Накинув мужнину фуфайку, Михална распахнула дверь в сенях и вышла на высокое крыльцо. Весело сощурилась и чихнула. Двор был устлан пушистым снегом. Белым, искристым, точь-в-точь сахарная вата.
Следом выскочили Танька с Люськой. В валенках на босу ногу и коротеньких шубейках поверх одних только трусов. Сгребли с перил в ладоши снег, поднесли к губам, лизнули.
«Девки, хорош снегом давиться — остынете», - по-доброму проворчала Михална. - Дуйте до ветру, потом завтракать и с отцом на базар. Нынче ярмарка в центре, игрушек на ёлку прикупите».
«Уиии», - разом взвизгнули девочки, и понеслись в огород по узенькой дорожке, которую с утра от дома до деревянной уборной проложил похмельный глава семейства Виктор Иванович.
К полудню из ворот дома на Нагорной вышли трое. Иваныч — высокий, красивый мужик в унтах, кроличьей шапке, уши которой торчали во все стороны света разом, и с неизменно доброй улыбкой на лице. Рядом две пигалицы младшего школьного возраста.
Люся в новеньких зимних сапожках, клетчатом пальто и капоре чинно шла рядом с отцом. Держалась за подол его тулупа.
«Когда был Ленин маленький с курчавой головой, он часто бегал в валенках по горке ледяной», - торжественно напевала она.
Танька бежала рядом. Пыхтела в горку и поминутно подпрыгивала.
«Папка, а звезду купим»?
«Если будет», - улыбался Иваныч.
«Как на Кремлевской ёлке», - карие Танькины глаза блеснули.
«Дура», - парировала третьеклассница Люся. - Кремлевскую звезду из Америки привезли. Кто тебе в Дарасун её повезёт».
И, неуклюже наподдав сестре под зад, продолжила петь про Ленина.
Ярмарка в центре посёлка гомонила на все лады. Пестрели прилавки, заваленные новогодней всячиной. Блестел на ярком забайкальском солнце серебристый дождик. Пахло костром и пирожками.
Дородные торговки швыркали чаем и с любопытством разглядывали народ. Казалось, весь посёлок сегодня высыпал на базар.
В коробках на высоких деревянных прилавках лежали елочные игрушки.
«Папка, а ну подсади», - Танька подпрыгнула от нетерпения.
«Малявка. Сопля зелёная», - поддразнила сестра, и первой погрузила подмерзший нос в коробку.
Стоя на деревянном ящике, в котором торговцы хранят капусту и мандарины, подталкивая друг друга, девочки заворожённо смотрели на игрушки. Разноцветные стеклянные шары, рыжие белки с орешками в лапах, шишки, медведь с гармонью, заяц с барабаном, солдат Красной армии, Пьеро, избушка с заснеженной крышей, которую хотелось если не лизнуть, то уж точно потрогать пальцем…
«Умереть не встать», - заключила Люся.
Через час, навьюченные сосной и коробками, в которых на ватной подушке покоились новые игрушки (каждая завёрнута в плотную коричневую бумагу), Иваныч с дочерьми уходили с ярмарки.
«Витька», - окликнул веселый голос.
Честная компания обернулась. Перед ними стоял Лёнька Коврига — худой мужичок в высокой шапке, лихо заломленной набекрень, и таком же тулупе, как у Иваныча.
«А я гляжу, ты иль не ты. ЗдорОво! Твои? Ух, и вымахали! Бравы девки, пора замуж выдавать. А ты чего? Сухой с утра? Ольга нагоняю дала? Трубы, поди, после вчерашнего горят? Ну, это мы поправим. Давай к нам. Распохмелимся чуток с мужиками. Петруха рыбы сушёной достал».
Прервать тираду Ковриги никому из троицы не удалось. Ноги сами понесли Иваныча в пивную.
«Девчата, мы по рюмашке с мужиками хлопнем, а вы чайку с пирожками попьёте, лады? Мамке только не говорите».
«Не скажем. Честное октябрятское», - посмотрела на отца влюблёнными глазами Танька.
«Угу», - ответила старшая сестра, скрестив за спиной пальцы».
За первой рюмкой последовала вторая, третья, пятая, десятая. Ёлка, разомлев от тёплого воздуха и перегара, распушила ветви. Девчонки увлечённо играли под высокими столами в Кремлевский утренник.
«Пора», - крякнул Иваныч и торжественно икнул, положив тем самым конец посиделкам.
Встал, пошатываясь, взял ёлку и направился домой.
Шёл по замёрзшей реке, сокращая путь.
«Ну, выпил, с кем не бывает, - оправдывал себя вслух (а, может, репетировал речь для жены). Посидели малёхо с мужиками. Зато вон, какую красавицу урвал! С шишками. Игрушки ещё. Так что, Оля, все у нас чин-чинарём».
«Дундук! Девки где», - по реке навстречу качающемуся Иванычу неслись четверо.
Иваныч закрыл глаза, мотнул головой.
«Брррр».
Осталось двое: жена и мать его баба Шура.
«К-к-какиииие дееевки», - пьяным Виктор Иваныч делался не в пример себе трезвому громким и смелым.
«Витька, я щас тебя зашибу, - распалилась Михална. - На часах одиннадцать, а их нет и нет. Ты откуда такой расписной? Люська с Танькой где»?!
«А я почем знаю», - хотел было сказать Иваныч, но звонкая оплеуха, которую низенькая баб Шура в прыжке залепила сыну, отрезвила.
Ярмарка, игрушки, пирожки, Коврига, дочки — все смешалось в голове у Иваныча. Он ошарашено сел на снег.
«Оля, а они что, не дома»?
«Не дома, - передразнила жена. - Скотина такая. Девки, спрашиваю, где»?
«Мам, мы тут», - к троице бегло приближались пигалицы младшего школьного возраста. Танька тащила коробку, едва поспевая за старшей сестрой.
«Мам, ты папку не ругай. Он нас не специально забыл. Мы уснули».
«Где уснули», - села рядом с сыном на снег баб Шура.
«В пивной. Под столом. Пока папка с мужиками водку рыбой запивал», - выпалила Танька.
«Партизанка», - усмехнулся Иваныч.
«Зато вот, игрушки, - Люся выставила вперёд себя сестру с коробкой. - И звезда. Мама, баба, она такая красивая! Электрическая, как в Кремле. Не ругайте папку. Он не специально».
Ольга Михайловна отёрла рот влажной с мороза рукавицей. Помогла подняться свекрови.
«Голодные, небось», - ровным голосом спросила она.
«Есть немного», - скромно ответили дочки.
«Витька, пошли домой. Там тебе головомойку устрою, а то посреди зимы на реке не шибко-то поскандалишь».
И вереница из пяти человек с ёлкой потянулась к Нагорной улице. Туда, где сверкали белёными боками избы, а из труб в высокое и звездное ночное небо тонкими струйками курился печной дымок.
«Когда был Ленин маленький с курчавой головой, он часто бегал в валенках по горке ледяной», - неслась над рекой тихая Люськина песня.
Иваныч улыбался, одной рукой придерживая ёлку, другой крепко сжимая тёплую Танькину ладошку.