- начало здесь
Иван Капитонович, завидев Парфёна, растворил объятия.
— Ну наконец-то, Парфён Ильич, давно вас ждём, — сказал он, — А я меж тем времени зря не терял: изучал приходские бумаги, что мне утром доставили.
Парфён слушал исправника, пытаясь уловить, что тот от него хочет.
— Я ждал вас к обеду, — продолжал Иван Капитонович,— а сейчас время ужина. Марфа уже собирает на стол, вот и поговорим о деле.
— Мне бы, Ваше высокоблагородие, хотелось бы поскорее вернуться к семье. Может, скажете, что за нужда у вас во мне, да и пойду я? — спросил, обманутый показным дружелюбием чиновника Парфён.
Благожелательное выражение моментально сошло с лица исправника:
— Цыц! Молчать! — крикнул он на Парфёна, — ты что о себе возомнил, а? Дело государственной важности, сама Государыня, — он поднял палец вверх, — отчёта ждёт, а тебе и дела нет?!
Парфён, ошеломлённый столь внезапной переменой в обхождении исправника, подавленно молчал.
— Ну, ежели Государыня, — вымолвил он наконец, — тогда конечно.
— Молодец, — сдержанно похвалил Иван Капитонович.
За столом сидели четверо: староста Савелий, сам исправник, секретарь Онопченко и Парфён.
Марфа подав ужин удалилась.
Еда была простой, крестьянской: печёные яйца, каша с грибами. На сладкое клюквенный кисель да медовые коржики.
Иван Капитонович был неприхотлив и ел с большим аппетитом, чего нельзя было сказать о Парфёне, тот едва прикоснулся к еде, хотя не ел с самого причастия. Дождавшись, когда Иван Капитонович перейдёт к киселю, он осмелился подать голос:
— Я, Ваше высокоблагородие, не имею больше ни возможности, ни желания мёртвых вопрошать. Обет дал. И буду держать его, чего бы не случилось.
— Да ну? — склонил лысую голову исправник, размачивая коржик в киселе, — ты, мил человек, не знаешь ещё, что такое тайная канцелярия!
— Слыхал. Но всё равно: слово данное Богу не нарушу.
— А и не надо! — махнул рукою исправник, жуя коржик, — не надо ничего нарушать! Нужно лишь выполнить волю матушки-императрицы.
— И в чём она, эта воля? — спросил Парфён.
— Разъяснить, что тут у вас происходит, — голос Ивана Капитоновича вновь стал елейным, — и положить этому конец!
— Я готов сделать всё, что надобно, кроме нарушения обета, — Парфён смиренно склонил голову.
— Да что ты заладил, "обет, обет"! Понял, не дурак. Пойдёшь с нами на ту сторону оврага, прежде, чем мост будет сожжён!
— Хорошо. Теперь я могу идти, Ваше высокоблагородие?
— Ступай. Но завтра, с рассветом, будь здесь. Надумаешь шутить со мной, не увидишь свою милую женушку молодой, уж я расстараюсь, чтоб тебя забрили в солдаты! Будешь служить Государыне там, где я укажу!
Парфён молча вышел из избы. Во дворе его поджидала Марфа. Она вручила ему кулёк с медовыми коржиками, — для жены и сыночка.
Настасья встретила мужа и сразу поняла, что он расстроен. Расспрашивать не стала, молча поставила перед ним плошку с полбой и стакан молока.
— Спасибо, родная! — он с любовью посмотрел на жену, а в ушах всё ещё звучал грозный голос Рязанцева.
— Илюшенька наш сегодня слово первое сказал. Так отчётливо, — голос Насти звучал без всякой радости.
— Да ну! Что же ты молчишь? Как это случилось, что за слово? — спросил Парфён.
— "Деда"!
— Деда? Как странно, — Парфён отложил ложку.
Настасья посмотрела на мужа серьёзно.
— Мне страшно, Парфён. Я сирота, отца своего не знала никогда, да и ты своего толком не знал. Неужто наш сынок видит мёртвых, как твой дед? Господи, помилуй! — она перекрестилась.
— Успокойся, родная. Может, малец прослышал такое слово. Иди сюда, не думай о дурном! — он обнял жену, — я коржики медовые принёс!
