Сильные духом. СССР, 1967. Режиссер Виктор Георгиев. Сценаристы Анатолий Гребнев, Александр Лукин. Актеры: Гунар Цилинский, Иван Переверзев, Виктория Фёдорова, Евгений Весник, Люсьена Овчинникова, Вия Артмане, Юрий Соломин, Андрей Файт и др. 55,2 млн. зрителей за первый год демонстрации.
Режиссер Виктор Георгиев (1937–2010) поставил всего шесть фильмов. Главным фильмом его карьеры был, конечно, его дебютный фильм «Сильные духом» (1967). Всего в тысячу самых кассовых советских вошли у В. Георгиева два фильма («Сильные духом» и «Идеальный муж»).
«Картину «Сильные духом» я шел смотреть заранее настороженный: еще один фильм «про разведчиков»? К этой теме у меня особое пристрастие, особые требования, а пристрастному трудно быть справедливым. Я перебирал в памяти сюжеты бесхитростного рассказа Д. Медведева о превосходном разведчике, герое Отечественной войны Николае Кузнецове, о его помощниках и врагах. Рассказы эти — как разведсводки, в которых не врут. Оставив название книги Д. Медведева, авторы фильма как бы обязались строго придерживаться документального материала, подлинных фактов героической жизни реально существовавших и поныне здравствующих людей.
А как же законы искусства, законы жанра? Я, грешник, осмеливаюсь думать, что все фильмы о «технологии тайного дела», даже основанные на документальном материале, приближаются к правде только в двух точках: в постановке задачи и в конечных результатах. Пути, ходы и лазы разведывательной службы — не шахматная партия, как это элегантно изображается в одних фильмах, и даже не спутанный клубок, который не менее элегантно разматывается в других. Это, если продолжать сравнения, бесформенный пук нитей разной длины и толщины, который настригли и спутали в полной темноте и с двух концов. Храбрым авторам остается треть того, что знаешь,— забыть, потому что время для него еще не приспело; еще одну треть отодвинуть с тайным страхом и смущением, потому что в жизни много есть такого, что играет роль существенную, но средствами искусства невоспроизводимо; а все оставшееся перемотать на драматургические пяльцы, более или менее искусно соединяя куски подлинной жизни вовсе не подлинными узелками. Что поделаешь? Все это не в упрек: в каждом жанре — свои законы сопротивления материала...
Но ведь, возражал я сам себе, в наши дни зрителей интересуют не только и, может быть, даже не столько крупные и мелкие тайны самой технологии разведки, сколько одна трудная психологическая загадка — сам разведчик. Вот если бы авторы задались этой задачей...
Рад, что они задались именно ею и сделали честный, умный и, на мой взгляд, в чем-то неожиданный фильм, предметом которого стала психология советского человека, вынужденного в грозный для страны и народа час действовать против врага под личиной врага.
Фильм не о разведке, а о разведчиках. Задача потрудней, но интересней.
В самом деле, мы знаем, как они себя вели, но знаем ли мы, что они чувствовали при этом? Что чувствовали при этом те, которые постоянно, днем и ночью, всегда и со всеми затаив свое истинное «я», рисковали не царапиной на самолюбии, а своей единственной жизнью?
В 1942 году в западноукраинском городе Ровно фашисты создали центр управления оккупированной Украиной. Сюда, поближе к немецким штабам, на пересечение коммуникаций, и был заброшен разведывательный отряд особого назначения под командованием Медведева.
Одним из 120 добровольцев-разведчиков был Николай Кузнецов, тридцатилетний инженер из уральских крестьян, человек разносторонне одаренный. После тщательной подготовки он переоделся в мундир врага, получил документы на имя обер-лейтенанта германской армии Пауля Зиберта — началась эпопея разведчика Кузнецова.
Простого перечисления того, что сделал он, хватило бы для послужного списка десятка разведчиков экстра-класса. Почти два года Кузнецов и его помощники вели разведывательно-диверсионную работу такого масштаба, что результаты ее сказывались на стратегических замыслах врага и учитывались в стратегических решениях вашего командования.
