Жрица идет дальше, а девушка с колокольчиком следует за ней.
Динь-дон. Динь-дон.
Жрица берет мое лицо за подбородок и тянет его вверх, заставляя смотреть ей в глаза.
- Ты не хвалишь, - говорит она без удивления. - Вы не славите отца всего живущего и умирающего.
- Я молюсь своим богам", - ответил я.
В чем польза лжи? Я развалилась, я уродлива, и мой отчим найдет веские аргументы, чтобы убедить скорбящих взять мою падчерицу вместо моей собственной крови. Толстяк знает, как договориться даже со смертью, ведь она трижды освобождала его из своих челюстей.
- Твои боги мертвы, - снисходительно говорит жрица.
- Вы можете разрушить храм, вы можете уничтожить идолов, но вы не можете сжечь веру", - ответил я сквозь стиснутые зубы.
Она улыбнулась и кивнула девушке, которая достала из складок своего плаща каменную печать в форме пылающего глаза.
Я горько сглатываю, умоляя о пощаде.
- Раздвинь ладони, дитя, - приказывает жрица.
Мои руки предательски дрожат, когда я кладу их перед собой.
Я не хочу умирать.
Я не хочу.
Я не хочу!
Звон, скрежет металла и низкий рык животного заставляют жрицу поднять голову.
Я завел руки за спину в знак трусости, сцепив пальцы в замок.
Если она прикажет мне раздвинуть ладони еще больше, ей придется отрезать их кухонным ножом.