7
Я старался успокоить его:
— Не падай духом, возможно, скоро выйдет указ об амнистии для тех, кто осужден за всякие мелочи, и страдания твои окончатся.
— Нет, не за этим нас сюда загнали, чтобы скоро отпустить на волю. Мучить нас будут, Гришка, еще долго, ой как долго! Чувствует мое мужицкое сердце эту народную беду.
На работе Махоткин больше отдыхал, чем работал. Близилась зима, и было уже очень трудно долбить киркой мерзлый грунт. Я, будучи назначен бригадиром, не требовал от него усердия в работе. (Я специально включил к себе Махоткина при наборе бригады.) Как бригадир, я имел законное право не работать. По негласному правилу бригадиры в лагерях были в роли погонщиков. Кто как мог, так и заставлял работать своих работяг, то есть членов бригады. Часто были случаи, когда бригадиры наносили тяжелые побои плохо работавшим заключенным, не принимая во внимание, что у пострадавшего порой просто не было сил, чтобы работать лучше. Начальник лагеря сам выбирал бригадиров, большинство из которых были матерые уголовники ... Разумеется, те, кто имел много судимостей за воровство и прочие уголовные преступления, давно потеряли уважение и человечность к окружающим их людям. Некоторые из них вообще не имели никакого отношения к труду, а только числились бригадирами. По мере своих сил и возможностей, я старался быть как можно более снисходительным к подчиненным мне людям. Хотя мне было известно, что, если какая-либо бригада значительно отставала от большинства, бригадира незамедлительно заменяли. Но я решил в любом случае не изменять своим принципам. Внутреннее чувство подсказывало мне, что в этой должности я пробуду недолго.
В рабочей зоне меня очень раздражал один бригадир, если можно было его так назвать. Он избивал заключенных особенно жестоко. Это был рецидивист Васька Зуев из ростовского этапа, по кличке Культяпый. На левой руке у него не хватало двух пальцев. На вид ему было не больше сорока лет. От его черных маленьких глаз на округлом лице всегда исходил вызывающе наглый взгляд, и порой многие работяги боялись даже одного его взгляда. Культяпый дважды до войны приговаривался к высшей мере наказания, и дважды приговор ему заменяли тюремным заключением. Он возглавлял бригаду землекопов. Часто, размахивая палкой, он издевательски кричал на своих работяг:
— Эй, вы, черти! Упирайтесь рогами получше, а то замерзнете!
Иногда от скуки и злостных побуждений Культяпый подскакивал к кому-нибудь, кто по его мнению заслуживал такого обращения, и бил палкой со всей силы, приговаривая с грубой бранью:
— Ты, доходяга, так твою мать, уже в сосульку превратился! Уснул, наверно?!
Получив определенную порцию ударов, заключенный мгновенно подскакивал на месте и молча брался за работу. Но Культяпый тут же набрасывался на другую жертву.
— А ты, зверская морда, что стоишь, согнувшись?! — кричал он на узбека, угрожающе приблизившись к нему.
— Моя курсак болит, — коверкая русские слова, бормотал узбек и, в страхе закрывая глаза, загораживал руками голову.
— Несколько палочных ударов сразу вылечат тебя от болезни, — приговаривал Культяпый и принимался бить узбека ...
До самого конца рабочего дня по зоне разносились изуверские выкрики Культяпого. Однажды я спросил его, где он искалечил свою руку. Он не сразу ответил. Сначала прожег меня своим дерзким взглядом, потом как бы случайно проговорил:
— На штрафнике оттяпал. Иначе бы могила.
Он не стал со мной больше разговаривать, повернувшись, ушел. И сейчас же послышалась грубая брань:
— А ну, чего сели там... Рога опустили в землю. Живо за работу! Пахать и пахать вам без выходных.
Глухие удары палки донеслись до моего слуха.
«Мерзавец» — выругался я мысленно в адрес Культяпого, но воздержался от скандала с ним. Я знал, что Культяпый не один. В лагере ему подобных было человек двадцать. Они все жили дружно и сытно. Все лучшее из продуктов питания тащили безнаказанно из лагерной кухни. Начальство на эту шайку воров и изуверов смотрело сквозь пальцы. Я был немало удивлен, услышав слова Культяпого по поводу его руки. Ведь если он решился отрубить себе два пальца, то причина была для такого случая самая существенная. Недаром он сказал: «Могила». Это слово несколько раз повторялось в моем сознании, и я почему-то мысленно старался представить себе условия существования в штрафных лагерях.
Два года спустя я в действительности оказался в таком лагере, но об этом я расскажу позднее.