Не все мы знаем о них, недостаточно, чтоб сказать: это особенные, необыкновенные люди. Гунар Цилинский играет Николая Кузнецова именно таким. Есть в Цилинском—Кузнецове та затаенность, загадка крупной личности, которая и без актерского нажима делает для нас значительными все его поступки.
Я много буду говорить о Цилинском в роли Кузнецова, потому что фильм не только про него, фильм о нем. Трудность актерской задачи Цилинского была двойной: перевоплощаясь в героя, играть его перевоплощение в свою противоположность. Тяжко было Николаю Кузнецову в роли обер-лейтенанта Пауля Зиберта, и не только потому, что это была опасная игра. Когда жизненная роль человека вступает в противоречие с его внутренней сущностью, драматический конфликт неизбежен. Способность психики к адаптации не безгранична, совмещать две личности в себе — это под силу только очень сильным, крупным и — в этом жестокий парадокс!— очень цельным людям, людям особой прочности.
Вот это качество разведчика Кузнецова убедительно передал Гунар Цилинский. И, что особенно ценно, в мелких подробностях поведения. Каждый разведчик интуитивно ищет и находит свои собственные, в опыте не передаваемые и почти не поддающиеся словесному выражению приемы охранительного приспособления к своему противоестественному существованию. Иначе в самые опасные минуты разведчика будут подстерегать срывы — та резкость смен поведения, которая и вызывает подозрения и провалы. Так же интуитивно, должно быть, ощутил этот момент и актер Цилинский. А это было ему особенно сложно еще и потому, что Кузнецов был разведчиком универсального типа, он был партизанским разведчиком, совмещал в себе и резидента, и диверсанта, и боевика.
Несомненно, что нельзя быть неточным в изображении такого рода сверхточной деятельности, где ошибка карается смертью. В игре Цилинского, человека еще молодого, есть качество, которое меня удивило. Он поразительно точно передает стереотип внешнего поведения, который был так характерен для кадровых немецких офицеров 41—42-го годов. Дело в том, что в германских офицерских школах наряду с прочим кадетов обучали особым офицерским манерам, правилам поведения. Было точно определено, как именно германский офицер должен сидеть, стоять, ходить, говорить — в присутствии старшего, равного, младшего по чину, в присутствии дам — тоже разных категорий, в присутствии штатских, в ресторане, в пивной, на балу и прочее и прочее. Все это заучивалось, репетировалось, начальством отмечалось и оценивалось и незаметно становилось рефлекторным, автоматичным. Так вот: в манере поведения Цилинского — Зиберта неназойливо, но отчетливо присутствует этот автоматизм внешнего поведения, который так полно отражал отработанный автоматизм мыслей и чувств. Все это очень немаловажно в фильме о разведчике.
Как я понимаю, главной задачей авторов сценария была задача самоограничения. Они располагали увлекательным материалом, которого хватило бы на несколько фильмов. В то же время их подход к теме, пристальное внимание к психологии тайного дела разведки требовали пристальности к внешним проявлениям глубоких и сложных психологических процессов.
Но и в эту достаточно трудную задачу авторы ввели дополнительное усложняющее условие. Для меня совершенно очевидно, что авторы сценария и постановщик при первой же встрече прокляли кинематографический штамп и отреклись от него. Это благородно. В самом деле, уж насмотрелись мы фильмов, полных реминисценций и повторов, фильмов, в которых мысль идет по испытанным створным знакам, где характеры угадываются с полуслова и полувзгляда, где место событий, мизансцены, точки съемки подсказывают опытному зрителю не только характер действия, но и суть ситуации.
Сценаристы и постановщик отвергли все вторичное, обыгранное и знакомое, и в этом большое достоинство фильма. Но, как известно, перейдя какую-то грань, наши достоинства превращаются в недостатки. Антиштамп не лучше штампов.