До восхода солнца в дверь постучали.
— Собирайся, пора! — крикнул грубый голос, — я здесь обожду.
— Что, куда вы его опять? — крикнула Настя.
— Да ты не боись, хозяйка, вернётся твой муженёк жив и здоров! —послышалось снаружи.
Парфён вышел, она вышла с ним, и увидела старого казака. Поймав её взгляд, он улыбнулся так, что ей стало нехорошо. Простившись с мужем, она вернулась в дом. Тяжёлое предчувствие не давало ей покоя. Она зачерпнула воды и показалось ей, что вода в ведре почернела. А ведь только вчера вечером она принесла свежую, родниковую!
Когда солнце взошло, в дверь снова нетерпеливо постучали. Настасья сидела, не в силах пошевелиться.
В избу вошёл человек. То был Василий, секретарь.
— Здравствуй, Настасья! А где ж Парфён? Али разминулись мы с ним?
— Ушёл Парфён. Ещё до рассвета за ним казак пожилой приходил, от исправника. А что не дошёл он до вас?
— Не дошёл! Иван Капитонович злой как чёрт, меня вот послал...
Раздался стук упавшего тела. Настасья упала в обморок. Проснулся маленький Илюша и заплакал.
Секретарь метнулся было к ребёнку, но передумал и вернулся к его матери. Настасья лежала без чувств. Василий провел ладонью по её лицу, борясь с желанием её поцеловать.
Но ребёнок тем временем заплакал сильнее, и Василий, словно очнувшись, стал легонько похлопывать Настю по щекам.
Она очнулась, посмотрела на него своими удивительными глазами.
— Найдите моего мужа. Прошу, найдите. Спасите его! — попросила она.
— Найду и приведу, — горячо пообещал секретарь.
Настасья пошла успокаивать сынишку, а Василий выбежал из дома и поспешил доложить исправнику о том, что Парфён похищен.
Иван Капитонович и без того был зол, а услышав такие вести ещё больше разъярился. Аж ногами затопал. Он ругал себя за то, что отпустил вчера Парфёна. Нужно было проявить твёрдость до конца. Теперь Парфён, скорее всего сбежал, а жена его выгораживает. Иван Капитонович не долго думая, отправился к Настасье, чтобы убедиться в своих предположениях. Он не Василий, и обмануть себя не даст.
Проходя мимо заросшей земли Парфёнова сумежника, он, как и его секретарь днём ранее, услышал противный смех.
"Что за ерундовина?" — подумал Иван Капитонович и остановившись, прислушался.
— Хихихи! — звук был совсем близко.
— Ты кто? — повернул голову исправник, — выходи, поговорим.
— Хихи. Видишь заброшеный погреб? Спустись туда, Ваня. Там и поговорим!
— А ты кто?
Ответом ему была тишина. Исправник посмотрел на старый погреб, который представлял собой возведённый над подвалом сарайчик. Стены его давно прогнили и лишённая опоры крыша рухнула вниз. Как туда спуститься, Иван Капитонович не знал, да и не хотел рисковать в одиночку: не ровен час шею свернёшь!
Прежде он решил поговорить с Настасьей и выяснить, не лжёт ли она и не прячет ли мужа.
Он застал молодку на коленях перед образами: Настасья всё ещё плакала и молилась о возвращении мужа. Иван Капитонович кашлянул и шагнул в горницу.
— Мир этому дому! — негромко сказал он, — хозяйка, чай знаешь, кто я?
— Знаю, — дерзко вскинув голову, сказала Настасья.
— Ты, красавица, на меня глазами-то не сверкай. Расскажи лучше, как дело было.
— А что рассказывать? Ни свет, ни заря пожаловал какой-то дед с казачьими усами, шашка на боку, штаны с лампасами, и увёл маво Парфёна, будто бы по вашему приказу! Ещё до рассвета дело было.
— А что раньше, видела ты того казака?
— Думается, видела, а может и почудилось... — Настасья быстро вытерла набежавшие слёзы руками, и воззрилась на гостя с надеждой: — Вы ведь сыщете моего мужа?
