Дуэль на Чёрной речке состоялась вечером 27 января 1837 года. Первое донесение о ней - «Полицией узнано, что вчера, в 5-м часу пополудни, за чертою города позади Комендантской дачи, происходила дуель между камер-юнкером Александром Пушкиным и порутчиком Кавалергардского ее величества полка бароном Геккереном, первый из них ранен пулею в нижнюю часть брюха, а последний в правую руку навылет и получил контузию в брюхо».
На следующий же день командир Отдельного Гвардейского корпуса, куда входил и кавалергардский полк Дантеса, К.И.Бистром подал рапорт о случившемся. А 29 января военный министр А.И.Чернышёв отправил Бистрому отношение по делу «о дуэли, происшедшей 27 числа сего Генваря, между Поручиком... Бароном Де-Геккереном и Камергером Пушкиным»: «Государь Император… Высочайше Повелеть соизволил: судить военным судом как их, так равно и всех прикосновенных к сему делу, с тем, что ежели между ими окажутся лица иностранные, то не делая им допросов, и не включая в сентенцию Суда, представить об них особую записку, с означением токмо меры их прикосновенности...»
***********
Сразу оговоримся: Пушкин в этом «отношении» назван камергером и именно так будет именоваться во всех материалах военно-судного дела. И это обстоятельство позволяет некоторым «исследователям» развивать теории о роли Пушкина в тайной военной разведке, внедрении его после мнимой смерти под чужим именем во французское общество и прочий вздор.
Но если отмести всю эту шелуху, в общем-то даже и не нуждающуюся в опровержениях, то что получится?
Точный ответ, почему существует такое разночтение, мы вряд ли сможем найти. Есть письмо писателя и переводчика А.Ф.Воейкова (в то время редактора газеты «Русский инвалид», в приложении к которой был напечатан знаменитый некролог, написанный В.Ф.Одоевским), обер-полицеймейстеру Варшавы А.Я.Стороженко от 4 февраля 1837 года, где описывается дуэль Пушкина. Таких писем в то время писалось множество, но здесь упомянут «всемилостивейший рескрипт Государев»: «Два сына его взяты в пажи, дочери в один из женских институтов; в указе камер-юнкер Пушкин наименован камергером». Однако, насколько мне известно, этого указа никто не видел. Непонятно также то, что, по Воейкову, Пушкин стал камергером «посмертно».
В то же время существует и опубликован неоспоримый документ - 16 марта 1837 года Придворная контора в ответ на запрос Аудиториатского Департамента сообщила, «что умерший 29-го прошедшего Генваря титулярный советник Александр Пушкин состоял при Высочайшем Дворе в звании камер-юнкера» (и после этого Пушкина везде так и именуют).
В других источниках можно найти сведения, что Пушкин, имевший чин титулярного советника (IX класс), никак не мог быть камергером: к этому званию представлялись дворяне с чином III—V классов.
Напомню также о царском недовольстве, о том доносе, о котором А.И.Тургенев писал брату: «Жандармы тогда донесли, а может быть, и не жандармы, что Пушкина положили не в камер-юнкерском мундире, а во фраке». Если Пушкин был камергером, но как могли требовать его похорон в камер-юнкерском мундире?
Так что, видимо, правы те, кто считает, что именование поэта камергером – ошибка, связанная в общем-то с уважением к нему (не верили, что мог он носить столь низкое звание).
**********
Вернёмся к делу о дуэли. Из четырёх её участников к суду привлекаются двое – Ж.Дантес и К.К.Данзас. Д’Аршиак отправлен курьером в Париж, Пушкин же, как говорит литературный герой, «теперь перед судиёй, который милосерднее вас».
29 января Тургенев напишет: «3-й час пополудни. Четверг. У Гекерна поутру взяли шпагу; т.е. домовый арест». 5 февраля Дантеса посещает «Лейб Гвардии Конной Артиллерии Штаб лекарь Колежский Ассесор Стефанович», который оставляет описание его раны («пулевая проницающая рана на правой руке ниже локтевого состава на четыре поперечных перста»), контузии («больной… жалуется также на боль в правой верхней части брюха, где вылетевшая пуля причинила контузию») и делает вывод: «От ранения больной имеет обыкновенную небольшую лихорадку, вообще же он кажется в хорошем и надежном к выздоровлению состоянии, но точного срока к выздоровлению совершенному определить нельзя». На основании этого сообщает, что подсудимый «может содержаться на Гаубтвахте в особой, сухой и тёплой комнате, которая бы, следовательно, ничем не отличалась существенно в отношении его здоровью от занимаемой им теперь квартиры».
К.К.Данзас, как, я думаю, все помнят, первые дни следствия провёл на квартире погибшего друга, присутствовал на его отпевании.
Очень интересно, что к делу были приобщены формулярные и кондуитные списки Дантеса и Данзаса, где должны были быть указаны все их заслуги и недостатки в прохождении службы.
Сравним их? Послужной список Константина Карловича полон перечислением наград. Все называть не буду. Напомню лишь о золотом оружии с надписью «За храбрость» за отличие при штурме Браилова в 1828 году (именно тогда он получил рану, заставлявшую его до конца дней носить руку на перевязи) и пожалованный в 1835 году бриллиантовый перстень. А в графе «каков в нравственности» указано прямо по-пушкински - «отлично-благороден».
