У каждого свои интеллектуальные развлечения. Кто-то разгадывает кроссворды, а я вот перевожу. Иногда довожу дело до конца, иногда нет. Ниже пример одного незаконченного перевода (который можно бы было завершить, будь это хоть кому-то интересно).
Это первая глава романа Стефани Перкинс «Анна и французский поцелуй» о юной американке, которую родители вырвали из привычной среды и послали поучиться годик аж в Париж, при том, что она о Франции не слышала ничего, кроме расхожих штампов, и, конечно, не знает языка.
Книга, что называется, для молодежи (то, что по-английски называется young adult), написана лёгким языком и довольно забавная.
Пару пояснения по тексту.
Героиня иронически замечает, что её отец теперь чёрт-те кто, а мечтал-то стать очередным великим писателем Юга - то есть продолжить дело таких маститых авторов, как Уильям Фолкнер и Трумен Капоте. (Но - не судьба.)
Ещё она упоминает:
- Красный краситель № 40 (Red Dye №40) - пищевая добавка (Е129), краситель красного цвета, широко используется в косметике, лекарствах, продуктах питания. Несмотря на опасения Анны, научные исследования не выявили какого-либо вреда от его употребления.
- Яхтенные туфли (boating shoes) - они же топсайдеры, обувь наподобие мокасинов.
А теперь к делу:
Анна и французский поцелуй
Глава 1
Вот всё, что я знаю о Франции: Мадлен, Амели и Мулен Руж. Эйфелева башня и Триумфальная арка - хотя понятия не имею, для чего они обе нужны. Наполеон, Мария-Антуанетта и куча королей по имени Людовик. Не уверена, чего они наделали, но думаю, это как-то связано с Французской революцией, которая как-то связана с Днём взятия Бастилии. Художественный музей под названием Лувр в виде пирамиды, там живёт Мона Лиза и ещё та статуя женщины без рук. И кафе или бистро, или как там они называются, на каждом углу. И мимы. Еда, наверное, хорошая, и люди пьют много вина и курят много сигарет.
Слышала, им не нравятся американцы и белые кроссовки.
Несколько месяцев назад отец записал меня в школу-интернат. Кавычки, которые он делал пальцами, практически хрустели в телефонной трубке, когда он вещал, что жизнь за границей это «хороший поучительный опыт» и «сувенир, который я вечно буду ценить». Ага. Сувенир. И я бы придралась к его словам, но не до того было, так я обалдела.
После его объявления я пыталась кричать, просить, умолять и плакать, но его было не переубедить. И теперь у меня новая студенческая виза и паспорт, и там и там сказано, что я: Анна Олифант, гражданка Соединённых Штатов Америки. И вот я здесь со своими родителями - распаковываю свои пожитки в комнатке меньше моего чемодана - новенькая старшеклассница Американской школы в Париже.
Не то, что бы я не была благодарна. Ну, ведь это же Париж. Город Света! Самый романтичный город в мире! Никто не устоит. Просто вся эта история с заграничной школой-интернатом гораздо больше про моего отца, чем про меня. С тех пор, как он продался и стал писать убогие книжки, которые превращались в ещё более убогие фильмы, он всё пытался впечатлить крутых нью-йоркских друзей своей культурностью и богатством.
Мой отец не культурный. Но богатый.
Так было не всегда. Когда мои родители ещё были женаты, мы едва дотягивали до среднего класса. Где-то в районе развода последние остатки приличий исчезли, и мечта стать очередным великим писателем Юга сменилась у него желанием стать очередным напечатанным писателем. И он принялся писать романы, где люди с Хорошими Американскими Ценностями из Городка Джорджия сначала Влюбляются, а потом подхватывают Опасные для Жизни Болезни и Умирают.
Я серьёзно.
И меня это страшно расстраивает, но женщины лопают. Они любят книги моего отца, любят его свитера из толстой пряжи, любят его отбеленную улыбку и апельсинный загар. И они превратили его в лидера продаж и настоящего мудака.
Две его книжки экранизировали, ещё три - в процессе, вот откуда к нему текут настоящие деньги. Голливуд. И эти лишние баксы и псевдо-престиж как-то так покорёжили его мозги, что он надумал: мне стоит пожить во Франции. С год. Одной. Не понимаю, почему бы ему не послать меня в Австралию или Ирландию, или куда-то ещё, где говорят по-английски. По-французски я знаю всего одно слово – «oui», что значит «да», и только недавно я выяснила, что это у-и-и пишется «o-u-i», а не «w-e-e».
