Писатель Вардван Варжапетян (род. 1941) работал охотником, переписывался с Брэдбери, издавал армяно-еврейский журнал «Ной», заново перевел на русский язык Тору и первым в России выпустил монографию о жизни и творчестве Александра Тинякова, главного enfant terrible русской литературы.
Еще Варжапетян пишет книги, явившиеся ему во сне: например, он автор «Числа бездны», 848-страничной книги, посвященной жертвам Холокоста, – на страницах ее рукописи автор от руки вывел 5 820 960 однозначных чисел без пробелов, переносов и других разделительных знаков (одно число – одна жертва). V–A–C Sreda публикует записанный Федором Деревянкиным и ни на что не похожий автобиографический монолог Варжапетяна. В целях удобочитаемости текст разбит на части, снабжен подзаголовками, а порядок следования частей изменен.
Беззаботный человек
Я недавно подумал: послушный и заботливый сын из меня не получился, верный и примерный муж из меня не получился, хороший отец из меня не получился. Так что же из меня получилось? И я подумал, что получился из меня беззаботный человек. Наверное, в этом и есть суть моей жизни: радовать людей и за них молиться. Может быть, оттого мое самое любимое занятие – читать книги и выдумывать.
И вот что я выдумал. Я выдумал армяно-еврейский журнал и назвал его «Ной». Я хотел показать эти два народа на фоне всего человечества. Деньги на издание жертвовали мне все, от азербайджанцев до японцев, все народы (журнал публиковался с 1992 по 1997 год, вышло двадцать номеров). Хотя в это время была война в Карабахе, но я давал слово азербайджанцам, и они верили, что я не буду искажать их мысли.
Потом я придумал новый перевод Священного Писания, Торы. Я увидел его во сне и пять лет осуществлял то, что было мне явлено. Потом я увидел во сне книгу «Число бездны» – на нее ушло два года. Потом я придумал еще одну интересную книжку. Я задумался о том, как начинаются великие книги, какие фразы стоят в начале самых знаменитых книг? Собрал их и издал отдельной книжкой, она мгновенно разошлась. Еще я придумал рецепт духов, которые нельзя украсть при всем желании, секретную такую разновидность. В общем, я люблю выдумывать.
Почти всю жизнь я потратил на чтение, приключения и поиски своего места в жизни. Я сменил, наверное, штук двадцать всяких занятий, ремесел и профессий. Менял, пока не понял, что мне интереснее всего быть писателем.
Первый сон Вардвана Варжапетяна: Герой Советского Союза
Вот, пожалуй, самый счастливый мой сон, он не потребовал многих лет на его воплощение. Мне приснилось, что я фронтовик и сейчас 9 мая 1945 года в Вене. Вся Вена ликует – конец войне! Солдаты всех угощают, все пьяные, веселые, на гармошках играют, расстегнуты. Передо мной мост через Дунай, а я плыву в лодке: мне поручено конвоировать дюжину пленных фрицев, связанных толстой веревкой. А мне кричат с берега: «Варжапетян, ты куда?» Я говорю: «Да в штаб вот велели везти!» Это вместо того, чтобы со всеми выпивать. Но больше всего мне обидно, что никто не замечает: у меня на груди звезда Героя Советского Союза. Я и так верчусь, и так – никто не обращает внимания. Мне кричат с моста: «У тебя же все фрицы разбегутся!» Ах! Я смотрю, уже половина спрыгнули в Дунай, и вот-вот прыгнут оставшиеся. Но они все связаны одной веревкой, вся эта дюжина немцев. И я тоже прыгаю, бултыхаюсь в Дунае – и просыпаюсь. Конечно, ни звезды, ни фрицев при мне не было, но это был такой прекрасный сон! 9 мая 1945 года в Вене… И я – Герой Советского Союза!
Во время войны и после нее
Когда немцы подошли к Москве, отца и беременную мною маму эвакуировали в Уфу. Там их определили в какой-то барак, хотя хозяева того места с радостью бы нас выгнали. Но советская власть, они не могли. В общем, там нам было очень холодно и голодно.