— Сыщем, куда ж он денется,— заверил Иван Капитонович, окинул взглядом помещение и вышел, окончательно убедившись, что Парфён не сбежал, а действительно похищен.
Староста собрал мужиков и все отправились на поиски пропавшего. Задача была проста: обойти все пролески и болота и сыскать если не самого Парфёна, то хоть следы его пребывания. К вечеру все вернулись на место сбора, уставшие и вымотанные. Ни Парфёна, ни следов, указывающих на него, не нашли.
***
Парфён очнулся в полной темноте, в каком-то узком, вонючем и влажном каменном мешке. Он лежал на мягком мху, странный запах которого напомнил ему что-то давно забытое, из-самого детства, когда он ещё был княжичем и жил с маменькой и папенькой. Парфён напряг зрение, но это не помогло. Там, где он находился, не было даже отблеска света, из-за чего он не мог оценить размеры своей темницы.
"Али я в гробу?"— подумалось ему, но вытянув руки, он понял, что нет. Левая рука коснулась чего-то холодного и влажного, видимо, это была стена. Правая же рука повисла в воздухе, не встретив никакой преграды. Парфён осторожно сел.
"Как я сюда попал?" — спросил он сам себя. Он помнил, что к нему прибыл человек от исправника, помнил, как шли они через пролесок и вышли к оврагу. А потом, казак тот ногу подвернул и Парфён, вроде как протянул руку, чтобы помочь ему встать, но казак так сильно рванул его на себя, что Парфён упал. Больше он ничего не мог вспомнить.
— Эй! — крикнул Парфён, — Есть тут кто?
Ему послышалось, что близ него кто-то тяжело вздохнул. Потом вздох повторился, но уже с другой стороны.
— Есть тут кто? — снова повторил Парфён.
— Я здесь, мне страшно, я к маме хочу, — послышался детский голос.
— И я бы всё отдал, чтобы увидеть ещё хоть раз свою Маланью!
— "Всё отдал бы..", да что у тебя есть босота? Ничаво! Душу, и ту рогатому заложил!
— Кто вы? Что это за место? — крикнул Парфён.
— Дяденька, отведите меня к маме! — не унимался невидимый малыш, теребя Парфёна за штанину.
— Я не знаю, где твоя мама и как отсюда выбраться.
— Дяденька, отведите меня к мамочке, я буду слушаться!
Вокруг Парфёна нарастал гул голосов, и он уже не мог разобрать, кто чего говорит, к нему стали прикасаться десятки невидимых рук, и всё это повергло его в какой-то первобытный ужас. Он встал на колени и начал молиться, истово, горячо, как никогда прежде. Мал-помалу голоса стихли. Парфён открыл глаза и увидел, что стоит на краю оврага, недалеко от могилы купца, историю убийства которого недавно рассказывал он исправнику. Чуть поодаль стоит тот самый казак, и ухмыляясь, курит трубку.
— Очухался, наконец! — осклабился казак.
— Что со мной было? Где Иван Капитонович?
— Исправник там, где ему и положено быть. Слушай, а верно про тебя говорят, что ты с мёртвыми гутаришь, як с живыми?
— Нет. Сплетни это всё, — сказал Парфён.
— Да ладно, не бойся меня, я ж по-отечески. Молва идёт, что дар у тебя, а иначе зачем бы ты понадобился исправнику!
— Что было, то прошло. Я поклялся на Священном писании, что никогда больше...
— Поклялся? — прогремело басом.
Парфён посмотрел на место, где только что курил казак и кровь застыла у него в жилах. Вместо улыбающегося старика стоял цыган. Парфён сразу признал его по глазам, источающим злобу.
— Ты только что нарушил свой обет, грешник! — прорычал нечистый, — Ты разговаривал с теми, чьи бренные тела давно истлели!
— Я не говорил с ними! — перекрестился Парфён, чувствуя, как тогда, при первой встрече с цыганом, что рука наливается свинцом.
— Мне приятно, когда люди врут, обманывают, — теперь вместо цыгана стояла, облокотившись на старый памятник, молодая цыганка.
— Сгинь, нечистая сила! — плюнул в неё Парфён.
Девушка скорчила гримаску и проходя мимо, царапнула Парфёна коготком.
