, такелажником, горнорабочим очистного забоя и посадчиком лавы на шахте «Чертинская» 42 года, Кузбасс)
Я родился в 1938 году в деревне Канарбуга Тогучинского района Новосибирской области… До сих пор стоят в моих ушах стон и причитания женщин, потерявших своих мужей и сыновей. Довольно часто после приезда почтальона содрогалась наша деревня, все приходило в движение, все бежали к семье погибшего на фронте солдата, и мы с мамой Анной Ивановной и братом Юркой бежали туда, куда и все… Не обошла стороной война и нашу семью, принес почтальон похоронку на отца, в ней сообщалось, что младший лейтенант Никишов Александр Андреевич погиб 19 июля 1943 года, похоронен в селе Мелихово Курской области… Помню, была весна, вечерело, мы, школьники, собрались возле одного дома на полянке, мой одноклассник Ваня Овчаренко здорово играл на гармошке, и мы все, как воробушки, как могли веселились, тусовались. Вдруг вышел из дому с супругой мужчина Осадченко дядя Ваня, полюбовался на нас, как мы веселились. Я спросил: дядя Ваня, ты моего папу знаешь? Он ответил: а как же, знал и знаю, помню. И вдруг потянулись ручонки мальчиков и девочек: дядя Ваня, а моего, а моего, а моего, а, а, а, а. Милые мои, я знаю всех, я помню! Дети войны…
Став постарше, я работал на конных граблях, сгребал сено в валки. Затем в 1954 году мне, комсомольцу, доверили трактор ДТ-54. Гусеничный трактор был, новенький. Люди добрые! Какая красота пахать землю! Оглянусь назад — вижу поле черное и стаи птиц на нем, земля парит, душа от радости замирает! Поддам газу, несет меня по полю, по борозде мой милый ДТ-54, силища в нем неимоверная…
В 1956 году приехал к нам старший брат моего отца Никишов Григорий Андреевич, погостил немного и позвал меня к себе в гости в Кемеровскую область, поселок Чертинский, на улицу Достоевского, 33. Работал он на шахте «Чертинская-1», в стройгруппе мастером. 3 февраля 1956 года по причине моего приезда собрались у него все родственники, и был приглашен его друг начальник милиции Камоза Константин Никитич. Дядя Гриша попросил его, чтобы он помог мне получить паспорт. Он помог мне получить паспорт. Из колхозов в то время не отпускали, паспортов не давали. Мне 17 лет. Устроился работать на Чертинскую обогатительную фабрику грузчиком. Случайно встретился в то время с совершенно незнакомым человеком, с Лахтиным Николаем Григорьевичем. Он мне сказал: как исполнится тебе 18 лет, приходи на шахту, я тебе помогу устроиться. Хороший человек был, душевный, искренний и честный… 10 октября 1956 года приняли меня на шахту. А через семь месяцев перевели работать в лаву, где я работал помощником машиниста комбайна по креплению в лаве № 36 на струге братьев Стожевских… Лава была сильно обводненная, вода с кровли лилась как из ведра, по почве, сами понимаете, текли ручьи. Второй пласт. Мощность пласта была 1 м 20 см. Струг работал хорошо. Крепление лавы было индивидуальным, крепили вручную, крепили клиновыми стойками, сверху ложился металлический верхняк, затем на верхняк ложились доски-затяжки, и двумя металлическими клиньями стойка поджимала верхняк к кровле, это называлось «круг»… Со стороны завала по фронту стояли в два ряда, шахматным порядком металлические тумбы. По мере продвижения лавы тумбы переносили, передвигали ближе к забою на новую дорожку. Прошло пятьдесят лет с того времени, но я и сегодня помню, как работал струг и как передвигался лавный привод вместе со стругом. Рейка — развернутая шестерня — просовывалась через храповую коробку, коробка распиралась стойками, второй конец рейки крепился к домкрату, домкрат к секции, струг тянула цепь. Нередко в смену давали по 400 тонн угля…
Кто думает, что Кузбасс — это мрак и ужас, копоть и пыль, черный снег и слезы вдов, пусть немедленно сюда приедет — его ждет жестокое разочарование. В Белове белым-бело. Городок чист и умыт, вычищен до скрипа, украшен фигурными фонарями, парковыми аллейками, коваными скамейками, залит теплым светом миниатюрных прожекторов, как уже упоминалось, прямо из сугробов, уставлен кофейными киосками, насыщен закусочными всех видов: пиццериями, шаурмичными, блинными, пекарнями, сушными и беляшными. Снег здесь белый почти везде, воздух прозрачный, солнечных дней в три-четыре раза больше, чем в каком-нибудь Воронеже или Ельце. Культурная жизнь, очевидно, на подъеме. Ибо афиши города сообщают не только о шатрах бродячих цирков и распродажах конфиската, но и о гастролях уважаемых балетных трупп из Питера и выставках уральских художников. Ледяными фигурами, горками, лабиринтами и катками на центральных площадях городов Сибирь, конечно, не удивишь, но без них рисовать местную жизнь было бы неправильно. Они питают не только детскую радость, но и взрослые смыслы — когда фигура сказочного Деда Мороза сливается в один ряд с грозными ликами былых заводчан и горняков в настенных фресках ко Дню Победы.