Я понимаю, что авторы правы, когда не показывают нам ужасы фашистской оккупации через виселицы, массовые расстрелы и пытки. В тихом городке Ровно фашистский «орднунг» действительно выглядел как некий «порядок». Но мне явно недостает в фильме ощущения невыразимо сложного, противоестественного социально-психологического климата оккупации.
Я понимаю авторов, когда они всеми силами уходят от кинематографических стереотипов «фашист», «эсэсовец», и воспринимаю как подарок блестящую актерскую работу П. Соболевского, буквально из ничего создавшего такой небанальный, такой значительный и важный для фильма характер пожилого офицера.
Однако мне становится жаль кинематографического времени, когда проходная сцена в фехтовальном зале роскошно мизансценируется с обыгрыванием всех его аксессуаров; когда так много внимания и киновремени уделяется необязательному, но щеголеватому диалогу; мне жаль времени, которое уходит на сверхподробную разработку, ей-богу, совсем не так уж важных для задач авторов романтически-сентиментальных взаимоотношений Кузнецова и Лисовской (хотя Вия Артмане играет прельстительную панну с «недетективной» тонкостью и вкусом).
Не думаю, что так уж необходима — опять-таки с точки зрения цели фильма — сцена на вокзале с прибытием санитарного поезда, тем более что она вызывает привкус литературной реминисценции и даже кладет некую неверную, лишнюю красочку. Многие сцены фильма разыграны чересчур полно, я бы сказал, излишне распространенно, что иногда вызывает ощущение внутренне не оправданной многозначительности.
Во всех партизанских сценах противоборство с киноштампом еще заметнее, но тем заметнее и потери, понесенные фильмом в этой борьбе. Не думаю, что «тянучка» рядовых партизан перед Медведевым в духе и стиле довоенного старшины так уж насмерть разит штампованный образ партизанской отчаянной вольницы. Вот это уж неточность. У разведчиков был иной, особенный, я бы сказал, не общевойсковой тон и шик в обращении к старшему. Не знаю, следовало ли одевать — в борьбе со штампом — разведчиков-партизан в щегольские белые полушубки, которые в сквозном еще весеннем лесу демаскировали бы их за версту.
Но все это мелочи. Главная беда в том, что в фильме у Кузнецова нет руководителя. Он присутствует только формально. У И. Переверзева в роли Медведева просто нет задачи. Почему-то именно здесь авторы поскупились. А ведь настоящий руководитель для разведчика — вовсе не человек, отдающий приказания и принимающий рапорты. Он — организатор, планировщик, советчик, даже духовник, сознающий, как опасна привычка к опасности. Такой человек в таком фильме просто необходим. Но его нет.
В почерке постановщика нет ученической неуверенности, хотя, к сожалению, не много и дерзания. Но это понятно: первая крупная постановка, да еще в таком коварном жанре, да еще с добровольно принятыми усложняющими условиями. Думается, что именно эти дополнительно введенные задачи ограничили режиссера В. Георгиева в поисках острых темпо-ритмических решений некоторых сцен и эпизодов.
Могу представить, как трудно было авторам решить финальный эпизод фильма. Документальная точность была здесь по многим причинам невозможна, а свободный полет фантазии нарушал бы стилистику фильма. Как часто бывает в подобных случаях, компромиссным решением стал поэтический образ. Против него возразить нечего, жаль только, что заметно затянутый и поэтически расфокусированный финал не имеет финальной точки, которая не есть завершение сюжета, а завершение темы.
В старых книгах сказано, что в тайном деле чести нет. И подтверждений этому горькому афоризму в истории можно найти немало — и в древней и в новой. Но есть, есть честь и в тайном деле! Все зависит от того, чьими руками и во имя чего творится оно. Авторы фильма и актер Цилинский сумели доказать это» (В. Дьяченко. Честь тайного дела // Искусство кино. 1968. № 2: 23-26).