— Всё равно будешь моим! — прорычала она грубым, мужским голосом, и запрокинув голову, захохотала. Этот смех был столь невыносим, что Парфён закрыл уши, зажмурился и стоял так, пока он не стих.
Когда он открыл глаза, вокруг стемнело. В небе зажглись звёзды. Его поразила тишина, опустившаяся вокруг: ветви деревьев тревожил ветер, но он не слышал шума листвы. В траве в это время громко трещали кузнечики и сверчки, но он не слышал их.
Парфён оглох. Вернувшись домой, он обнял бросившуюся ему на шею жену, которая открывала рот, но он не слышал её милого голоса.
— Парфён, Слава Богу, ты вернулся! Я так боялась за тебя! Молилась, чтобы ещё хоть раз увидеть! — Настасья прижалась к груди мужа.
Он хотел успокоить её, сказать, чтобы не волновалась и прекратила плакать, но.. не смог. Он лишился не только слуха, но и возможности говорить!
Настасья не сразу заподозрила неладное. Она видела, что он хочет сказать что-то, но молчит. Сперва она подумала, что муж принял на себя более строгий обет, но потом поняла, что он не слышит.
Она хотела позвать Лукерью-травницу, но боялась и на миг оставить мужа одного. Утром к ним в дом постучался Онопченко. Узнав, что случилось с Парфёном, он тем не менее, всё равно стал настаивать на том, чтобы тот пошёл с ним. Парфён хмуро кивнул, обнял ревущую жену и поцеловав её, пошёл за секретарём.
Иван Капитонович пил утренний кофий и любовался Марфой, которая развешивала бельё во дворе: ни одного лишнего движения, всё чётко и грациозно.
Увидев секретаря, а с ним Парфёна, исправник оставил чашку на подоконнике и поспешил им навстречу.
— Ваше благородие! — сразу начал запыхавшийся Василий, — хочу предупредить, он не слышит и не говорит!
— То есть как это?— удивился чиновник, — страх потерял, али приключилось что?
Узнав о несчастье, постигшем Парфёна, исправник дал ему перо и бумагу.
— Пиши. Всё как было! Ничего не упусти.
Поймав недоуменный взгляд, пояснил:
— Я знаю, что грамоте ты обучен. Да-да, мой друг, это тема отдельного разговора. Поговорим ещё, как речь к тебе вернётся.
Парфён взял перо, окунул его в чернильницу и стал старательно писать, высунув от усердия кончик языка. Написав, он помахал бумагой, и вручил исправнику. Тот взял, и пробежав глазами написанное, побледнел от гнева.
— Скажи мне, как я могу доложить такое высокому начальству? Меня же на смех поднимут! Цыгане какие-то, черти!
Парфён пожал плечами.
— Не хочешь, значит, по-хорошему, — вздохнул Иван Капитонович.
Чувствуя ответственность за Парфёна перед его матерью, исправник не рискнул бросить его в острог. Он посадил его под домашний арест, отрядив для охраны одного из лучших людей.
"Ничего"— думал исправник, — "посидит немного, глядишь, и расскажет всю правду."
Тем временем ему не давала покоя мысль, что находится там, в старом погребе, куда утром его звал голос. Иван Капитонович был материалистом и оттого был уверен, что всё это шутка кого-нибудь из деревенских. Поймать и наказать шутника, чтоб впредь неповадно было, было для него делом чести.
— Савелий! Поди-ка сюда, любезный, — позвал он старосту.
— Чего изволите, Ваше высоко...
— Оставь, давай по-простому. Садись-ка, я тебя кое о чём расспросить хочу, — миролюбиво сказал Иван Капитонович.
Староста смиренно присел на край скамьи.
— Скажи-ка мне, мил друг Савелий, вот у Парфёна, скажем, кто ближайший сосед?
— Пастух наш, Фёдор.
— С кем он проживает, сей Фёдор? Семья есть?
— С престарелым отцом, да убогой сестрой.
— Так! — потёр руки исправник, — расскажи мне про убогую, староста.
— А чё рассказывать? Не от мира сего девица. С самого рождения, видно с печки упала, али что. Совсем не понимает, что ей говорят. Она и не говорит, похоже. Бормочет всё себе под нос чепуху какую-то.
