От поймы и особенно от реки поднимался туман. Склоны сопок сочно зеленели, горы как будто только что проснулись и, подняв свои головы из-под белоснежной простыни, смотрят: вставать или не вставать. А сзади них — лысый Вилючик с нахмуренными бровями. Поднявшись во весь рост, он зорко следит за мелкими сопками…
От него не скроешься, не пошалишь, не подремлешь лишний часок… Брызнули первые лучи солнца. Возвышенности, окружающие паратунскую долину, вырастали всё выше и выше, а белая пелена испарений всё быстрее и быстрее клубами сползала к их подножьям…
Я опустился в воду горячего пруда. У меня в руках термометр. У подошвы террасы температура воды 51 градус: она переливается через сруб и впадает в речку Хайковую. Выходы целебной воды — по всему дну пруда, заросшего густыми мягкими тёмно-зелёными теплолюбивыми водорослями. Глубина пруда местами около метра. По всей поверхности его выходят пузырьки газа. На вкус вода чуть горько-солоновата. В ней следы многих тяжёлых металлов. Анализом обнаружены: молибден, сурьма, цинк, мышьяк, литий и титан.
Терпимые мною струи с температурой в 37 градусов я нашёл посредине пруда. Тепло и приятно было сидеть в обширной ванне. Я купался на этот раз один. В селении тихо. Пели петухи. Коровы, которых погнали на пастбище, возбужденно мычали. Домики приятно выглядели белыми рамами и разноцветными ставнями.
Селение стоит высоко над болотистой равниной. В северном её конце, за горкой, на роскошной площадке — огромное здание только что построенной школы. Левые возвышенности спадали к пойме мягкими складками и представляли собой прекрасные места для посевов, тем более что их склоны были обращены на юг. Правее, среди низменности блестело Паратунское озеро, через которое протекает река.
На квартире, на столе меня ждали горячий чай, отварной картофель, сметана, сливки, яичница.
— Вот это здорово! — воскликнул я. — Ехал на Камчатку, а попал на Алтай. Только там так много молочных продуктов.
— И у нас последние годы у каждого в доме сливки и своя, а не привозная, картошка. Родит земля. Скоро ещё больше будет овощей, новые огороды разделываем.
Селение Паратунка известно не только горячими целебными источниками. В нём лучшие огороды, а в колхозе большое стадо породистых коров. Молочные продукты паратунский колхоз вывозит на берег Тарьинской бухты, снабжая ими рабочих рыбозаводов. В Паратунке дом отдыха для рыбаков.
Лето. Колхозники весь день заняты работой на полях и огородах. На террасе, что расположена сейчас же за селением, проводилась усиленная раскорчёвка. Я любовался, как гусеничный трактор, ползая по мягкой и жирной земле, выдирал кусты, деревья и пни, стаскивая их в кучу около обрыва над протекающим внизу ключом. Быстро и легко увеличивалась площадь посевов. И это на далёкой Камчатке, про которую до революции говорили: страна охоты и вулканов.
Прежде, до революции, переселенцы, те, что поэнергичнее, не прилагали рук к земле, а увлекались охотой на соболя, забираясь в запретные зоны. Зимой охота, а летом была пьянка, особенно на рыбных промыслах, арендаторы которых, помимо рыболовства, занимались еще скупкой пушнины, выменивая её на дешёвые товары и спирт. В последние годы паратуновцы всё больше и больше переключаются от охоты на земледелие и животноводство. Ни одной бани нет в Паратунке. Свои горячие ключи паратуновцы используют не только как гигиенические ванны, но и для парникового выращивания овощей.
Я нашел Петю Гавриловского, секретаря колхоза.
— У меня есть какая-то песня, — сказал он. — Теперь такие песни мало поют. Старинная она, кажись, ительменская. Неинтересная. Приехала сюда с западного берега Камчатки фельдшерица-акушерка и скоро умерла. Была она одинокая. При просмотре её бумаг и обнаружили эту песню. Я найду и принесу. Мы теперь советские песни разучиваем, постановки у нас часто. Из комсомольцев хорошие артисты получаются, и голоса есть. Зимой послушали бы, как поёт наш хор. Летом после полевых работ все уставшие, да и ночи короткие.
