Автобусные остановки в Петербурге крайне удачно продуманы: у них стеклянные крыши, на случай, если вдруг солнце появится из-за туч и примется сжигать все подряд. У них стенки с огромными щелями, для того чтобы пронизывающий до костей осенний ветер мог легко достать тебя. У них металлические лавочки, чтобы ты не смог присесть во время мороза. Не самое удобное место в мире, поверьте мне. В одной из таких камер пыток можно заметить молодого человека, мирно сопящего и шевелящего ноздрями во сне. Это Гриша. Он застыл в неловкой позе, с руками в карманах и скрещенными ногами, сгорбившись и прижав подбородок к солнечному сплетению. Ворот его серого пальто поднят, из-под него выглядывает шарф с выстроченными белыми медведями, машущими окружающим своими огромными белыми лапами. На затылочной части головы Гриши гордо оттопыриваются два вихра, делающие его похожим на страуса. Джинсы его явно промокли, а ботинки безобразно грязны, но это не волнует Гришу в данный момент, ведь он крепко и сладко спит. На улице привычная для осени темнота, привычный для севера ветер и привычный для Петербурга дождь. Это особая разновидность дождя: он не идет, не проливается, не накрапывает. Капли просто пребывают в воздухе, хаотично перемещаясь во всех направлениях. Всюду слышны чавкающие звуки шин и подошв. Движение, как всегда, напряжено: один из автомобилей не выдерживает и пытается проскочить на красный свет, ему незамедлительно подает звуковой сигнал другой автолюбитель. От этого гудения Григорий вздрагивает, начинает часто дышать и едва приоткрывает левый глаз. Глаз сам медленно закрывается, пытаясь вернуться в удобное для себя положение, но Гриша, не без усилия, снова раскрывает его, на этот раз широко, и принимается судорожно смотреть им по сторонам. Ничего не понимая, он зажмуривается на мгновение и открывает уже оба глаза, окончательно просыпаясь.
- Какого ж ты гудишь, зараза! - мысленно обращается Гриша, то ли к нервному автомобилисту, то ли к собственной голове, начиная мотать ей по сторонам, всматриваясь в достопримечательности. От холода он вздрагивает и сжимается еще сильнее, скрещивая руки на груди. Непонимание и отчаяние читаются на его измученном лице: Грише не известно, где он находится. Вскинув левую руку вверх, он уставляется на часы:
- Восемь часов пять минут, - про себя констатирует Гриша, - это хорошо, это уже хоть что-то. Восемь часов… пять минут… восемь часов… восемь часов чего?! – и в мыслях его раздается жалобный стон.
- восемь часов какого дня недели, какого месяца, да и утра вообще или вечера?! – и он хватается руками за голову. Мимо проходит крайне сосредоточенный человек, и Гриша решается перехитрить судьбу. Он вскакивает, догоняет мужчину и кричит ему в спину:
- Простите, время не подскажите?
- Восемь, - буркнул мужчина
- Восемь, - продублировал Гриша и закусил губу, - восемь, а чего?
- Восемь лет в этом долбаном городе и не помню ни одного солнечного дня, - едва повернувшись, в сердцах крикнул прохожий и ускорил шаги, съеживаясь от холода.
- И..извините, виновато пробормотал Гриша, и вихры на его затылке немного опустились, как уши у щенка, который понял, что хозяин только что нашел сюрприз в тапке.
Тут он заметил женщину в возрасте, двигающуюся ему навстречу с брезентовой сумкой и непробиваемым выражением лица. Григорий моментально выдумывает вероломный план. Делая вид прогуливающегося эстета, когда женщина ровняется с ним, он невзначай бросает:
- А неправда ли, Малахов в «Пусть говорят» стал выглядеть как-то хуже обычного, через сколько там начало то?
Бабуля отшатнулась от него в сторону:
- Ты себя то видел, красавец? Шел бы лучше книжки почитал чем эту муть смотреть, - и гордо подняв нос женщина зашагала прочь.