— А отчего они погреб свой не поправят? Фёдор же, вроде как справный мужик. Что это он так хозяйство своё запустил? Трава по пояс!
— Не понял, — удивился староста, — у Фёдора хозяйство крепкое! И огород в порядке. Сестрица, даром, что убогая, но хозяйка неплохая и сад и огород, всё по уму, Иван Капитоныч.
— Погоди, погоди, Савелий. Я тебя спросил про ближайшего соседа, про того, что живёт в покосившейся избе, там ещё погреб с упавшей крышей!
— Ааа! Так бы и сказали, Ваше высокоблагородие. Я ж вам про живых соседей толкую, а из таковых ближайший Федька-пастух.
— Расскажи теперь про мёртвых. Кто жил в том пятистенке, ближайшем к Парфёновой избе?
— Захарка-плотник. Только он погиб в тот самый день, когда пол деревни сгинуло. Как раз в тот день он, и с ним ещё несколько мужиков, засели у Минея. То ли праздновали чего-то, то ли затевали в баню пойти.
— Кто таков этот Миней? — спросил Иван Капитонович на всякий случай.
— Да жил такой в нашей деревне. Смутьян и плут.
Староста замолчал, но встретив строгий взгляд исправника, поспешил добавить:
— Поговаривали, что сгинули все они неспроста. Некоторым удалось и уцелеть — в тот день многие ушли в Просолово. Туда как раз нового батюшку отрядили, вот, народ, истосковавшийся по причастию и отправился туда. Остались в основном старики да пьяницы, вроде Минеевской компании. Вот и провалилися сквозь землю!
— Погоди, Савелий. Там же и дети малые были, сколь мне известно.
— Правда, были и детки. Вознеслись агнцы божьи на небеса! Значится, Господь знал, что вырастут из них грешники, такие же, как и их родители, и решил спасти их от этой участи!
— Я бы на твоём месте не рассуждал так глубоко, Савелий. Всё ж таки ты не богослов! Смотри, в приходском отчете, чёрным по-белому писано: под землёю образовалась пустота. Твердь не выдержала и всё обрушилось вниз.
— Но старый Парфён сам видел призраков-великанов, мешающих туманы, наводящих морок! — возразил ему староста, и, испугавшись своей смелости, натянул шапку на самые уши.
— Старик Парфён, — усмехнулся Иван Капитонович, — много чего видел, а по мне, так он выжил из ума! Так что, собирайся, Савелий Трифоныч, пойдём сейчас в гости к Захару - плотнику!
— Как можно? Захар-то, давно упокойник! Сгинул вместе с дружками своими! — перекрестился староста.
— А вот мы и поглядим, что за покойник! Онопченко! Мой пистолет!
Секретарь принёс Ивану Капитоновичу оружие.
— Вот, Ваше высокоблагородие.
— Ну что смотришь? Пошли, что ли, помолясь, — подмигнул исправник, но сам даже не перекрестился. По дороге он рассказал старосте и секретарю, что слышал смех, не то детский, а не то старушечий.
— Я тоже слышал, Иван Капитоныч! — вдруг заволновался секретарь, — когда вы меня до Парфёновой избы с утра посылали.
— Почему не доложил? — нахмурился исправник.
— Так я, того.. — смутился Василий, — тоже подумал, шутят.
— Вот сейчас и поглядим, что там за шутник такой! — исправник первым перемахнул через невысокий частокол: — за мной!
Некошенная трава шуршала о том, что в доме давно никто не живёт. Клочья паутины развевались по ветру, украшая крепкое ещё крыльцо.
Перекрестившись, Онопченко толкнул дверь, и двое его товарищей прошли за ним в сени. Сноп света, проникавший сюда из длинного узкого окошка, падал на пилы, топоры и прочий плотницкий инструмент, принадлежащий, как видно, хозяину дома, покойному Захару.
Потоптавшись немного в сенях, мужчины зашли в горницу.
— Господи, что это? — вдруг вскрикнул Савелий и подавшись назад, отдавил ногу стоявшему сзади Василию. Тот ойкнул.
— Та-а-ак, — медленно проговорил исправник, — Савелий, подойди-ка сюда!