Хотя бы в моей новой школе народ говорит по-английски. Её устроили для претенциозных американцев, которым не нравится компания собственных детей. Нет, честно. Кто пошлёт своего ребёнка в школу-интернат? Какой-то Хогвартс. Только в моём нет симпатичных мальчишек-волшебников, магических конфет и уроков левитации.
Вместо этого, я застряла тут с девяносто девятью другими учениками. Всех старшеклассников здесь двадцать пять человек, а не шестьсот, как было в Атланте. И предметы все те же, что были в Клермонтской школе, вот только я записалась на французский для начинающих.
О да. Французский для начинающих. Для новичков, конечно. А я дуб дубом.
Мама говорит, мне надо живо избавляться от тоски-печали, но ведь ей не надо расставаться со своей сказочной лучшей подругой Бриджит. Или со сказочной работой в королевском мультиплексе в центре. Или с Тофом, сказочным парнишкой в том же мультиплексе.
И мне всё не верится, что она разделила нас с братом, Шоном, которому всего семь, и его ещё рановато оставлять одного дома после школы. Вдруг без меня его по пути похитит страшный мужик, у которого на окнах висят грязные кока-кольные полотенца. Или Шончик случайно съест что-то с красным красителем №40, у него распухнет горло, и некому будет отвезти его в больницу. Может, он даже умрёт. И они, разумеется, не дадут мне прилететь домой на его похороны, и придётся одной идти на кладбище в следующем году, а папа подберёт для его могилы какого-нибудь богомерзкого гранитного херувима.
И, надеюсь, папа не ждёт, что я теперь подам заявление в колледж в России или Румынии. Моя мечта - изучать теорию кино в Калифорнии. Я хочу стать величайшей в нашей стране женщиной-кинокритиком. Когда-нибудь меня будут приглашать на все фестивали, у меня будет колонка в серьёзной газете, клёвая телепередача и до смешного популярный вебсайт. Сейчас у меня есть только вебсайт, и он не особенно популярен. Пока что.
Мне просто нужно немного больше времени, чтобы кое-что там доделать, только и всего.
- Анна, пора.
- Что? - Перестаю складывать рубашки в идеальные квадраты, поднимаю глаза.
Мама глядит на меня и теребит фигурку черепашки на своих бусах. Отец, упакованный в персиковую рубашку-поло и белые яхтенные туфли, уставился за окно общежития. Уже поздно, но на той стороне улицы какая-то женщина распевает нечто оперное.
Родителям надо возвращаться в свои гостиничные номера. Обоим рано вылетать.
- Ох. - Я стискиваю в руках рубашку.
Папа отступает от окна, и я с тревогой замечаю, что глаза у него на мокром месте. От мысли, что отец - пусть даже это мой отец - вот-вот расплачется, в горле у меня встаёт комок.
- Ну что, малыш. Вот ты и выросла.
Я вся холодею. Он берёт мои негнущиеся конечности в медвежьи объятия. У него пугающая хватка.
- Береги себя. Прилежно учись, заводи друзей. И не зевай, вокруг карманники, - добавляет он. - Иногда они работают парами.
Я киваю ему в плечо, и он меня отпускает. А потом уходит.
Мать медлит.
- Тебя ждёт чудесный год, - говорит она. - Я просто уверена. - Кусаю губы, чтобы они не задрожали, а она обхватывает меня руками. Пытаюсь дышать. Вдох. Считаю до трёх. Выдох. Её кожа пахнет грейпфрутовым лосьоном для тела. - Я позвоню, как только буду дома, - говорит она.
Дома. Атланта мне больше не дом.
- Я люблю тебя, Анна.
Теперь я плачу.
- Я тоже тебя люблю. Береги Шончика.
- Конечно.
- И капитана Джека, - говорю я. - Следи, чтобы Шон кормил его, менял подстилку и подливал воду в поилку. И смотри, чтобы он не давал ему слишком много вкусняшек, потому что от них он разжиреет и не сможет выбраться из клетки. Но смотри, чтобы давал хотя бы парочку, потому что витамин C ему всё равно нужен, а когда я капаю жидкие витаминки, воду он не пьёт...
Она отстраняется, прикрывает белёсую полоску у меня за ухом.
- Я люблю тебя, - говорит она снова.
А потом моя мать делает нечто такое, чего я никак не могла вообразить - несмотря на возню с документами, билетами на самолёт и всякие разговоры. Что-то, что и так случилось бы через год, когда я поступлю в колледж, но к чему я всё равно не готова, сколько бы дней, месяцев, лет ни жаждала этого.
Мать уходит. Я одна.