Очевидно, что город переживает ренессанс во многих областях. По сообщениям официальных источников, за последние несколько лет Белово выиграл несколько президентских и федеральных грантов на развитие и освоил более пяти миллиардов рублей вложений в свою инфраструктуру. Самые значимые и заметные — это новый ледовый комплекс, которому и губернский Кемерово мог бы позавидовать, а также детский сад, автостанция и железнодорожный вокзал. Последний беловчане нежно называют «наш пряничек». За невероятную нарядность, стройность и богатство форм. Пусть никого не смущает тот факт, что поводом к постройке этих форм стало землетрясение 2013 года с магнитудой в 7 баллов, самое сильное за последние 100 лет. В результате которого в Белове и окрестностях пострадало около пяти тысяч домов, здание старого вокзала дало трещины, несовмес-тимые с дальнейшим существованием в прежнем виде. На автовокзале треснула крыша, и когда ее только пытались починить, она рухнула и погребла под собой одну несчастную беловчанку.
Город несомненно преобразился, сохранив при этом типичные черты и характер. Мне представляется маловероятным существование в Москве имидж-клуба под названием «Блажь». В упомянутых кофейнях и блинных бесплатно греется и заряжает свои телефончики местный молодняк. Шаурмичные киоски предлагают в качестве услуги круглосуточную связь с полицией. Я зашел в один ради любопытства и попытался найти «тревожную кнопку». Своеобразие места заключается в том, что ее роль исполняет живая девушка на розливе кофе. И когда я спросил ее, как, собственно, связаться с «внутренними органами», она призналась, что только через нее, и первым делом уточнила: «Вы пережили насилие в семье?» — «Нет!» — отчего-то испугался я и получил двойной эспрессо с бургером «Слон» (куриная отбивная в булке с капус-той, луком и майонезом). Цент-ральные улицы всегда полны людей. При любом морозе на лавочках сидят влюбленные и целуются. Наверное, по этой причине среди местных принято «дрифтить» на «ладах» и «киах» прямо на проезжей час-ти бульваров, между запаркованными автомобилями — зато на виду у прогуливающихся барышень. Благолепие и спокойствие горожан, впрочем, нарушаются обычным манером — истошным криком пьяного о некой шлюхе Марине, которой не избежать неизбежного: «Все равно ты станешь моей!»
И может быть, самая щемящая картинка уходящей натуры — хрестоматийное происшествие, невозможное на улицах наших центральных городов вследствие запрета на открытое употребление алкоголя. В полдень, прогуливаясь по улице Советской, я оказал дружественную скорую помощь мужчине в затруднительном положении. Собираясь выпить водки, он расположился у входа в магазин: разложил на газетке нехитрую снедь, налил себе в стакан грамм сто и собирался в другой пластиковый стакан налить томатного сока из купленной только что в магазине трехлитровой (!) стеклянной банки. И вот незадача: на 25-градусном морозе завинчивающаяся крышка на банке не поддавалась. Он и так и сяк, а она ни в какую. Мужчина совершенно извелся от нетерпения и досады. Но надо отдать ему должное. Нервничая и бранясь, он не матерился, а выражался с подкупающей корректностью: «Что ж ты за паршивый человек такой?! Никчемность! Руки из ж…ы. Как собак надо отстреливать таких инженеров еще в детстве!!»
Я всегда ношу с собой перочинный швейцарский нож, поэтому остановился и поспешил на помощь. Я всего лишь поддел лезвием крышку банки, и она открылась.
— Как вы не боитесь выпивать публично? — спросил я из научного интереса. — Ведь полиция штрафует за подобные деяния.