Савелий подошёл и перекрестившись, прошептал:
— Это… это же сам Захар, плотник наш! Значится, не загиб он тогда!
Иван Капитонович взял руку покойника и сказал секретарю:
— Василий, опиши труп. А мы пока с Савелием погреб обследуем. Пошли, Савелий!
Но Савелий рассеянно посмотрел на чиновника, после чего глаза его закатились и он рухнул на некрашенный пол избы, разве что чудом не задев головой добротной скамьи, которую Захар изготовил для себя из самого крепкого дерева.
— Тьфу ты, пропасть, какие все нежные! Надобно сюда наших ребят подтянуть, которые нервами покрепче! — шепнул он Василию, — выполняй, я покамест сам тут всё опишу.
***
Настасья, вешая бельё, увидела, что у соседней избы, где много лет никто не жил, собрался народ.
— Кузьма, Кузьма! — подозвала она спешившего туда паренька, — что там за сход?
— Та мертвеца нашли у том доме! — весело сообщил паренёк,— говорят, упырь с клыками, как у волка!
— Что ты брешешь, окаянный, что брешешь? — дала ему подзатыльник тётка Варвара и повернув к Настасье веснушчатое лицо, затараторила:
— Думали, что он давно погиб, а он, гляди-ко токмо недавно помер! Чем жил человек — непонятно. Ни еды, ни воды нема, вокруг дома бурьян с человеческий рост! Лысый, тот сразу послал в село за дохтуром, чтобы тот сказал от чего он умер и как давно. Что с тобой, милая?
— Скорее бы закончилась вся эта страсть, — Настасья вдруг закрыла лицо руками и заплакала.
Варвара пожала плечами и пошла туда, где клокотала, как стая чаек, толпа.
Вернувшись в избу Настасья вытерла слёзы и стала собирать стол к чаепитию, самовар на столе вовсю гудел.
Внезапно в дверь постучали. Это был вестовой от исправника, тот желал видеть Парфёна, как ближайшего соседа покойного.
— Ну что ж, пойдём, прогуляемся до Иван Капитоныча! — сказал приставленный к Парфёну казак, хлопнув себя по ляжкам. Ему было жаль несостоявшегося чаепития, к которому хозяйка испекла пирожки с яблоками.
Парфён обреченно последовал за ним. Они подошли как раз в тот момент, когда тело Захара вынесли из избы и положили на траве. Парфён подошёл ближе.
Лицо покойного показалось ему знакомым, хотя он ранее никак не мог его видеть. Парфён пришёл в деревню, когда треть её жителей уже ушла под землю. Прежний староста, Глеб Макарович предлагал Парфёну "по-свойски" занять дом Захара, ведь тот был плотником, и у него всё было сделано основательнее, нежели у старика, который в последнее время никак хозяйство не поддерживал. Семья Захара таинственным образом пропала вместе с ним, потому Глеб Макарович и предложил занять пятистенок Парфёну. Давно это было... Кто же этот человек, неужели и есть тот самый Захар? Вдруг ему показалось, что покойник моргнул. Парфён поспешил отойти.
Иван Капитонович, заметив его, хмуро кивнул, и приказал обождать. Он возбуждённо ходил взад-вперёд, в ожидании доктора, отставного военного лекаря, которого должны были доставить из соседнего села. Исправник хотел, чтобы тело осмотрели до темноты, потому как боялся, что с тем может произойти всё, что угодно. Здесь он привык к несуразицам и чертовщине. "Шутники", как называл он тех, кто смущал народ, хитры и снова вывернут всё так, что покойник "убежит". А сторожить его самому исправнику не хотелось.
— Иван Капитонович, там до вас Лукерья-травница, из горюнов. Говорят, лучше дохтура определить может, отчего помер человек.
— Неужели? Ну, давай её сюда, раз так.
Секретарь кивнул дородной бабе стоявшей чуть поодаль от остальных деревенских, и та пошла, переваливаясь как утка, к исправнику. Тот отвёл её к телу Захара.
Лукерья остановилась в двух шагах, ближе подходить не стала. По лицу её было трудно угадать, о чём она думает.