- Атипичная бабуля, - подумал Гриша и пожал плечами, - а вроде как целевая аудитория.
Он на мгновение задумался, опустил глаза, уткнулся взглядом в лужу, посчитал на ней кружки от капель, потом опомнился и резко поднял голову. Чувство одиночества медленно подкралось к нему сзади и нежно обняло его своим холодным и мокрым телом. Гриша потихоньку осознавал свое удручающее положение: он стоял один, продрогший до костей и вымокший до нитки, неизвестно где, среди активно живущей и передвигающейся группы ему подобных, не проявляющих к нему никакого интереса. Он почти заплакал. Вдобавок, кто-то, проходя мимо, довольно сильно задел его плечом. Григорий разозлился на секунду, быстро повернулся, чтобы догнать и проучить мерзавца, а может просто высказать ему все, что накипело внутри, но позади шла только внушительных размеров девочка, лет тринадцати, с рюкзаком. Она обернулась, показав свое лицо, преимущественно состоявшее из щек, нахмурилась и недовольно фыркнула:
- Смотри куда идешь.
Гриша потер ушибленное плечо и еще больше погрустнел:
- Ты же девочка, - думал он, - чей-то ребенок, у тебя есть мама и папа, а ты…а что…а что если и у меня есть ребенок?! - и ужас блеснул в его глазах, - о, Боже! А что если…что если их даже два! – Гриша приложил руку к открытому от неожиданной мысли рту. - Тогда у меня и жена ведь есть! – он закончил логическую цепочку, закрыл лицо руками и снова сел на скамью автобусной остановки. Он решительно ничего не помнил. Последние вспышки прошлого касались старших классов школы, выпускного. Едва-едва ему удалось припомнить первый курс университета, а после – пустота, пугающая и, в некотором смысле, интригующая. Гриша не мог вспомнить даже, есть ли у него дом, и, если есть, то какая именно серая груда плит – его дорогая и любимая, какой подъезд с постоянно выкрученной лампочкой – его родной. Он был способен сказать, на какой улице находится его бассейн, но где эта улица, хоть убейте, понять не мог. Что-то ужасное творилось в голове Григория: апатия, отчаяние, тоска. Он не знал, где работает, не помнил своих друзей, не имел представления о том, где сейчас родители и, что самое обидное и досадное, даже не мог разобрать вечер ли сейчас или чертов день! Эта мысль не давала ему покоя, терзала его изнутри. Гриша собрался с силами, сжал кулаки, встал и решил, что хоть с чем-то он все-таки справится. Нужно было лишь верно направить работу мысли.
- Так, - начал он мыслительный процесс, покусывая ногти, - у всех магазинов есть часы работы, круглосуточные отметаем, от них никакого толка. Если, скажем, первый магазин за углом будет закрыт, а часы его работы с 9 до 22, то, естественно, сейчас утро. Гриша обрадовался, как ребенок, этой первой светлой мысли и бросился за угол. Магазина там, к сожалению, не было, но недалеко виднелся банк. Григорий в надежде бросился к нему, но часы работы были непредполагаемыми: с 9.00 до 20.00. Напротив магазин строительных товаров, бежать всего метров триста, правда, с барьерами из трамвайных ограждений. Пара секунд… там табличка: с 10.00 до 20.00. Гриша выругался. Зоотовары через перекресток, бежим на красный. Лужи брезгливо расступаются от грязных Гришиных ботинок. Добежали! Часы работы: с 10.00 до 21.00, ага! Но…чуть ниже «магазин переехал по адресу: проспект…». К черту! Вывеска «Продукты» маячит через дом. Гриша буквально долетел до нее, не касаясь подошвами асфальта, и уставился на дверь. По центру красуется надпись: с 8.00 до 21.00, а чуть ниже нахально краснеет табличка «закрыто». Это тупик. Брызнули мужские слезы на помощь дождю, будто он и сам не справлялся. Гриша сел там, прямо под дверью и заскулил, как щенок. Немного успокоившись, он вдруг вспомнил, как потерялся в магазине, когда ему было всего пять лет.