Боль в глазах человека была мне самым выразительным ответом.
Человеколюбие выше этики.
Как я стал шахтером
(Отрывки из рукописи В.А. Никишова)
Наставником и учителем моим был в том далеком 1962 году Николай Максимович Путра, он был звеньевой, и меня к нему прикрепили. Полгода он обучал меня, следил, чтобы я не засунул свой нос куда не следует, учил правильно крепить лаву. Николай Максимович уже был награжден орденом Ленина. Впоследствии его назначили бригадиром. За высокие показатели в труде Николай Максимович Путра был вторично награжден орденом Ленина с присвоением звания Героя Соцтруда… Это сильный, рослый, могучий человек с добрым, мягким характером, я никогда не видел на его лице злобы. Он вел бригаду к намеченной цели мягко, в темпе, без нервотрепки, без дерганья, никогда никого из членов бригады не скорбил, не унизил. Объемный, всеохватывающий, прекрасный руководитель, берег людей, заботился о здоровье нашем, велел, чтобы мы использовали малую механизацию, лебедочку, тягалочку, чтобы мы не сломали себе хребет и не стали обузой предприятию. Не любил Н.М. светиться. А начальником участка был Васильчук Иван Яковлевич, толковый, волевой человек, дисциплина была строгая: за нарушение паспорта крепления лавы и ее сопряжений, выражаясь образно, стриг наголо — нарушителям мало не казалось, за нарушение буровзрывных работ премии не жди. Это был человек приятный, опрятный, всегда трезвый, честный, справедливый, чист как слеза. Ни один начальник не мог преподнести наряд красивее и доходчивее, чем он. В этом был залог наших будущих успехов. Слава Васильчуку!
Много лав отработала бригада Николая Максимовича Путры комбайном 1К-52Ш при индивидуальной крепи, все было построено и отлажено на успех, на высокую добычу угля. Комбайн шел, рубил уголь, уголь шел по приводам рекой, не останавливаясь ни на минутку, все было в движении, техника и люди были напряжены до предела. И когда много людей в шахте и видно, как движутся фонари, их можно сравнить со звездами в небе в темную ночь, когда весь космос в движении. Все шуршало, визжало, скрипело. Все в пыли, на лицах пот, грязь, от угольной пыли не видно друг друга, оросительная система не справлялась с пылью, за лемехом чистили дорожку вручную, следом двигали привод к стенке забоя. Одновременно обу-ривались ниши, верхняя и нижняя, производились взрывные работы, ниши выгружались вручную, возводилась анкерная крепь, чтобы не обрушилась кровля. Когда комбайн шел вверх, лаву крепили также четыре-пять пар людей, следом шли мы, посадчики… В завальной части подрубались деревянные стойки и обрушали кровлю на почву… При пересменке ручки управления комбайном передавались из рук в руки еще теплыми…
Но Белово, являясь административной столицей для почти десятка шахт и поселений (местные говорят о географии разбросанных вокруг города поселков так: размазаны по тарелке, как манная каша), сам не стоит на угле. В городе нет шахт, под городом нет выработок. Отсюда и снег белого цвета, и воздух прозрачен и чист. Отсюда и мысль: а не связано ли его нынешнее благополучие с отсутствием внутреннего, скрытого пласта жизни? Пласта-подтекста, в котором нет кофеен, аллеек, пряников и праздников, а сожительствуют труд, боль, мука и странное торжество их единства. Этот скрытый пласт — подземный образ существования, не свойственный нормальному человеку. Что-то архаическое, страшное, языческое есть в том, чтобы каждый день идти на поклон к Каменной горе, спускаться во тьму, под спуд, блуждать в пустотах земли и рыться в ее кладовых. Чтобы… Чтобы добыть огонь. Ибо мощь огня двигает вперед колесо истории, человека и прогресса.
Утром я сел на автобус, идущий в Новый Поселок.
В каком-то смысле я совершал паломничество. Всякое паломничество имеет личный и сокровенный характер — поклонение и сопереживание.
И я сразу попал в детство. В моем детстве все автобусы были забиты битком, нетоплены и мерзлы, тряслись, как ящики с болтами, и страшно завывали, набирая скорость.