— Ну, что встала? Подойди поближе, небось не укусит он тебя, — ласково сказал Иван Капитонович, — скажи, что видишь? Отчего он помер?
— А он и не помер, — перекрестилась травница и вместо того, чтобы подойти ближе, сделала ещё шаг назад.
— Что ты мелешь, глупая баба! Онопченко! Где ты эту полоумную нашёл?
— Может, я глупая, — обиделась Лукерья, — да токмо не слепая!
Она поманила к себе Ивана Капитоновича и когда тот наклонил к ней ухо, прошептала:
— Коли не веришь мне, — вели надрезать его плоть, увидишь, что кровь потечёт, хоть и чёрная. Это живой мертвец! Глянь на его глаза, у мертвецов они провалены, а у этого — нет. Посмотри, у него до сих пор растут волосы и ногти!
— Хочешь сказать это упырь? Вурдалак? — насмешливо протянул Иван Капитонович, но глаза его были серьёзны.
— Нет, батюшка, не хочу. Вот вы, хоть и учёный человек, а того не понимаете, что никаких упырей не бывает! Всё это бабьи сказки. Нешто мне, простоволосой, объяснять вам? Не может мёртвый ничего сотворить живому, тем паче, кровь сосать. Ведь ему, чтобы соснуть, надобно сделать вдох, понимаете? — Лукерья вздохнула, и, чуть задержав дыхание, шумно выдохнула, — а мёртвый, ить он же не дышит!
Иван Капитонович аж в ладоши захлопал:
— Вот так да! Вот это Лукерья! Да ты, матушка, поумнее иных профессоров будешь, даром, что баба. Вот тебя бы в академию! Ну, продолжай, и что по-твоему такое "живой мертвец"?
— Нешто, сами не ведаете? — потупилась Лукерья. От похвалы она порозовела и смутилась.
— Не ведаю, матушка. Разъясни, будь добра!
— Ну это, отец мой, когда человек застрял между жизнью и смертью. Он не ест, не пьёт, но видит и слышит всё, что происходит не только в нашем мире, но и в загробном, хучь и там весьма ограничен в правах. Одно слово: нежить. Ему надобно голову отсечь, зарыть тело на рассвете, а сверху землю святою водою окропить, только так душа его предстанет пред божьими очами.
— Если он, как ты говоришь, "застрял" и при этом всё видит и слышит, нам бы его сперва допросить. А после можно и упокоить как ты говоришь, — Иван Капитонович с благодарностью принял от Онопченко стакан с горячей медовухой.
— Этого как раз не можно, батюшка! — покачала головой Лукерья, — На то нет у нас, живых, никаких средствиев! В ём жизни с мышиный коготок. Он, как лягушка, что замерзла под зиму, и для которой весна не придёт никогда. Солнышко её не согреет и не квакать ей боле!
— Да ты матушка, гляжу не только большой учёный, но и пиит! Даром торчишь в своей деревне. Тебе бы фрейлиной... — исправник закрыл глаза, помешивая ложечкой в стакане и представил себе Лукерью, как есть, в русском сарафане и лаптях, среди модных, но порою таких недалёких фрейлин Государыни.
Улыбнувшись такой картине, он открыл глаза, и тут увидел Парфёна, что дожидался невдалеке, строгая свистульку для своего пацанёнка.
— Погоди-ка! — словно сам себе прошептал исправник, — а может статься, Парфён нашу "лягушку" разговорит?
— Да где ему! Он, же, бедолага, языка лишился, — понизила голос Лукерья, — видать, покарал его Господь за то, что с мёртвыми якшался.
— Так призраки с ним не языком общаются, иначе все бы слышали, — отмахнулся от неё исправник, — Онопченко! Выдай-ка этой достойной женщине два рубля, да после позови Парфёна.
Лукерья только всплеснула руками:
— Спасибо, батюшка! Христом Богом...
— Я с тобой ещё побеседую, матушка. Уверен, ты мне ещё много чего объяснить сможешь. А теперича ступай, ступай, и смотри: никому про живого мертвеца не сказывай! Поняла?
Лукерья, которой не терпелось рассказать всем про Захара, не сумев скрыть досады, кивнула и пошла восвояси.
