Оговоримся сразу – это выражение – «кризис гуманизма» - продукт моих собственных измышлений, и того, что я под этим понимаю. И согласно моему пониманию, таких «кризисов» культура пережила за последнюю треть-первую четверть XX-XXI вв (а это, подумайте только, средний срок жизни одного человека) ровно два. И вот об этом – ниже. Что же я имею в виду?
Давайте сразу: в своем нынешнем очерке я не собираюсь проводить глубокий и всесторонний анализ литературы и культурного наследия всего двадцатого века – ограничимся тем, что мы сами успели застать и вкусить, ну и может, совсем немного раньше. То есть – последняя четверть двадцатого и первая – двадцать первого века. То есть все-таки коснемся культуры модерна и постмодерна. Метамодерн, пожалуй, все-таки оставим за скобками, просто чтоб не растекаться мыслию по древу. Мы в нем живем, в конце концов, и об этом я тоже скажу, но кратко.
Итак, что же за интригующий такой кризис автор нынче вынес в заголовок?
Да все просто. Мы же все помним тут картинку про конфликты в литературе?
Кстати, вот она, на обложке.
Давайте возьмем шире – не только в литературе, а в искусстве вообще. Где человек и его противостояние с кем-либо и чем-либо – главная тема произведения.Да, все так. Человеческое вообще – всегда центр творчества. А уж чему противостоит герой – богу, обществу, другому герою… отсутствию бога ли, вопрос другой.
Дело, правда, в том, что со временем – с нарастанием информационной напряженности жизни, будем честны – с самим героем, который должен чему-то там противостоять, тоже творилось неладное. Из классического героя, который побеждает необузданные силы, врагов или слепую судьбу, герой превращался в потерянного среди обыденности и внешнего благополучия человека. Ему и конфликтовать-то вроде бы не с чем: природа не старается убить, потому что ты не первопроходец, не наедине со стихией, не воин в поле. Другой человек – о, время честных поединков ушло. Твой противник – не природа и не другой человек, но… люди? Жизнь? Смысл жизни, а точнее, его отсутствие?
У нас с вами не лекция по обществознанию, а скорее рассуждение о культуре и литературе – поэтому очень коротко: новое время принесло людям материальное благополучие и отлаженный порядок жизни… ну, относительно, но все-таки принесло. И человек (как вид) оказался в растерянности. Потому что уровень жизни-то повысился. А уровень самоосознания? С ним все оказалось достаточно непросто. Мало было достигнуть определенного общественного договора о культуре поведения, как оказалось. Люди обнаружились двух сортов, внезапно. Те, кого мучила не находящая приложения внутренняя, назовем это так, пассионарность (за этим словом автор ставит вот что: страсть к новому, желание идти вперед, просто творить, быть всегда немного где-то за рамками обыденности), и те, кого устраивало все то, что уже есть. Ну, как обнаружились – просто ритмы жизни ускорились, выросло информационное напряжение, и стало просто_лучше_видно, что эти два сорта были всегда. Усугубились различия – и первые остались несколько не у дел. И даже местами под порицающим недовольством вторых – ну что вам все неймется? Все же есть!
И эти два сорта стали активно конфликтовать.
В мире росло число материальных благ, а вот люди друг друга понимали все хуже. Больше скажу – многие люди и сами себя-то переставали понимать. Люди оказались в своем спокойном сытом будущем оторваны от крайних переживаний, которые для работы психики просто необходимы. Нет, дело не в том, что у человека XX века нет никаких опасностей под боком, вовсе нет! Просто люди добровольно отгородились от того, чтобы их осознавать. Натащили в свою нору мягких одеял и вкусной еды, и решили, по примеру людей древности, что можно перестать думать о будущем. Технологии выросли, самосознание нет, вот вам и иллюстрация.
Автор при этом вовсе не презирает блага современности – просто вот отгораживать свое сознание от крайних переживаний – тупиковое решение для человеческого сознания.
И давайте я поясню, что это такое, в двух словах, это самое крайнее переживание.