Список Дантеса весьма любопытен: «Выговоров не получал, в штрафах и арестах не бывал», «в походах не бывал... но за смотры, учения и маневры удостоился в числе прочих получить Высочайшии благоволении, объявленные в Высочайших приказах». Да, «благоволения» были, и немало, но в полковом приказе 19 ноября 1836 года можно прочитать: «Неоднократно поручик барон де-Геккерен подвергался выговорам за неисполнение своих обязанностей, за что уже и был несколько раз наряжаем без очереди дежурным при дивизионе». А в «Сборнике биографий кавалергардов», составленном С.А.Панчулидзевым, о нём говорится: «Дантес по поступлении в полк оказался не только весьма слабым по фронту, но и весьма недисциплинированным офицером; таким он оставался в течение всей своей службы в полку [далее идёт подробное и весьма впечатляющее перечисление нарушений]. Число всех взысканий, которым был подвергнут Дантес за три года службы в полку, достигает цифры 44».
3 февраля состоялось первое заседание суда и были проведены первые допросы Дантеса и Данзаса, во время которых заданы вопросы об обстоятельствах дуэли и получены примерно одинаковые ответы. Отметим лишь: узнав от Дантеса, что о дуэли знал Л.Геккерн, следователь по делу полковник А.П.Галахов счёл необходимым уведомить об этом командира бригады Е.Ф.Мейендорфа.
А вот 6 февраля Дантес и Данзас, впервые лично представ перед судом, должны были дать показания о причинах и обстоятельствах дуэли.
Если верить показаниям Дантеса, получается, что во всём виноват Пушкин: «В Ноябре м-це 1836 года получил я словесный и без причинный Камергера Пушкина вызов на дуель, которой мною был принят; спустя же некоторое время Камергер Пушкин без всякого со мной объяснения словесно просил Нидерландского посланника Барона Л.Геккерена передать мне, что вызов свой он уничтожает, на что я не мог согласиться потому, что приняв без причинный вызов его на дуэль полагал, что честь моя не позволяет мне отказаться от данного ему мною слова; тогда Камергер Пушкин по требованию моему назначенному с моей стороны Секунданту... Д. Аршиаку дал письмо, в коем объяснял, что он ошибся в поведении моем и что он более еще находит оное благородным и вовсе не оскорбительным для его чести, что соглашался повторить и словесно, с того дня я не имел с ним никаких сношений кроме учтивостей». Посмотрите: вызов «без причинный» (думаю всё же, что столь неграмотен не Дантес – он, скорее всего, вообще по-русски писать не умел, - а тот, кто записывал показания) был брошен, а затем непонятно почему «уничтожен»! Никакой логики в поведении поэта, по Дантесу, нет, сам же он за «честь» свою переживает, от «дуели» отказаться не может! И, конечно, изумительное «не имел с ним никаких сношений кроме учтивостей». А потом вдруг – «Генваря 26-го Нидерландский посланник Барон Геккерен получил от Камергера Пушкина оскорбительное письмо касающееся до моей чести, которое якобы он не адресовал на мое имя единственно потому, что щитаит меня подлецом и слишком низким». Завершает же он свои показания: «Всё сие может подтвердиться письмами находящимися у Его Императорского Величества».
Думаю, что не нужно пересказывать все подробности этих событий, в своё время я писала о них очень подробно, но стремление Дантеса всё вывернуть, поставить с ног на голову, его цинизм, естественно, поражают.
На следующий день военно-судная комиссия решила просить разрешения Николая I на ознакомление с указанными письмами, но, судя по дальнейшим событиям, произвели они впечатление, противоположное тому, которого хотел Дантес.
Наверное, необходимо сказать и то, что почти все объяснения Дантеса судом были практически оставлены без внимания, а принято было и легло в основу многих официальных документов показание Данзаса, данное, правда, несколько дней спустя: «Когда Г-н Геккерен предложил жениться на свояченице Пушкина, тогда отступив от поединка, он однако ж непременным условием требовал от Г-на Геккерена, чтоб не было никаких сношений между двумя семействами. Не взирая на сие Гг. Геккерены даже после свадьбы, не переставали дерзким обхождением с женою его, с которою встречались только в свете, давать повод к усилению мнения поносительного как для его чести так и для чести его жены. Дабы положить сему конец, он написал 26 января письмо к Нидерландскому Посланнику, бывшее причиною вызова Г. Геккерена. За сим Пушкин собственно для моего сведения прочёл и самое письмо, которое вероятно было уже известно Секунданту Г. Геккерена...»
Отметьте: Константин Карлович упорно говорит о «Геккеренах» во множественном числе, обвиняя не только «сына», но и «отца».
Отметим ещё одно. 6 февраля Дантес указал: «Реляция всего учинённого нами дуэля вручена вышеупомянутым Секундантом моим при отъезде его из С. Петербурга Камергеру Князю Вяземскому, который до получения оной о имеющей быть между нами дуэли ничего не знал». Было решено «формулировать вопросы» Вяземскому, и ему был послан запрос. Из ответа Вяземского следует, что у него не реляция, а письмо д’Аршиака, который «вызвался изложить в письме все случившееся, прося меня при том показать письмо Г. Данзасу для взаимной проверки и засвидетельствования подробностей помянутой дуэли... отдал письмо сие Г. Данзасу, который возвратил мне оное с письмом от себя». Князь добавляет: «Прилагаю у сего то и другое». А также сообщает: «Я ничего не знал о дуэли, до совершенного окончания её... Равномерно не слыхал я никогда ни от Александра Сергеевича Пушкина, ни от Барона Геккерена о причинах имевших последствием сие несчастное происшествие».
Письма секундантов были приложены к делу. Я уже ссылалась на них, и сейчас скажу только, что в письме д’Аршиака есть попытка несколько «облагородить» Дантеса, а вот Данзас, заметив: «Истина требует, чтобы я не пропустил без замечания некоторые неверности в рассказе Г-на Д. Аршиака», - снова встаёт на защиту чести своего друга…
Продолжение следует.
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал
Навигатор по всему каналу здесь