Уже когда я вырос, мать мне рассказывала, что нас подселили в семью железнодорожного ревизора. Они жили вдвоем, жена и муж, у них была большая комната, а у нас какая-то каморка. И они ездили по очереди в рейсы. А один раз так случилось, что они закрыли свою комнату на висячий замок и уехали оба: видно, кто-то заболел из других ревизоров. У них все было, хотя мы в это время голодали, потому что люди, чтобы уехать из пункта А в пункт Б, отдавали все, хоть золото, хоть еду. Мать воспользовалась тем, что их долго не было, открыла каким-то гвоздем замок. Вхожу, говорит, как в пещеру Али-Бабы, – столько там продовольствия. Висят окорока, но целиком ведь его не украдешь, а если отрежешь, то сразу будет видно. Там и колбасы, и бочка топленого масла. Мать растерялась, говорит, не знаю, как что-нибудь незаметно украсть, и тут увидела мешок с картошкой. Она стала его развязывать, а мешок завязан веревкой, узлов на пятнадцать с разных сторон. Мать все ногти обломала, чтобы развязать, потому что эту веревку, прежде чем завязать мешок, вымачивали: когда она высыхала, становилась как каменная. В общем, мама развязала и все считала, с какой стороны сколько узлов. Открыла – мешок картошки, крупная, а сверху посыпана изодранной в клочки газетой. Кто-нибудь возьмет картофелину – и сразу провалится вниз обрывок газеты. А мы в это время просто умирали с голоду. Когда мать мне все это рассказала, я подумал: вот вырасту, приеду в Уфу, найду этих людей и убью их. Но они умерли до того, как я повзрослел.
В 1943 году мы вернулись в Москву. Тогда нельзя было просто так вернуться: требовался вызов, а его присылали, только если ты ученый или нужный на заводе слесарь. Без вызова не пускали: вокруг города было оцепление. Мать говорит, слезли, не доезжая Москвы, на какой-то станции. У меня все глаза были гноем залиты – от недоедания ли, не знаю, а отец был инвалид. Слезли, чтобы прокрасться в Москву.
Нас остановил патруль оцепления. Офицер говорит: «Где вызов?» Мать говорит: «Нет вызова». – «Тогда нельзя!» Мать рассказывала, что встала перед ним на колени и сказала: «А куда я? Нам некуда возвращаться! Хочешь, застрели нас сразу! Нам некуда идти». Он сжалился и разрешил как-то пройти. Мы вернулись на Большую Якиманку, в Москворечье. За все то время, пока мы были в эвакуации, родители должны были выплатить квартплату.
Потом я пошел в школу, которую окончил в 1958 году. Учился на одни тройки, отец сильно бил меня, потому что его часто вызывали в школу: помню записи в дневнике о том, что я срывал занятия. В аттестате у меня было только две четверки, по истории и астрономии. Мне и в голову не приходило куда-то поступать учиться. Я пошел на обувную фабрику «Парижская коммуна» работать учеником столяра.
Если бы не армия, в которую я попал позже, я бы, наверное, и вовсе не захотел учиться дальше. Я служил в 1961–1964 годах, когда был Карибский кризис, «мир висел на волоске». А я был в ракетных войсках за Уралом, в Курганской области, там в лесу располагались огромные шахты для межконтинентальных ракет.
Мы как раз и строили эти шахты вместе со стройбатом, жили в землянках. Кормили нас хуже, чем на «Потемкине», – спасались только спиртом, были бочки со спиртом. Командиры смотрели на это сквозь пальцы, потому что нужно же было чем-то согреваться. Офицеры воровали продовольствие, нас кормили гнилой капустой, гнилой картошкой, и однажды я решил написать письмо в редакцию маленькой газеты уральского военного округа «Блокнот агитатора». Написал, прошло, наверное, больше месяца – меня будят, ведут в штаб. Прихожу и вижу, что приехала комиссия целая, подполковник, майор и капитан. И уже смотрят, сколько чего получено, книги раздаточные изучают. Полковник говорит: «Это вы написали письмо?» Я говорю: «Я». Он говорит: «Мы приехали, чтобы проверить факты, которые вы описываете. Учтите, если здесь есть хоть одно слово неправды, вас будет судить военный трибунал». К счастью, все оказалось правдой. Они все это увидели, выгнали из армии начпрода-майора, а нам вскоре построили хорошую столовую. Когда комиссия кончила работать, через три дня или четыре, подполковник приходит ко мне и говорит: «Вам здесь будет трудно служить, вы насолили многим из командования. Хотите, мы вас переведем куда угодно: в Крым, на Кавказ, под Москву?» Я говорю: «Нет, у меня тут товарищи». Ну они и уехали. Командиры меня, конечно, с тех пор возненавидели. Думаю, я больше 250 суток в общей сложности провел потом на гауптвахте.