Народ шахтерский был хмур, сосредоточен и зол. Мужики в ушанках. Женщины в смешных меховых шапках, увенчанных на макушке перьями, словно кочки высокой травы среди болотца. Нижние с подножек с матерком прессовали верхних. Верхние в ответ лишь раскачивались, как камыши в снегу, и тем же матерком вяло отбрехивались. Плевать им было на нижних. Все как в детстве. Куда потом уехали из Москвы эти автобусы?
У кондукторши имелось свое кресло и байковое одеяло с фиолетовыми и красными цветами. А еще у нее болели колени. И каждый раз, обилетив новеньких, она с трудом опускалась и морщилась от боли, потирая ноющие суставы.
В дверные щели немилосердно задувало, ноги быстро коченели. И так же, как в детстве, когда я заползал в такой автобус и жался к меховым бокам хмурых людей, мне было необъяснимо уютно на сердце. Они же были моей Родиной. Я боялся пошевелиться. Боялся спугнуть наваждение детства.
Выйдя на остановке «Пионерка», я не обнаружил ничего, кроме холмистой степи и снега. Да, я знал, что шахта «Пионерская», первая из беловских, единственная в Белове до 1948 года, прекратила свою работу в 1996 году, всего лишь 26 лет назад. Но я ожидал увидеть более или менее величественные останки. Там, где труд, подвиг и самопожертвование человека тридцать лет и три года соединялись во что-то значительное и великое, должен был остаться не менее значительный и великий след. Но его не было. По степи, по тропинке в снегу я вышел на окраину поселка — ни одна коза не заблеяла, ни одна живая душа не вышла мне навстречу.
И там я остановился перед белым камнем с белым шахтером в черной каске. Желтый огонь горел над его головой и освещал его путь. Черным по белому, углем ли, краской, кровью ли горняцкой, было начертано:
Слава
шах-
тер-
скому
труду!
Именно так, лестницей из живых букв, ступенька за ступенькой ведущих вниз, в преисподнюю.
Не осталось ни копра, ни ствола, ни стены АБК (административного-бытового комплекса).
Шахтеры не оставляют по себе материальной памяти, подумал я. И не могут. Ибо добытый уголь сгорает. Выделяя энергию, исчезает, ничего не оставляя по себе. И самое страшное — шахтеры тоже горят, как уголь.
При советской власти электрические красные звезды над копрами свидетельствовали о том, что шахта находится «в плане» — показатели в норме. Союза нет, а звезды зажигаются и сейчас. Так привычнее, да и плана никто не отменял. Звезды горят, как когда-то лампады в красных углах изб. Давным-давно шахты в России назывались Николаевскими, СвятоДуховскими и Воскресенскими. Словно и они призывались быть церквями, побеждающими духов злобы поднебесных и подземельных. Если Христос сходил в преисподнюю, почему бы шахте не быть храмом?
В шахте тяжелейший труд, и в церкви тяжелейший труд. Уголь нужен, чтобы разжечь огонь в домах и домнах. Молитва — чтобы разжечь огонь в домне сердца навстречу Единому Богу. И там и там человек уходит от себя обычного, отдает себя, жертвует собой. Но тогда нет никакого язычества? Или оно в нас живет вторым дном, вторым пластом, вторым смыслом, второй верой, пока не спотк-нется о смерть?
Когда все сгорит и развеется, шахту в степи засыплют и высадят в новом поле лес из маленьких сосен. «Кровь ушла под землю, и на ней выросла лоза». А над головой каменного шахтера зажжется неугасимый свет.
В 1984 году взрыв метана и угольной пыли в «Пионерской» унес жизни 35 человек.
Как я стал шахтером
(Отрывки из рукописи В.А. Никишова)
Все работы до одной были опасными, в любую минуту могло произойти непоправимое — обрушение кровли, как шахтеры говорили — завал по-черному, и тогда прощай, милая мама, супруга, родные деточки, и впереди только проводы в последний путь, и все кончено — так доставались нам порой слава и доблестные успехи.