Это эмоции, непосредственно связанные с витальными ценностями. С вопросами жизни и смерти. С ощущением, что жизнь твоя единственная и другой у тебя не будет. С чувством, что каждое твое решение, мысль, чувство – важны. И – с сопереживанием.
Это то самое «биение жизни», которое хотел ощутить Вава Татарский в «Generation P».
А знаете, с чем еще связано это самое биение жизни? С возможностью сопереживать кому-то. Полностью, со всей самоотдачей.
И это – болезненно. Весьма болезненно, и поэтому человечество, подобно ребенку, выплевывающему что-то не совсем вкусное, но полезное (уровень самосознания не вырос!) предпочло жевать сладкую кашку безопасности и сытости. И крайние переживания – их стало не хватать. Именно о них тосковали люди пассионарного типа.
Чтобы расти, нужно давать пищу этому внутреннему пассионарному пламени, а общество предпочло лениться. Ну, конечно, за исключением отдельных групп людей. Но массово – массово возобладала тяга к сытости, безопасности… стремление к гомеостазу. Потому что оно наконец-то стало возможным. Нет, люди всегда были и остаются людьми, просто раньше технически это было сложноосуществимо. А тут – о, ради бога. И весь научно-технический прогресс только подогревал человеческую мечту о теплой берлоге и минимуме усилий: как тут не вспомнить пресловутого фоллаутовского «робота-помощника за 33,90$». Важно лишь то, что мечта о праздной сытости наконец стала реальностью. И многие люди… попросту взбунтовались. Взбунтовались против сбывшейся месты. Почему?
Потому что именно тогда и появилась такая тема, как потребление как замена любым эмоциям и любому благу. Заменим крайнее – на простое и понятное. Безопасное. Люди хотели соли на губах и запаха озона, ветра в волосах и долгой дороги, а им предлагали «освежитель воздуха «путешествие к побережью», совсем как настоящий, и без каких-то проблем и опасностей пути!».
Модерновая литература вся выстроена на этом. Модерновая культура пронизана мотивами протеста против общества потребления, протеста против общества спектакля, против идеи благополучной маски. Против, если хотите, идеи лжи, если говорить максимально коротко и максимально громко.
«Колыбель для кошки», «Бойня номер пять» - привет, писатель Воннгеут, например.
Привет, «О дивный новый мир» Хаксли, разумеется.
Привет философ Бодрийяр с теориями симулякров в обыденной жизни.
Шестидесятые,а за ними и семидесятые, годы расцвета всевозможных субкультур таким пышным цветом, что они, наверное, навсегда изменили культурный контекст цивилизации.
И вот он, вот он, следите за руками, первый кризис гуманизма.
Конфликт человека с обществом, с самим собой, с богооставленностью. И протест. Протест против осуществленной мечты – против сытого спокойного гомеостаза.
Протест против того, к чему стремился?
Да, и знаете почему? Потому что человек спохватился, что в этой осуществленной мечте не осталось места для него самого. Для всего того, что делает его человеком – мятущимся, сильным, горящим изнутри какой-то важной идеей. Просто чувствующим, в конце концов!
Человек потерял человека – как снаружи, так и внутри. Не бога – но образ самого себя человечество стало терять, и поэтому… и поэтому и началось все то безумное, прекрасное и местами жуткое в культуре вообще и литературе в частности.
Книги и песни о истинном и кажущемся, отказ от потребления как смысла всего, поиск самого себя – вот оно, вот оно. Гомеостаз качнулся, как Шалтай-Болтай, и взорвался изнутри. Суть человеческой натуры не выносит остановки, суть – в динамическом равновесии, то есть вечном движении. И что мы видим на пике кризиса поиска человека?
Да, это было уже не раз, мы все знаем, как циник Диоген искал днем с огнем человека… правда, он искал «хорошего человека». Людям на пике перенасыщения потреблением, людям в первом кризисе гуманизма нового и новейшего времени нужен был не хороший или плохой – им нужен был настоящий человек.
