Дорога извивалась по берёзовой роще. Ничто не начинало дикой страны. Ходил я не мало по сибирской тайге, но здесь, в камчатском лесу, меня поразила чистота между деревьями: не было валежника, бурелома, пней, обгорелых полян… В трёх местах на моём пути жители Паратунки копали ямы для силоса и загружали их травами, скошенными в березовом лесу.
Когда я вышел из леса на берег реки Паратунки, солнце опускалось за горы. За кустами ивняка, окаймлявшего реку, расстилалась ровная болотистая пойма; правой стороной она граничила с рекой, а другой упиралась в террасу, на которой разбросаны дома селения.
Как итти? Если по кустам вдоль речки, то путь удлиняется, а прямо лежало болото. Я шёл по залитой водой тропе. Слева, ближе к кустам, на лошади, запряжённой в телегу, ехали паратуновцы. Я всё время боялся, что меня засосёт трясина, но нога оседала только на ступню. У меня были хорошие непромокаемые сапоги и, чувствуя под собой твёрдую почву, я взял прямое направление, хотя сумерки сгущались. Под ногами зашуршали поросли вейника и различных осок, хлюпала вода, но и вода, и корни растений покоились на твёрдом ложе, вероятно, из такого же вулканического песка, какой я видел около силосных ям. Вскоре окна домов засветились огоньками, Я вздохнул свободнее: путь был выбран правильно. Камчатские болота, как и всё в этом краю, странны. Они не страшны.
Два километра тяжёлого пути кончились и я поднялся на пригорок. Улиц в Паратунке нет, жилища и огороды разбросаны в безпорядке. Мне указали на домик, в котором я мог остановиться.
Усталый и вспотевший, я разулся и лёг на скамью отдохнуть, а хозяйку попросил дать мне чаю и чего-нибудь поесть.
— Вы может быть яиц и сливок хотите? — спросила она.
— Сливки есть!? — воскликнул я. — Ну, конечно, хочу. Мне давно предписано питаться только сливками.
— Ладно. Сегодня я принесу, а завтра сами на ферму сходите.
Женщина затопила плиту, поставила чайник и ушла. В чистой горнице горела лампа «молния» и попискивали комары. Гладко выструганные стены из половинника были окрашены в голубую краску, а потолок в белую. На стене часы, на комоде городские безделушки, в углу гитара.
Пришли две девицы, взяли гитару и хотели уйти, но я остановил их.
— Нельзя. До прихода хозяйки и гитару не дам и вас не выпущу. Я за вашими песнями и пришел сюда.
Гостьи недоверчиво улыбнулись.
— Мы сами с собой поём, а не старикам, — засмеялась черноглазая скуластая девица. — Ты спой сам.
— И не стыдно вам: старика петь заставляете. Не упрямьтесь, а то Анне Фёдоровне пожалуюсь.
Я притворно пригорюнился и сокрушенно покачал головой:
— Не ожидал. Несознательные вы. С вами фольклора не соберешь.
— Что это такое? Не слыхали такого слова.
— Песенки, прибаутки, частушки, сказки народные — всё, что придумано самими камчадалами. Ваши родные песни мне нужны, а не граммофонные.
Мой тон и загадочное слово «фольклор» окончательно смутили девушек. Я прочёл на их лицах готовность выполнить мою просьбу.
— Ладно, спой ему, Елена, частушку, — сказала черноглазая.
Худощавая Елена, с продолговатым лицом, села на лавку и бойко заиграла мотив частушки и запела.
Друг Надецкий, друг Хрипко,
Наши государики,
Обирают нас ловко,
Грызем мы сухарики.
Брюхо голое у нас,
Лопатка не дивная,
А у милоцек у их
Субка соболиная!..
Певица замолкла и сунула гитару подруге.
— Это про старых скупщиков, что рыбу и соболей у камчадалов покупали. Ух, какие хитрущие были!
Черноглазая взяла минорный аккорд и, устремив взгляд мимо меня, запела:
Как жёлтенький песочек,
Через реченьку мосточек.
Шёл, пошёл милой.
Шёл милый, торопился.
Калин мостик провалился,
На Ваню беда!
Все на Ванюшку беда,
Государушку пришла:
До грудей вода!
Выше как вода прибудет,
Он живой тогда не будет…
Эх, бесталанная,
Эх, бессердецкая!..
— Это не вся песня, — сказала Елена. — У Пети Гавриловского вся записана.
Вошла хозяйка с полной чашкой сливок.
— Сейчас только с сепаратора.
— Вот это дело! Анна Фёдоровна, девочки у вас тут озорные. Гитару хотели без вас утащить, меня петь заставляют.
— Однако, это все Парасковья, — сказала, улыбаясь, хозяйка.
Чайник вскипел. Сливки были чудесные, а хлеб из общественной пекарни не уступал городскому. Я жадно ел. Гостьи не уходили.
— Вот что, красавицы, за песни большое вам спасибо. Устал я. Смотрите, какие сапожищи по вашему болоту протащил. Покажите мне ваш горячий и целительный ключ. На сон грядущий следует выкупаться.
Под горой, почти на одном уровне с поймой, выходит горячая вода. Сток главного ключа в речку отгорожен срубом — получилось горячее озерко, вода в котором была с различной температурой. Несколько купающихся сидело в пруду в различных его точках, вероятно, каждый выбрал подходящую ему по теплоте воду. Самая горячая струя — ближе к яру.
Опустившись до груди в горячую воду, я ощутил подъём бодрости — кровь заструилась в жилах сильнее. Такую горячую и обширную ванну я принимал впервые. Вода приятно щекотала кожу. От пруда поднимался пар, а вверху сияли звёзды. Через пятнадцать минут я вылез и оделся. Усталость как рукой сняло. Местные жители и приходящие «курортники» высиживают в пруду по часу, они определённо этим портят себе сердце.
Я утонул в мягкой перине и вынырнул из неё перед восходом солнца, а спал так крепко, что даже не слышал укусов комаров. Наскоро одевшись, я пошёл принять горячую ванну.
(Окончание следует.)
Трофим Борисов. На берегах Камчатки. – Хабаровск: Дальгиз, 1939.