Наступает 1970 год. Нам на участок дают механизированный комплекс 2м-81к. Своим коллективом монтируем комплекс, ударным трудом ставим в смену 5–7 секций. Лава № 301. Лавный привод СП-63. Поехали. Даем в сутки более двух тысяч тонн угля. Проехали уже метров пятьдесят. Мощность пласта 3 м 20 см! Такое огромное поле 50 на 150 м. Ни одной стойки. Поле зловеще висело над нами, и наступила огромная пауза. В любую секунду оно могло рухнуть… В лаву стало страшно заходить, боялось наше руководство, боялись рабочие… Приказано бурить шпуры в окошечках между секциями комплекса и закладывать аммонит, взрывными работами помочь лаве сесть… Взрываем раз, два, три, четыре — все тщетно, лава не садится! Начальник участка Васильчук Иван Яковлевич не приказывает, а просит коллектив: надо потихоньку ехать, почаще останавливать комбайн и прислушиваться, как ведет себя лава. Ехать все равно надо…
На завтра мне был даден наряд на ремонт гидравлики в лаве… И вот часов в 10 утра лава зашевелилась, перекрытия секций стало двигать то вперед, то взад, сильно, с грохотом стала падать огромными кусками порода. Я в страхе побежал вниз, чтобы выйти из лавы. Не успел добежать донизу метров двадцать, произошло непредвиденное — мощное обрушение кровли, ударом породы нижние секции отрывает напрочь, и секции ложатся на лавный привод, и их вместе отбрасывает в нишу. Выход из лавы на конвейерный штрек мне закрыт. Я в страхе побежал вверх сломя голову. Никого вокруг нет, все в страхе разбежались кто куда. Я бегу сквозь грохот и скрежет, ветер мощный пронесся по лаве, и пыль густым столбом бешено крутится. В какой-то миг я почувствовал себя на войне, на Курской дуге, там, где погиб мой отец. Все било, колотило и дрожало. Я остановился, закинул руки за спину на поясницу, прижался спиной к забою и стал повторять: Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй. Я ошалел. Вертел головой то влево, то вправо, то вверх, то вниз. Мысли мои скакуны, а сам думаю: если еще отслоится угольный клеваж от забоя длиной метров 5–6 и толщиной метр, высотой 3 метра (это у нас уже бывало), тогда все, пропал я, убьет меня. И тут почему-то стало тихо в лаве…
Я спокойно пошел вверх, вниз-то выхода нет. Так мы сумели посадить лаву, и я вернулся почти с того света. Ну, что поделаешь, такое не забывается.
Горноспасатель Алексей Гордеев, скорее всего, не знаком с бригадиром добычного участка Алексеем Куслием. Военизированная горноспасательная часть Гордеева находится в поселке Новый Городок к югу от Белова. А шахта «Грамотеинская», где работает Куслий, расположена в поселке Грамотеино к северу от Белова. Расстояние между ними 30 километров. Возможно, эти два человека и не подозревают о существовании друг друга.
Гордеев — высокий, мощный, похож на циркового силача. Куслий — невысок, коренаст, говорит тихо. И тот и другой люди семейные, при женах и детях. Оттого и обстоятельны, ухожены, покойны и оставляют впечатление ясномыслящих мужчин.
Оба любят борщ и пельмени.
И тот и другой, Гордеев и Куслий, не собирались идти в шахтеры. Они говорят, жизнь вынудила. Мужики эти, как я успел понять, совсем не из жалобщиков, и в робкий десяток их не запишешь. Но профессии они не выбирали. Профессия выбрала их. И они все говорят, что ничего хорошего в ней нет. И детей своих работать в шахту они никогда не позовут.
Кроме общей шахтерской судьбы, географии, семейственности и борща Гордеева с Куслием связывает еще одно обстоятельство. Они оказались близко-близко друг к другу во время трагедии на шахте «Листвяжная» 25 ноября прошлого года. Гордеев примчался с отделением через час. Куслий находился в своей шахте, через «стенку» от «Листвяжной», уже за час до происшествия. Смена на «Грамотеинской» начинается раньше, чем на «Листвяжной».
Горноспасатели нескольких отрядов ВГСЧ по инструкции идут к месту взрыва разными штреками. Гордеевское отделение вернулось без потерь, шедшие параллельным штреком прокопьевские спасатели погибли: концентрация газа была настолько сильной, что убивала, проникая сквозь кожу рук.
Куслий с бригадой слышали сильный хлопок и чувствовали, как дрогнула земля вокруг от удара за «стенкой», толщей горной породы, что разделяет «Лист-вяжную» и «Грамотеинскую». Мужики остановились и прекратили работу, звонили наверх и спрашивали: все ли в порядке? В «Грамотеинской» все было в порядке. Только в полдень они узнали, что в «Листвяжной» произошел взрыв и 52 шахтера — соседи, знакомые, родные и не очень — в отличие от них уже не вернутся домой.
