Новый год и начало зимних каникул 9-Б праздновал у Тимки Егорина, – у него удобнее всего: дом большой, просторный, и батя сговорчивый… Сам всё передвинул-отодвинул-переставил, – чтобы и за столом все разместились, и потанцевать было где. С утра девчонки принялись салаты готовить. А батя таинственно подмигнул Тимке:
- Давай. Одни салаты – скучновато будет.
На днях Иван с кумом и с мужиками на рыбалку ездили, на Северский Донец. Горный инженер Макогон – ни одна рыбалка без него не обходится! – дар речи потерял, когда увидел, какую щуку вытащил Ванька Егорин. Иван радовался: Тимка говорил, что ребята у него соберутся, – вот и пригодится щука! Потому что Иван умеет её фаршировать.
Мальчишки помогали на кухне, – охотно выполняли девчачьи команды: почистить, нарезать, натереть… И потягивали носами, переглядывались, – дотянуть бы до Нового года!.. Запахи, что всё ощутимее доносились из духовки, где запекалась фаршированная щука, уверенно обещали самое счастливое застолье.
В довершение к праздничному столу Иван достал из погреба банки с компотом, – абрикосовым, яблочно-малиновым…
Тимка обеспокоенно присматривался к Саше. Когда Сашенька вышла во двор, – покормить Бурана, Тимка вышел за ней:
- Саш?
Застывшая печаль в Сашиных глазах вдруг скатилась слезинками.
- Да нет, Тим, ничего. Просто мы с… Мы с ней собирались на Новый год торт испечь. Знаешь, – большой такой! С шоколадным кремом. Мы ещё осенью задумали: на Новый год испечём торт. Так долго рецепт выбирали! Самый лучший выбрали,– в тот вечер мы даже не решали ничего…
Тимка вздохнул:
- Купили же торт, Саш.
В синеве Сашенькиных глаз – бездонное горе:
- А мы с… ней… мы испечь хотели… Самый лучший торт.
У Тимкиного бати – третья смена. Он успел посыпать щуку рубленым зелёным лучком с укропчиком и петрушечкой, чем вызвал совершенный восторг всего 9-Б. И заторопился на шахтёрский автобус.
Вроде бы и весело было, и вкусно… Только без конца вспоминали, как у Мельниковой балки картошку пекли в костре… Ясенюк вдруг гордо ляпнул, что по химии на четвёрку выкарабкался, – как и обещал Александре Андреевне… И тут 9-Б прорвало: наперебой вспоминали, как влетело от классной Тимке Егорину, когда он на связанных спортивных футболках спустился с третьего этажа, из кабинета физики, – Анатолий Иванович в лаборантскую вышел, – на второй этаж, и через открытое окно, – посреди урока, – вошёл в кабинет литературы… Как классная отобрала у Мартынюка ужа, – Димка специально отловил его на берегу степного пруда, намереваясь подложить его в изящную сумочку Инны Евгеньевны. Как Макаровудосталось от классной, когда он – на спор с Вадиком Чурилиным из 10-А – забрался на самую верхушку тополя… Настя Воробьёва пригорюнилась. Быстро захлопала длинными ресницами:
- А помните, девочки?..
Девочки помнили, как радовалась Александра Андреевна, когда её красивый, тёплый и пушистый свитерок подошёл Насте Воробьёвой – ну, надо же! – прямо к её школьным брючкам… В начале ноября было. Уже дожди холодные шли, а у Насти до сих пор – одна футболка под курткой…
И Новый год они собирались вместе отмечать, впервые – вместе с классной…
… Днём некогда было прислушиваться к боли… и к тому, как неудержимо тянуло в Зарничный. Маша заплакала, когда он сказал, что уезжает в Луганск. И у Тимохина что-то сильно сжало горло: он был уверен, что Маша сама скажет ему, чтобы он уезжал… Скажет много справедливых и осуждающих слов… А она отвернулась к окну, тихо заплакала, – Тимохин понял, что она плачет, лишь по вздрагивающим плечам.