Это, естественно, не был невообразимых размеров гипермаркет, к которым мы уже так привыкли. Длинная цепь из отделений, предлагающих все подряд, от бытовой техники до женских колготок располагалась в одном большом коридоре. Продавщицы были знакомы со своими соседками, пили вместе чай, даже дружили семьями. Все местные знали, что к Сан Санычу нужно обращаться со сломанными часами, у Лидии всегда вкусный кофе, а Катерина торгует самыми прочными мужскими носками. Иногда даже можно было застать такой диалог:
- Ой, а можно вон ту сумочку посмотреть?
- Конечно. Вон ту, черную с фламинго? Да, да, вот, пожалуйста, - и сумка передавалась из рук в руки.
- Ай, хорошая какая! А вы давно здесь работаете?
- Пять лет уже с копейками.
- А я сама полгода только вон в том отделе шапочек, в левом конце.
- Да вы что?! Отдавайте тогда этого задрипанного фламинго, там ручка неудобная, да и вообще дырка в подкладке ценником заклеена, вы вон к Юльке пройдите, через два отдела, у нее сумочки - шик! Сама там беру.
Так вот, в том самом коридоре и потерялся пятилетний Гриша, где-то между Юлькой и прочными носками. С перепуганными глазами он смотрел то в одну сторону, то в другую, сжимая в руке игрушечного зеленого солдатика из подарочного набора. Ужас ситуации заключался в том, что было непонятно, в какую сторону бежать, чтобы найти маму: если выберешь неправильное направление, то станешь только удаляться, и мама, как он тогда думал, не дождется его, уйдет на улицу и найдет себе другого сына. Ведь, как она постоянно говорила, когда злилась: «все дети, как дети, а ты, как гвоздь в конфете!» Так он метался из стороны в сторону с выпученными глазами, пытаясь высмотреть вдалеке знакомые плащ и платок, пока одна из продавщиц не заметила его.
- Ты чего тут носишься? – строго спросила она.
- Я не ношусь, я смотрю, - испуганно ответил пятилетний Гриша.
- Ну да, то-то мельтешишь перед глазами туда-сюда, ты с кем пришел?
- С мамой, - и Гриша погрустнел.
- И где твоя мама?
- Потерялась и мне нужно ее высмотреть, чтобы она не ушла.
- Так это не мама потерялась, а ты со своим мельтешением потерялся, пойдем, - и она протянула ему свою красивую полноватую руку. Через секунду от всех стен и углов отразилась сирена голоса продавщицы:
- Женщины, мальчик чей потерялся? Потерялся мальчик чей?
Прозвучало это в той самой тональности, которой она обычно говорила что-то вроде: «не нравится – не мусольте тогда ручонками, отойдите и не заслоняйте товар».
Тут же, откуда ни возьмись, прибежала, запыхавшись, Гришина мама.
- Ты куда делся, я тебя обыскалась уже! Я же сказала ждать у шапочек, а это что, шапочки? – и она показала на гордо висящие разноцветные бюстгальтеры невозможных размеров.
- Нет, но похожи, - ответил Гриша и обнял мамину ногу.
