Читаю книжку воспоминаний космонавта Георгия Гречко. Приведу оттуда небольшую цитату, об Аркадии Райкине:
"Спектакль, на который Райкин меня пригласил, стал потрясением.
В антракте я зашел за кулисы. И сразу бросилось в глаза, что Аркадий Исаакович серьезно болен. Он выглядел изможденным, с трудом передвигался, держась за стену.
Но, как только настало время второго отделения - он с неимоверным трудом по стеночке доковылял до занавеса. Но, когда вышел на сцену - ожил, походка его стала легкой, а усталые глаза загорелись".
Так вот, я подтверждаю это преображение. Я сам его видел!
В Волгограде Райкин выступал один-единственный раз, в драмтеатре, будучи уже в весьма преклонном возрасте.
Билеты достать было невозможно, и мы с другом Мишей их нарисовали. То есть в буквальном смысле, чертежным пером, разбавленной черной тушью и разбавленными синими чернилами для штампов. С бумагой тоже без проблем, билеты в театр печатались на той же бумаге, что и афиши, а у них имелись большие пустые поля, вполне подходящие, чтобы оторвать их и изготовить пару билетов.
Опыт в этой области у нас к тому времени был достаточный, подделка получилась качественная, и в театр нас пустили.
Сидячих мест не нашлось, и мы забились на проходе в каком-то темном углу в расчете на то, что нас не найдут.
В первом отделении спектакля Аркадий Райкин еле ползал по сцене, шамкал, путал слова, что-то неразборчиво бормотал, и, честно говоря, никакого удовольствия такое зрелище не доставляло. Это была не болезнь, как пишет Гречко, а обыкновенная старость.
Дождались второго отделения. Из зала уже кое-кто ушел, поэтому нам удалось занять два чужих хороших сидячих места.
Поднялся занавес. Опять вышел Райкин.
Я не знаю, что с ним сделали врачи, или он сам сумел собраться и полностью преобразиться за эти пятнадцать минут, но это снова был тот самый великий артист, которого мы все знали и любили. Он играл, как всегда, великолепно, и сорвал такой аплодисмент, переходящий в овацию, которого крыша нашего убогого провинциального драмтеатра никогда ранее не слышала и больше никогда не услышит.
Крышу, конечно, жалко.