Я умудрился ни единым словом про «Лист-вяжную» не спросить. Вернее, не начать самому говорить. Она сама вышла на передний план. Как Предтеча с вопросом: в чем заключается твоя жизнь? Зачем шахтер идет под землю, зная, что там его ждет смерть?
По-другому и быть не могло. Последние 170 лет уголь — это прогресс. Уголь — это угнетение. Уголь — это подвиг и вера. Уголь — это смерть и почет. Уголь — это сила. Английский угольщик погибал, двигая прогресс. Русский угольщик погибал, двигая свою страну к светлому будущему. Угнетатели и угнетаемые, коммунист-капиталист и пролетарий, они всегда были в одной сцепке-связке. Цель рисовалась красивой, неоспоримой, единственно возможной. И она оправдывала любые средства, любой риск и любые жертвы. А смерть была заложена в образе жизни.
И вдруг все изменилось. Кажется, что прогрессу больше не нужен уголь. Он возьмет энергию у Солнца. Кажется, Россия больше не строит светлых будущих. Нам бы настоящего посветлее и попроще.
Тогда зачем Куслию и его товарищам спускаться в забой погибать? Уголь, как языческий бог, как Молох, Анубис и Уицилопочтли, требует человеческой жертвы. И мы до сих пор с этим соглашаемся. Говорим, что выхода другого нет. Что жизнь заставила, распорядилась. Еще угля в Кузбассе на 50 лет — на два поколения. Еще не одна «Листвяжная» взорвется. Мы вздрогнем, притихнем, замолчим, заплачем, завоем, похороним, отпоем и назавтра пойдем в шахту.
И дед, и отец Алексея Куслия работали шахтерами на «Грамотеинской». Жили в доме — обычном рубленом пятистенке с четырехскатной крышей, печкой, угольным сараем, скотиной и огородом. До шахты было идти пешком всего ничего. Время шло, Куслии давали стране угля. А родная шахта постепенно приближалась к домам шахтеров и съедала их. Над выработками нельзя жить. И Куслии переходили из одного дома в другой. Третье поколение живет точно в таком же пятистенке, что и первое. И под ними те же выработки. И живут же. И четверых детей растят Алексей и Светлана Куслий. И в доме этом как-то необыкновенно тепло, уходить не хочется. Дело не в печке с углем. А в том, что в этой семье живет любовь. Любовь горит тише угля, но не сгорает, не исчезает, а спасает весь дом и всех, кто в нем.
Сегодня кузбасский, донецкий, солегорский, воркутинский, карагандинский Куслий идет в забой только затем, чтобы спасти свою семью, свою маленькую угольную общину. Больше незачем. И цели величественнее этой уже никто не придумает.
Эра угля закончилась.
Эра милосердия только брезжит. Как свет шахтерской коногонки во тьме.
Как я стал шахтером
(Отрывки из рукописи В.А. Никишова)
Я горжусь этими людьми и пронесу память о них до последней секундочки моей жизни. Всмотритесь внимательно в их лица на фотографиях. Это серьезные, чуточку задумчивые люди, каждый из них думал о своем, были свои мысли, добрые мысли, ласковые, они ведь творили чудеса на работе… Я с ними разговариваю по фотографиям, мне кажется, они сейчас скажут: включаемся, поехали! И пойдет уголек рекой, в вагоны на-гора, а их лампочки шахтерские будут светиться в темноте под землей, как звездочки на небе, а уголь будет идти и идти, комбайн будет работать без остановки вверх и вниз, честно и добросовестно, и будет страна родная принимать наш блестящий уголек. И будет стелиться угольная пыль, как за автомобилем по проселочной дороге в родную деревню…
…Я помню, это был 71-й год, наш бригадир Коля Путра приехал из Москвы и привез золотые часы ручные. Подарок министра угольной промышленности СССР Братченко Бориса Федоровича. Коля дал мне часы поносить, и я боялся, как бы не разбить. Вдруг упадет кусочек породы, ударит по часам и разобьет? Я постарался вернуть ему часы, а он сказал: носи, это часы наши, часы всей бригады…
У бригадира-орденоносца Алексея Куслия тоже есть драгоценные часы — подарок от Президента РФ Путина Владимира Владимировича. И Алексей их не носит — просто не любит часы. Супруга Светлана хранит их в бархатном футляре. Внутри пустой коробки из-под шоколадных конфет.
Очерк Александра Рохлина опубликован в журнале "Русский пионер" №107. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".