Сейчас же он сидел на корточках, прислонившись к холодной кирпичной стене, и обнимал свои собственные колени. Улица потихоньку стекала в продолговатые отверстия дорожных люков, людей не было видно из-под капюшонов и зонтов. Только лишь ноги, полные и худые, длинные и короткие, голые и надежно упакованные совершали монотонные движения в разные стороны. Как назло, ни одна пара ног не казалась знакомой. У Гриши на выбор было не две, а все четыре стороны света, куда он мог бы отправиться, но, как и в детстве, он безумно боялся уйти еще дальше от своей привычной среды обитания, от возможного спасения. Сидеть дальше было невозможно – холод заполнял каждую клеточку тела, и необходимо было двигаться, чтобы хоть немного согреться. Сделав усилие, Гриша поднялся на ноги, опираясь о ледяную шершавую стену, и медленно зашагал в направлении неизвестности, куда смотрели глаза. В эти самые глаза, кстати сказать, постоянно попадали мелкие капли дождя, и с каждым попаданием все огни улицы на секунду расплывались и вновь принимали обычную форму, пульсируя, таким образом, почти в такт Гришиным шагам. Тщетны были усилия высмотреть хоть что-то знакомое в этом сером месиве, в этой грязной чашке с мутной водой. Улица за улицей, здание за зданием отличались только буквами в названиях и цифрами в номерах, провожая Гришу унылыми взглядами своих тусклых окон.
Шаг. Еще шаг. Лужа. Поребрик. Григорий плелся на автопилоте, едва переваливаясь с ноги на ногу, обнимая себя длинными худыми руками, не смотря по сторонам. Глаза его слипались от слез, дождя и тягучей серости. Звуки улицы сливались в глухой, чавкающий гул, застревая в Гришиных ушных раковинах, не доходя до сознания. Вдруг, в этом гуле, едва слышно, начал повторяться один звук. Он нарастал, становился все ближе, но оставался неясным. Наконец, почти четко прозвучало:
- гриша…Гриша…ГРИША! – Григорий подумал, что ему почудилось, немного поднял голову и прислушался.
- ГРИИИШАААА! – раздалось где-то уже совсем близко.
Гриша обернулся. Сзади, в полураспахнутом бордовом пальто бежала девушка и махала ему рукой. Она приближалась, черты ее лица становились яснее и четче. Григорий сдвинул брови, напрягая память, зажмурился и через секунду широко распахнул глаза:
- Лида…ЛИДА…ЛИДОЧКА! – он засиял от счастья, засветился, как лампочка. Похоже, даже вода на его пальто начала испаряться. Они бросились друг другу в объятия и расцеловали любимые щеки.
- Ты куда делся? Я тебя обыскалась уже! Ты что, мои реактивы выпил? – начала беспощадно расспрашивать девушка в бордовом пальто, держа Гришу за лицо и заглядывая ему поочередно то в один глаз, то в другой. Ее действительно звали Лида, она была химиком-биологом, младшим научным сотрудником института микробиологии, кандидатом биологических наук, перспективным и ценным кадром для российской науки и, по совместительству, женой Гриши. Любая минутка времени, которую она не уделяла непосредственно работе, считалась для нее свободной, и все свободное время в последние полгода она уделяла докторской диссертации. Гриша нисколько на нее за это не обижался, он прекрасно понимал насколько важно для всего мира разобраться в мозжечково-лобных импульсах головного мозга белых мышей и не мешал своим существованием рождению нового открытия.
- Ты что, реактивы опять выпил, Гришенька! – прозвучало где-то в окружающем Гришу пространстве, а он улыбался, начиная узнавать этот мягкий и ласковый голос. Тяжело было не выпить эти чертовы реактивы, когда Лидочка, погруженная в свои научные мысли, инстинктивно разводила их в Гришиной чашке.