Вечером к Анне Фёдоровне собралась молодёжь. Девушки были одеты нарядно, парни в пиджаках. В чертах их лиц было что-то неуловимое и новое для меня. Преобладали сухие, продолговатые лица с поджатыми губами. Рот без красивого изгиба и сочности, присущей славянам. Носы большие, тонкие, но не высокие. Волосы густые и черные. Глаза тёмно-карие. Парни сухопары.
Но на этот раз они мне ничего нового не рассказали и не спели.
Пришел Петя Гавриловский и подал мне жёлтый листок бумажки. Я прочёл вслух:
— Золтенький песоцек... Это что же значит: жёлтенький или золотенький? — спросил я.
— Понятно, жёлтенький, — сказала Парасковья. — Разве ты так, по верху, найдешь золотенький песоцек. Он глубоко в земле, долго покопаешься!
Я прочёл буква в букву:
Золтенький песоцек
Как золтенький песоцек,
Через реценьку мосточек,
Сесь (здесь — Т. Б.) посол милок.
Сол (шёл) милый торопился,
Калён мостик провалился,
На Ваню беда!
Всё на Ваню, всё беда,
Госюдарюска прошла...
До грудей вода!
Пойдем милоцка в лесоцек,
Сядем над рецкой под кустоцек
Платиско сусить.
Холодень ли ветер задует,
Красно солнышко согреет:
Платье будет сухо.
Посидим зе, милый,
Пока волюска на цас —
До того цаса.
До того цаса пробудем,
Темень, ноценка настанет —
Пойдём ко двору.
Недосла я до двора
Целовала милова
В сахарны уста!
Просай, мильцяк, просай, любцик,
Просай, миленький голубцик.
Не забудь меня.
Я тогда тебя забуду,
Зива на свете не буду
Бессердецкая.
Выдать меня молоду
На цузую сторону
Нe за равню…
Я неровнюско не слюбила,
Горяци слезы роняла,
Плакала всегда.
Я плакала, рыдала,
Сама тязело вздыхала,
Милого здала
У калинова моста.
Вот миленький идёт…
Вот миленький идёт,
Вот хоросенький идёт,
Веноцек несёт.
Я веноцек полуцила
Кхац!*
Друзка целовала.
* Это слово было написано отчётливо и со старанием.
Все слушали внимательно и никто не рассмеялся над моим выговором.
— Сердецкая песня, — вздохнула Прасковья. — Петя, дай мне её.
Пока я переписывал «сердецкую» песню, гитара переходила из рук в руки. Многие пытались петь, но всё современные песни. Я прислушивался и не мешал в надежде, что у кого-нибудь, как вчера, проскользнёт что-нибудь местное, незнакомое мне. Но напрасно. Побалагурив, молодёжь удалилась. Я тоже вышел на двор и побрёл в сторону ключей.
Ночь была звёздная. Пойма лежала передо мной тёмной широкой ямой, а кругом неё силуэты сопок. Когда я, раздевшись, опустился в горячую воду, было тихо. Но вдруг раздались звуки песни и смех. По кромке обрыва над прудом проходили девушки и ребята. Говор на минуту приостановился, и звучный женский голос полной грудью, с резкими выкриками пропел:
Мой милоцек рыбку ловит,
На заколе атарьей,
А меня поймал он только
Своей черною бровей.
Хором повторили:
А меня поймал он только
Своей черною бровей.
Я встал и вытянулся по направлению удаляющихся певцов, но их слова сливались с отзвуками гор… Молодёжь с громким задорным смехом уходила всё дальше и дальше.
Трофим Борисов. На берегах Камчатки. – Хабаровск: Дальгиз, 1939.