Но одно дело, когда наказывают за нарушения, и другое, когда обвиняют несправедливо: тогда я доставал блокнот и начинал писать. А офицеры, увидев этот блокнот, пугались, как бы я еще чего не написал, и поэтому я оказался как будто под пуленепробиваемым колпаком. Тогда подумал: «Ого! Вот кем мне надо быть, журналистом. Если я, солдат, написал, и такой громовой эффект получился, то надо учиться на журналиста».
А в армии есть курсы для подготовки в институт, во всяком случае, раньше были – только для отличников, не для разгильдяев. Но я попросил отца, он прислал мне учебники, и я вставал до подъема, в пять утра, и учился где-то в каптерке. На третьем году службы отличников досрочно демобилизовали и отправили поступать, чтобы они успели. А мне что делать? Ближайший университет – в Свердловске. Я изготовил подложное письмо от имени командующего частью ректору уральского университета, мол, рядовой Варжапетян по роду своей службы не может отлучиться из своей части для сдачи экзаменов, и командование просит разрешить ему в порядке исключения сдать вступительные экзамены в ближайшем педагогическом институте, в городе Шадринск. Друзья, которые бывали в штабе, все это мне помогли изготовить: печати, подписи. Отправили. Теперь надо было перехватить ответ, потому что, если получит командующий, он скажет: «Что?! Как?!». Перехватили. Разрешают, и я бегу 60 километров до Шадринска.
Так я и бегал каждый раз в самоволки: первый экзамен был сочинение, я придумал себе вольную тему: «Образ коммуниста в повести А. Солженицына „Один день Ивана Денисовича“». Получаю пять. Русский устный – пять. Немецкий – пять. Остается последний экзамен, история. Я иду в часть, уже старослужащий, все расстегнуто. Дежурный по части делает мне замечание, почему не по форме. Но вместо того, чтобы сказать: «Слушаюсь, товарищ лейтенант», я начинаю что-то рассказывать, мол, жарко мне. Он еще строже, а я еще хуже отвечаю. В конце концов он мне говорит: «Я вас арестовываю на пять суток», идет в штаб заполнить арестантскую записку. Я в это время стою и думаю: «Три года занимался, три экзамена сдал – и все псу под хвост. Сейчас отвезет он меня на гауптвахту, и все, пропущу последний экзамен». Тогда я иду в солдатскую чайную, подхожу к титану с кипятком, набираю полную кружку и выливаю на руку. Она сразу вздулась, я в санчасть. Прибежал дежурный, говорит: «Где Варжапетян?» – «Случайно ошпарился кипятком». – «Так он еще и членовредитель!» Побежал в санчасть, но там был очень хороший врач, он меня не отдал, и уже через день я с замотанной рукой бежал сдавать последний экзамен. Всё. Послали экзаменационные листы в Свердловск, оттуда пишут: «Вы зачислены на факультет журналистики, на заочное отделение. 10 января – первая сессия». Но наступил декабрь, а я все служу. Уже все мои сверстники, кто пришел со мной, давно дома, а меня за то, что я такой плохой солдат, держали до 30 декабря. Шел четвертый год моей службы.
Потом был мой опыт учебы в трех университетах – казанском, уральском и московском. Самым гнилым оказался Московский университет: крайне низкое качество обучения, потому что почти все по блату были там, особенно на факультете журналистики. Зато очень сильным оказался уральский журфак.
Автор: Записал Федор ДЕРЕВЯНКИН
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!