В этот раз март очень боялся опоздать и, естественно, сильно спешил. Поэтому, уже на подходе, несясь вприпрыжку с кожаным портфелем в руке, в меховой шапке и очках в толстой оправе, поскользнулся о маленькую льдинку февраля, полетел и разбился о промёрзшую землю, разлетевшись на тысячу капель, забрызгав все вокруг и проползая глубже, в весну, мощным потоком воды.
Всматриваясь в эту картину торжества жидкости над газами и твердыми телами, Степан грустил и мечтал. Он стоял, облокотившись о подоконник и подперев подбородок ладонью, размышляя и поглаживая кошку. Если честно, все надоело, все опостылело Стёпе: и серость за окном, и работа, и непрекращающиеся споры в телевизоре с кучей бесполезных тем, мнений и тоннами выплеснутой зря в лица воды. Сколько лесных пожаров можно было бы потушить этой водой! Вспоминалось ему детство, его теплота и спокойствие.
- Надо бы погулять, - Стёпа сказал это, вроде как, невзначай, но слова, ничтожно колыхнувшие лепестки цветка в горшке, упали у него в сознании большим и увесистым решением.
Степан принятых решений не менял, и, уже через пару минут, наматывал на шею длинный вязаный шарф, стоя в коридоре. Не успел он надеть ботинки, как раздался стук. Степан приблизился к двери и посмотрел в глазок:
- Кто там?
- Это я, снег, я решил вернуться.
- Ладно, заходи, - Стёпа повернул два раза замок, и четыре ноги протопали на кухню.
- Ты надолго? – поинтересовался Стёпа.
- Говорят, на пару дней.
- Тогда открою форточку,- Степан повернул оконную ручку и уткнул нос в шарф,- Хорошо, что пришел. Знаешь, - начал он после непродолжительного молчания, - В моем детстве был свой, непередаваемый уют. Он, может, и заключался в одной, не горящей, лампочке из четырех, в люстре под потолком. В этой самой люстре, которая, могу поспорить, висела во всех соседних квартирах. Может, был он еще в заклеенном кусочке ковра, как назло, прямо по центру, в уродливых обоях, в проводе, висящем от стены к центру потолка. Но куда этот уют делся?! Я проворонил его, как и лучшие мгновения жизни. Сейчас я уже не помню велосипед «мишутка», украденный из общего коридора, вкус мороженого в металлической креманке, запах лаванды из шкафа. Понимаешь, теперь я обращаю на такие мелочи внимание, а раньше даже не забивал себе голову подобной ерундой. Тогда было время поразмышлять о чем-то более существенном. Сейчас же, - Стёпа махнул рукой,- Я тогда вышел на улицу из той комнаты с рваным ковром и убогими обоями за свежим воздухом, за лоскутком свободы, а теперь подумываю, как бы это было возможно вернуться обратно, в этот, до безумия привлекательный, мир несовершенства.
Степан расстроился, мороз тоже загрустил.
- Понимаешь, Стёпа - сказал он, - парадокс, к которому я пришел, заключается в следующей идее: любим и запоминаем мы дефекты, создающие индивидуальности. Ближе нам, наверное, был в детстве плюшевый заяц без глаза, нежели полностью здоровый, робот без руки, которую мама отломала ему в момент, когда вскрывала его коробку, велосипед, педаль которого нещадно скрипела, раздражая всех соседей на даче. Тебя то эта педаль, естественно, тоже раздражала, но вспоминаешь ты её, как родную. Не правда ли, все это напоминает стокгольмский синдром, когда жертва начинает испытывать привязанность к своему похитителю или мучителю. Отсюда же, скорее всего, более теплые воспоминания и нежные чувства к машине, которую приходилось без конца чинить. Где-то в этом же поле находятся и корни любви к своей воинской части, привитой чисткой сортиров и потоками увечий от старослужащих.
Степан задумался, снова подошел к окну.
Наверное, - начал он, - Это совсем неплохо. Дефекты всегда останутся в памяти, а вот воспоминаниям без таких дефектов, шероховатостей, и зацепиться-то в сознании не чем. А потом, в старости, я буду вспоминать все эти дефекты и пойму, что из них моя жизнь и состоит целиком.
Стёпа увидел в окне, как медленной походкой во двор, через арку, заходит апрель: в легкой шапке, расстегнутой куртке, хулиган, зажимающий сигарету между зубов. И глаза то такие, прищуренные, одно слово – бандит.
- Может и не плохо, - ответил снег, посматривая на часы и вытирая испарину со лба, - нужно время, чтобы узнать наверняка.
- Я не верю во время. Не хочу следить за ним и отсчитывать минуты и секунды до выхода из дома, до конца рабочего дня, до сна. Не люблю спешить, когда явно не соглашаюсь с его рамками, условиями и ультиматумами. Даже не знаю, когда мы стали его рабами.
Но Стёпа не успел договорить, как понял, что снег уже вышел из кухни, по направлению к коридору. Он выскочил вслед за ним, но увидел только захлопывающуюся дверь. Степан было бросился к окну, чтобы проводить мороз взглядом, но, отодвинув занавеску, увидел лишь, как на пустынной детской площадке, в своих коротких синих шортах на подтяжках, качается на скрипучих качелях май.