- Признавайся, ты их пил, хороший мой? – произнес жалобный голос, и в Гришиной голове начали всплывать и выстраиваться в более-менее правильный порядок воспоминания:
Он вспомнил как чуть не упал у входа в парадную, споткнувшись, как обычно, о криво торчащий поребрик. Вспомнил, как испугался Степана, соседа-алкоголика, в темноте лифта, как с перепуга отдал ему пятьдесят рублей на опохмел. Ясно увидел, как открыл входную дверь, уронив ключ, зашел в квартиру, захлопнул дверь. Снял пальто, повесил его на крючок, а когда оно соскочило и упало на пол, поднял его, отряхнул и повесил снова. Развязал шарф, педантично сложил его и положил на полочку, ударившись локтем об угол. Стянул левый ботинок, затем, подпрыгивая, избавился от правого и поставил их аккуратно в уголок. Подцепил пальцами ног тапочки, прошел в ванную, посмотрел на себя в зеркало, поморщился и, опустив взгляд, помыл руки, слегка ошпарившись горячей водой. Затем он прошлепал на кухню, где его ждала упаковка пряников и чашка чая. Набив щеки пряниками, он запил их пятью значительными глотками чая, практически опустошив чашку. Немного поморщился, сжал губы. Поняв, что это был не чай, причмокнул языком и медленно, но уверенно поставил чашку и направился в прихожую. Аккуратно сбросил тапочки, натянул правый ботинок, потом левый. Достал с полочки шарф, ударившись локтем о то же место, и аккуратно завязал его. Снял с крючка пальто, снова уронив. Отряхнул пальто рукой, надел его, вышел, закрыл дверь на три оборота ключа, развернулся и уверенно направился в больницу. Крепкий и здоровый сон застиг Гришу в ожидании троллейбуса №13, так и не дав ему добраться до своей цели.
Теперь Гриша сидел на том же самом месте, на автобусной остановке и ждал троллейбуса №13, но нисколько не чувствовал тревогу или беспокойство - на этот раз рядом с ним стояла Лида и держала его за руку, заметно нервничая, и каждые десять секунд вставала на цыпочки чтобы высмотреть долгожданный транспорт.
- Сейчас, мой хороший, сейчас, вот он, кажется, уже едет. Сейчас мы приедем в больничку, нам прочистят животик, поставят капельничку и все будет хорошо, слышишь?
Гриша кивал и глупо улыбался, сидя в расстегнутом пальто и с болтающимся на шее шарфом с белыми медведями, машущими своими огромными лапами. Ему было абсолютно наплевать на троллейбус, на ветер, на дождь и на холод. Все потому что он чувствовал теплую и нежную Лидочкину руку. Он думал о детстве, о лете, о том магазине, обо всем хорошем, что когда-то с ним происходило. В троллейбусе он вдруг заволновался, заерзал и, как можно тактичнее спросил:
- Лидочка, п-прости, напомни пожалуйста, а у нас есть детишки?
- Конечно, мой хороший. – Гриша закусил губу.
- А сколько…ИХ? – испуганно прошептал он.
- Одна девочка, Светочка, помнишь?
- Светочка…Светочка, - и улыбка снова озарила Гришино лицо.
Через некоторое время он уже лежал на скрипучей больничной койке, у окна, а Лида нежно гладила его по голове. За окном было все также темно, и капли, соревнуясь друг с другом, скатывались по стеклу. Гриша наблюдал за ними и, сам того не заметив, прикрыл глаза и снова уснул. Снились ему Лида и Светочка, то, как они отдыхают у моря, где-нибудь в Алуште, как едят спелые персики и абрикосы, купаются и загорают под горячим южным солнцем. Проснулся он от громкого хлопка – книга соседа по палате сползла у того с живота и плюхнулась на пол. Лидочки рядом не было. Гриша протер глаза, вздернул левую руку и посмотрел на часы: часовая и минутная стрелки застыли на восьми и пяти. Приглядевшись, он понял, что и секундная предательски неподвижна. В палату зашел усатый врач, посмотрел какие-то записи, потом бросил взгляд в окно, развернулся и направился к выходу.
- Простите! – окликнул его Гриша, - не подскажите, который сейчас час?
- Около восьми, - буркнул врач, не оборачиваясь.
Гриша снова посмотрел на часы и постучал пальцем по циферблату: секундная стрелка снова начала дергано, с явным усилием двигаться вперед. Он пожал плечами, положил голову на подушку, уставился в потолок и подумал, что безумно хочет домой.