И все – настоящее, а не кажущееся. Рожденное из боли и крови человеческой души, а не собранное на заводе по красивому стандарту. Клан, а не формальная семья. Карасс, а не гранфаллон. Правда, а не симулякр. Не злые феи украли у вещей, слов и понятий внутреннюю суть, но сами люди – и многие это поняли. И поэтому – поэтому началась культурная война за человеческое начало. Которую мы, между прочим, великолепным образом застали. И первую, и вторую.
Расцветом темы, пожалуй, стоит обозначить рубеж веков – от модерна постмодерновая культура радостно переняла знамя войны за человеческую суть, облекая ее в иные, чуть более вычурные формы. Миллениум принес теме критики потребления столько великолепных творений! «Матрица»! «Джонни-мнемоник»! «Электоровцы!» «Бегущий по лезвию»! «Аватар» Кэмерона! И даже, удивитесь, но «Терминатор». И внезапно - почти все книги Кинга. Ладно, окей, все действительно хорошие книги Кинга.
Это был расцвет и вершина кризиса гуманизма, что толкнула нас – говоря «нас», я имею в виду людей вообще – искать людей и вокруг, и в себе.
И так первый кризис гуманизма плавно и легко, ненавязчиво перекатился во второй. Теперь мы ищем не настоящего человека, но человека вообще. Хоть какого-то. Даже если он… киборг? Вот, собственно, и метамодерн: где разница, кто человек, а кто нет, если границы призрачны, зыбки, неясны? И есть ли они?
Поиск человека – настоящего человека – настоящих людей – приводит нас к тому, что называется еще поиском корней. Мы сначала искали единое-из-много, настоящего человека рядом с собою.
Карасс.
Ка-тет.
Клан, семью.
Вместе с этим мы искали себя.
Человека внутри себя.
Люди перестали понимать, кто они, а чтобы перестать путать истинное и мнимое, надо понять самого себя.
А еще новые технологии – мир не стоял на месте! – принес новые вопросы. Вопросы транс-гуманизма. Человек ли - механический человек? Созданный в пробирке человек? Что есть, в конце концов, это самое – человек?
И сам я – человек ли?
Поиск семьи и корней, своего карасса, ка-тета, клана - он никуда не уходил. Нас этот самый второй кризис гуманизма одновременно разрывает по двум направлениям течения линии времени, тянет в прошлое, и неумолимо волочит в будущее.
Второй кризис гуманизма поглотил, вобрал в себя все вопросы первого, и ушел в самую глубину. В свои собственные корни. Кто это – человек? - спрашивает нас этот кризис.
И никто из пишущих сейчас о людях не остается в стороне от вопроса этого самого второго кризиса гуманизма – что есть человек. Где его найти, даже в самом себе?
Где в этом буйстве стоит сам Эйрик Годвирдсон?
А знаете, мы ответим.
У нас довольно мрачная и суровая позиция в этом вопросе, и вместе с тем – она очень простая. Она выражается одной фразой: люди всегда люди. Не важно, какого цвета у них глаза и кожа, белая она, красная, зеленая или синяя, и какой формы уши и ступни. Не важно, рожден ты от матери и отца, или вырос из набора клеток в приборах и руках инженера.
Если ты способен сказать – я человек, если способен бояться, и перебарывать страх, любить и ради того, что любишь, преодолевать себя самого, если способен сопереживать и чувствовать чужую и свою боль… а главное, все-таки хочешь сказать «я человек» - ты человек. И ты победил свой личный кризис гуманизма.
Люди всегда люди - были, есть, и будут, даже если они об этом забывают. Если забывают – им необходимо напомнить. Даже через боль, в первую очередь душевную.
Ну а литература и искусство в этом просто играют роль зеркала. И рупора, в общем-то
Мы – люди – и мы ищем человека. В себе и в других. И не позволяем забыть, что ты – я – все мы – люди.
Подписывайтесь на канал и приходите на наш сайт, там много других статей и много другого!
#литература #литпроцесс #писательство