О взаимоотношениях моряков и исследователей морских глубин я рассказал в прошлой публикации.
А теперь я расскажу о работе научного состава НИС так, как я это видел.
Сначала я просто не понимал, зачем нужна морская геология, вернее не мог понять её прикладного значения. Ну ладно, когда на мелководном шельфе ищут месторождения нефти и газа. Дорого, но добывать можно. Но что можно добывать с глубин более тысячи метров? Каждый килограмм грунта с таких глубин дороже любой руды в сотни раз.
Абсолютно нерентабельно!
Японцы, например, пытались добывать руду с морского дна на своём шельфе, но так испоганили море, что ушла рыба и исчезли все морские твари. А морепродукты, как вам известно, в Японии занимают одно из первых мест в питании населения.
И ни одна страна в мире, занимающаяся морской геологией не может, и в обозримом будущем, не сможет наладить рентабельную добычу полезных ископаемых с больших глубин. Однако они не отказываются от изучения морских недр.
Об этом я несколько раз пытал наших учёных и каждый раз получал расплывчатый ответ:
"Это глобальная наука, это работа на будущее!"
А кроме того, такими исследованиями мы "столбили" участки мирового океана за собой, чем занимались и другие государства. Экономических зон мало, так многие стремятся застолбить участки в нейтральных водах.
Ну ладно, пусть будет глобальная, пусть будет на будущее. В конце концов, я "тупой" мореман и моя задача доставить "ценный" груз научного состава с аппаратурой к месту изысканий и вернуть их, желательно целыми и в том же количестве, домой с добытыми сведениями. За что мне деньги и платят.
После прохода Панамским каналом мы отправились в район работ (полигон) в Тихом океане. А полигонов этих было запланировано несколько. Вот и мотались мы весь рейс вдоль экономических зон американских государств, ибо исследовать чужие экономические зоны без особого разрешения запрещено морским правом и различными конвенциями.
Как я уже упоминал, исследования проводились круглосуточно и без выходных. Вахты у научного состава были такие же, как и у моряков - 4 через 8.
На полигоне навигацией занимались гидрографы. Они прокладывали курсы и назначали точки спусков. Задача вахтенного штурмана сводилась только к соблюдению скоростного режима на профиле исследований или удержанию судна в указанной точке, так как в гидрографической лаборатории не было доступа к органам управления судном. Но это только в первом моём рейсе, а потом гидрографы перебрались в штурманскую рубку со своими компьютерами и уже сами дёргали за ручку ВРШ (винт регулируемого шага) и рулили. Ну, тогда вообще началась халява для штурманов! Следи за окружающей обстановкой и кофеёк попивай. Красота!
В лабораториях и на палубе работа не затихала. Постоянно жужжали лебёдки спуская за борт грейферы, драги, батометры и разную другую аппаратуру. Потом всё добытое в глубинах океана поднималось на палубу. Что-то разливалось по пробиркам и колбам, что-то разгребалось лопатами, промывалось и просеивалось.
Помню, как лебёдчики весь рейс не могли отрегулировать механизм укладки кабель-троса на главной лебёдке. Он у них всё время не хотел ложиться правильно. То пропускал шлаг, то ложился внахлёст. А кабель-трос - вещь очень дорогая, весьма не любит неаккуратного к нему отношения. И в России его не производили. На этом кабель-тросе опускали самый дорогой телегрейфер, кстати, тоже импортный. С помощью него можно было не только брать пробы грунта, но и видеть что берёшь и выбирать место взятия. Там были мощные фонари и водонепроницаемая телекамера, транслировавшая изображение на монитор в лаборатории. Так вот при повреждении кабель-троса вся эта ценнейшая аппаратура становилась бесполезной.
А ещё у нас было молдавское "чудо" техники. Кишинёский институт разработал экспериментальный эхолот на шестнадцать лучей, который мог исследовать полосу грунта шириной шестьдесят метров, чем несказанно гордились молдавские разработчики. Совместное использование этого аппарата было выгодно обоим конторам, потому и установили его на наше судно. Был он ужасно капризен и часто выдавал "цену на сингапурские бананы" вместо научных данных. Но зато его работу слышал весь экипаж. Это были монотонные металлические удары звуковой волны по корпусу, как будто какой-то безумный водолаз методично долбил молотком в днище. Спать было неприятно.
А как потом выяснилось, американцы уже пользовались 64-х лучевым эхолотом!
Кстати, даже после распада СССР, когда Молдавия уже стала отдельным государством, этот "чудо-аппарат" продолжал работать и молдаване выходили с нами в море ещё несколько раз. Но потом вся эта затея благополучно накрылась медным тазом!
А в лабораториях пробы изучали и все данные отправляли в вычислительный центр. Обработанные данные записывались на магнитную ленту в здоровенных бабинах. Для хранения этих бабин даже было выделено специальное хранилище изолированное от магнитных полей, чтобы лента не размагнитилась и данные не потерялись.
По тем временам это было неплохое оборудование, но когда им на смену пришли персональные компьютеры, всю эту кучу железа смог заменить один единственный ПК.
В вычислительном центре всегда было холодно дабы не перегревались "мозги" этих электро-механических монстров. Холодно - это плюс 18 - 20 градуса. Но после тридцати пяти градусов на палубе это был настоящий холодильник. Наш реф-механик строго следил за температурным режимом и придумал одну рацуху, облегчавшую жизнь штурманов на мостике.
У нас на мостике тогда ещё не было кондиционера и мы исходили потом на вахте, когда работали в тропической зоне. Так вот из вычислительного центра на мостик протянули брезентовый рукав и вытяжная вентиляция ВЦ дула на мостик прохладный воздух. Это немного облегчало жизнь штурманам. Вот такой русский научный подход и кондиционер в действии!
А о том, как отдыхали морские учёные я напишу в следующий раз.
Не забывайте подписываться и оставлять комментарии.
Пока.