Однажды в рабочей зоне со мной произошел случай, который чуть не стоил мне жизни. Разгневавшись на одного старика из своей бригады, Культяпый начал избивать его палкой. Я видел, как искажалось от боли худое, покрытое морщинами лицо пожилого человека. Не выдержав зверской выходки Культяпого, я подскочил к нему и ухватился за его палку:
За что бьешь старика, сволочь?
Культяпый был физически сильным и ловким, и мне пришлось с ним немало повозиться. Когда палка оказалась в моих руках, он отступил, ругаясь отборной бранью. Но вдруг он вновь резко бросился на меня, пытаясь снова вырвать у меня палку. На этот раз я отшвырнул его от себя так, что он не удержался на ногах и упал. Поднявшись, он больше не решался продолжать со мной схватку, но, размахивая кулаками, угрожающе закричал:
— Ты, паскудина, живешь последние минуты! Придем в лагерь, я тебя распотрошу!
Я понимал, что угроза Культяпого — это не просто слова... Когда после работы вечером я вернулся в свой барак и лег на нары, ко мне подошел незнакомый заключенный и, презрительно взглянув, сказал:
— Ты, бригадир, пойдем со мной, тебя воры зовут.
Я решил не дрейфить и идти за ним. Я ждал, что рецидивисты меня непременно вызовут, и не пойти по их вызову было более опасным, чем связаться с Культяпым. Спустившись с нар, я пошел за посыльным. Вслед за мной вдруг последовал Махоткин.
— Я пойду с тобой, — уверенно заявил он, дружески заглядывая мне в глаза. — Может, чем и помогу ...
— Надо было тебе связаться с этой сатаной, — укоризненно говорил он мне по дороге. — Ведь какой с них спрос, с этих злодеев? Им убить человека — одна забава. Тюрьма для такой блатной шайки — дом родной. Если что, дак ты, Гриша, извинись перед ним, так будет лучше, поверь мне ...
Барак, куда мы все трое вошли, был самый лучший в лагере. Минуя длинный лабиринт прохода между нар, я очутился в самом конце барака. Мой проводник мгновенно куда-то исчез. На верхних нарах в углу сидело человек двадцать так называемых воров в законе с ростовского этапа. Среди них я заметил Культяпого. Он сейчас же спрыгнул с нар и угрожающе приблизился ко мне.
— Ты, скотина, за поганого фрайера на меня руку поднял. Надеешься, что лоб у тебя здоровый, — Культяпый толкнул меня кулаком в грудь. — Вот теперь рассчитаюсь с тобой сполна.
Махоткин сунул мне незаметно камень в руку. В бараке царила полутьма. Единственная электрическая лампочка тускло освещала только середину помещения. Я понимал, что с ворами шутки плохи и надо как-то успокоить Культяпого.
— Извини, Зуев, я погорячился сегодня в рабочей зоне. Ну, с кем не бывает такой ошибки.
— А, гадюка, завертел хвостом, — самодовольно выругался Культяпый, вновь толкая меня в грудь.
Внезапно я заметил, как в мою сторону направился с ножом в руке Никола Цыган. Он быстро пробирался по верхним нарам. Я случайно запомнил кличку этого рецидивиста. Его отвратительное дерзкое лицо горело злобным румянцем и судорожно искажалось. Молодой, худощавый, легкий в движениях, он чем-то напоминал дикую лесную кошку. Ему внезапно преградил дорогу поднявшийся с места коренастый, покрытый сединой старик.
— Обожди, Никола, не трогай фрайера. Не подымай хипеша.
Цыган покорно остановился, повертел нетерпеливо нож в руке и присел на нары. Я приготовился защищаться, сжимая пальцами камень, переданный мне Махоткиным.
— Культяпый, оставь его в покое! — крикнул этот седой старик, кивнув в мою сторону. — Этот мужик нам может пригодиться. Смотри, какие огромные у него маховики. Черт с ним, пусть чешет в свой загон.
— Ну, падла, скажи спасибо старому вору, — ехидно заявил Культяпый, забираясь на нары. — Быть бы тебе уже на том свете, — добавил он и полез к своей братии в угол.
По дороге назад Махоткин радостно бормотал мне над ухом:
— Ну, Гришка, повезло нам, и крепко! Я все время стоял около тебя и молитвы читал. Правда, я их почти все забыл, но кое-что помню. Ты знаешь, я на фронте даже и не вспоминал Бога. А вот здесь, в пасти сатаны, нет-нет да и вспомню.
Продолжение следует.