… Родители назвали ее в духе времени: – Рэмо (Революция, Электрификация, Мировой Октябрь). Сложно придуматьменее подходящее имя для юной девушки, просто какая-то аббревиатура наряду с ВЦСПС или ЦПКО. Не с первой попытки, но все же удалось отстоять в ЗАГСе более благозвучное имя Римма, правда, сурово пристыдили за полное отсутствие патриотизма.
В одном из своих последних интервью состоявшийся и признанный поэт Римма Фёдоровна Казакова поделилась с читателями:
«Я была советским человеком, но по органике не вписывалась в ту эпоху – “Я шагала как солдат, часть массовки, часть народа. Но чертился наугад путь совсем иного рода”».
Путь «иного рода» в творчестве Казаковой был настолько очевиден, что даже зарубежные критики отмечали: «Ее творчество определено характерными для конца 1950-х годов поисками человеческой порядочности и отказом от пафоса и пропаганды…».
Она очень быстро стала своей в компании шестидесятников – рядом с Евтушенко, Рождественским, Ахмадулиной,Окуджавой, Вознесенским; была признана молодыми, но уже состоявшимися поэтами за яркую индивидуальность, непохожесть и, что совсем немаловажно, соответствие времени.
Ее первые стихи опубликовали в 1955 году, через три года вышел первый поэтический сборник, а в 1959 году Казакова стала членом Союза писателей СССР. Всего за годы ее творчества вышло около трех десятков книг; к сожалению, сегодня найти их можно только в букинистических магазинах и библиотеках. Такая ситуация поистине удивительна: вневременные стихи Казаковой несут в себе такой заряд мудрости, любви и открытости, что никак не могут быть не востребованы…
Однажды Римме Казаковой позвонила Агния Барто и с удивлением в голосе спросила: «Деточка, хорошие стихи, но как же можно так раздеваться перед таким количеством людей?». Казакова не раздевалась, она обнажала душу, повествуя о любви, не только чувственной, но и о любви совсем иного рода, о чем сейчас стыдливо умалчивают - о любви к своей Родине, она была «не из тех, кто меняет знамена».
Поэтессе очень нравилось писать тексты для песенного исполнения, она называла этот жанр очень демократичным, волнующим и радостным, поскольку «никто не знает кто автор, но все поют твои песни».
Из интервью с Риммой Казаковой: «Пахмутова прочитала стихотворение «Ненаглядный мой» в журнале «Юность», и родилась песня. Было это аж в 1969 году. Потом в моей жизни появились Саша Серов с композитором Игорем Крутым. Следом — Аллегрова, Пугачёва, Лещенко, Киркоров, Распутина… К сегодняшнему дню, думаю, проще назвать тех, с кем я пока не успела поработать, — почти у каждой звезды хоть одна моя песня есть».
Песни до сих пор исполняются на эстраде, они любимы и популярны– «Безответная любовь», «Мадонна», «Молитва», «Ты меня любишь», «Музыка венчальная» и многие-многие другие.Ее напевные, звучные стихи всегда великолепно ложились на музыку.
Казакова – первая и последняя женщина на посту Секретаря правления Союза писателей СССР— искренняя, откровенная и открытая, такие не очень годились для номенклатуры, поэтому «с треском оттуда выгнали». Мудрые друзья из Туркменистана утешили незадачливую чиновницу: «Не переживай. Из поэтов не выгоняют. А остальное не важно».
Литературный критик Кирилл Ковальджи когда-то очень давно написал: «Имя Риммы Казаковой неотделимо от легкой ауры легендарности. Ворвалась в шумную компанию шестидесятников откуда-то с Дальнего Востока, произвела фурор, молодая, красивая, заводная, талантливая - черт в юбке. Кажется. успех пришел к ней сразу - ее окатило жаркой волной тогдашней всеобщей любви к поэзии. И на гребне этой горячей волны она чувствовала себя, как рыба в воде. Легкая на подъем, веселая, щедрая, неистощимая. И не без привкуса авантюрности. Ее победоносное счастливое самоутверждение совпало с мироощущением первого послесталинского молодого поколения».
Римма Казакова всегда искренне верила в особое предназначение поэта на Земле. И мы верим. Верим в то, что творчество Казаковой не забыто. Формально в ее честь названа площадь в Новой Москве, учреждена литературная премия ее имени для молодых поэтов. Только книг нет…
📖 Стихи Риммы Казаковой:
Из первых книг, из первых книг,
которых позабыть не смею,
училась думать напрямик
и по-другому не сумею.
Из первых рук, из первых рук
я получила жизнь, как глобус,
где круг зачеркивает круг
и рядом с тишиною — пропасть.
Из первых губ, из первых губ
я поняла любви всесильность.
Был кто-то груб, а кто-то глуп,
но я — не с ними, с ней носилась!
Как скрытый смысл, как хитрый лаз.
как зверь, что взаперти томится,
во всем таится Первый Раз —
и в нас до времени таится.
Но хоть чуть-чуть очнется вдруг,
живем — как истинно живые:
из первых книг, из первых рук,
из самых первых губ, впервые.
***
В какой-то миг неуловимый,
неумолимый на года,
я поняла, что нелюбимой
уже не буду никогда.
Что были плети, были сети
не красных дат календаря,
но доброта не зря на свете
и сострадание не зря.
И жизнь – не выставка, не сцена,
не бесполезность щедрых трат,
и если что и впрямь бесценно –
сердца, которые болят.
***
На фотографии в газете
нечетко изображены
бойцы, еще почти что дети,
герои мировой войны.
Они снимались перед боем -
в обнимку, четверо у рва.
И было небо голубое,
была зеленая трава.
Никто не знает их фамилий,
о них ни песен нет, ни книг.
Здесь чей-то сын и чей-то милый
и чей-то первый ученик.
Они легли на поле боя,-
жить начинавшие едва.
И было небо голубое,
была зеленая трава.
Забыть тот горький год неблизкий
мы никогда бы не смогли.
По всей России обелиски,
как души, рвутся из земли.
...Они прикрыли жизнь собою,-
жить начинавшие едва,
чтоб было небо голубое,
была зеленая трава.
***
Постарею, побелею, как земля зимой.
Я тобой переболею, ненаглядный мой.
Я тобой перетоскую - переворошу,
По тебе перетолкую, что в себе ношу.
До небес и бездн достану, время торопя,
И совсем твоею стану - только без тебя.
Мой товарищ стародавний, суд мой и судьба,
Я тобой перестрадаю, чтоб найти себя.
Я узнаю цену раю, ад вкусив в раю,
Я тобой переиграю молодость свою.
Переходы, перегрузки, долгий путь домой...
Вспоминай меня без грусти, ненаглядный мой!
***
Под что-то, да, всегда под что-то,
под чье-то будущее «да»
вершится жаркая работа,
мучительная, как беда.
Тот хмель уйдет, уйдет похмелье,
и будет пусто и светло.
Но если что-то мы посмели,
то, значит, что-то нас вело,
и, значит, что-то было в миге,
глухом и тесном, как тюрьма,
раз существуют в мире книги,
деревья, дети и дома.