Сжать сердце в кулак – это всегда получалось у Тимохина. Сейчас он тоже пытался убедить себя: что случилось ,– то случилось… И Маша никогда не простит ему. Но сжатое сердце стучало… в висках отдавалось неизбывной болью: что случилось-то… Что так неожиданно влюбился он в девчонку эту, – может, и не в неё даже, а в невозвратимую юность, которую – приходит время – так хочется догнать, удержать, – хоть совсем ненадолго… И любовь эта стыдом стала, – перед ней, дочкиной учительницей, что почти не отличалась от старшеклассниц… Перед дочкой стыдом любовь его стала, – за их одинаковое имя, за то, что учительница эта не только математике дочку учила, а и подругой ей была… Перед всеми их с Машей годами, – наверное, с тех дней, когда он плавал за первой распустившейся водяной кувшинкой, чтобы перед первым уроком положить её на Машенькину парту… Тимохин помнил, как задыхался он от нежности, как неудержимо хотелось ему ласкать эту девочку… а потом, когда стал целовать её залитое слезами лицо, желание близости сменилось обычной жалостью: вот как бы дочку жалел, – за её испуг, за растерянные слёзы… за неясную горькую девичью обиду.
Всё ещё убеждал себя, что Машина правильность скучна… Хотел вспомнить, как она досаждала ему своей заботой… а вспоминал о том, что Маша ни разу не легла спать, не дождавшись его из шахты… Пытался вспомнить чувство раздражения, когда она вечно что-то мыла, убирала, стирала, готовила… а вспоминал всегда готовый обед, безукоризненно выглаженные брюки и рубашки… Вспоминал, как она сама справлялась с крошечной Сашенькой… Как счастливо согласилась, что имя, которое он выбрал для дочери, – Александра, – самое красивое… Да и просто: всё это было их прожитыми годами.
А девочка эта, учительница, умница. Конечно, Тимохин видел, что её тоже – хоть на самый неуловимый миг! – потянуло к нему, к его, наверное, такой необходимой ей, мужской силе… Но она справилась, – быстрее, чем он. И когда-нибудь он сумеет объяснить жене и дочке, что вины этой девочки перед их семьёй нет.
А ещё просто в Зарничный хотелось. На шахту. Сам удивлялся, что до сих пор волнуется: как там дела у Макогона с поставками новой техники для первого участка, как прошли совместные учения шахтёров с горноспасателями… Без конца звонил Макогону. Инженер подробно рассказывал ему о делах в шахтоуправлении… Вздыхал, осторожно интересовался:
- Васильич! А, может, ну его… к… ? Управление твоё. Давай назад, к нам. Как-то без тебя, Сергей… Что ж ты бросил-то нас…
Бросил… Тмохин горько улыбался: не бросил. А выплыл, – из бездонного, должно быть, омута… и девчонке этой утонуть не дал… хотя она и сама сильная.
… В Луганске Александре Андреевне никого не хотелось видеть. Ни подруг, ни бывших однокурсников… ни профессора Ковальского. Любые расспросы, удивления, сочувствия были бы грубым, очень чувствительным прикосновением к открытой ране. Саша подолгу сидела у окна, с горькой улыбкой думала о том, что прежние радости словно застыли…и ей совсем не хотелось, чтобы они вдруг оттаяли… А хотелось в Зарничный. По ночам просыпалась в слезах: то ей снилось, что они с её 9-Б снова пекут картошку в костре… а потом с Тимкой Егориным – или с его отцом, что напоминал мальчишку?.. – спускались к кринице в Мельниковой балке… То снилось, что Настя Воробьёва сидит на последней парте и безутешно плачет… а она, классный руководитель, почему-то не может подойти к ней, – будто бы и рядом, в десятом кабинете, и далеко… А о том, что снова снилась её любимая синеглазая девочка, Сашенька Тимохина, Александра Андреевна старалась себе не признаваться. Тайно-тайно радовалась: Сашенька сияла ей навстречу синими-синими глазами… в которых не было обиды… Но синева в Сашенькиных глазах не давала Александре Андреевне простить себя… Лучше, если бы в этих глазах был укор… и обида. А глаза любимой девочки звали вспоминать… и радоваться, – тому, какими красивыми и чёткими выходили параболы… каким счастьем было сидеть за одной партой в кабинете математики, между решениями неравенств говорить, говорить, – обо всём на свете, так счастливо понимать друг друга…
Когда раздался совсем неожиданный звонок в дверь, Саша замерла… Открывать не хотелось, – потому что этот звонок никак не был связан с её оставшимся далеко, посреди заснеженной степи, Зарничным… Безразлично слушала звонок… Безразлично, – непричёсанная, в старых брюках и свитере, – босиком прошлёпала к двери…
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10
Часть 11 Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15
Часть 16 Часть 17 Часть 19 Часть 20 Часть 21
Навигация по каналу «Полевые цветы»