Свою концепцию переоценки ценностей Ницше считал злободневным проектом, который отвечает на реальные, хотя и не осознаваемые потребности современной ему переломной эпохи. Переломной он её считал по нескольким причинам. Прежде всего, в XVIII – XIX вв. под давлением внутренних противоречий происходил коллапс нигилистической христианской морали с доминирующим в ней элементом отрицания. Начало этому было положено ещё в эпоху Реформации: с тех самых пор посюстороннее всё менее и менее охотно отвергается. Формируется тенденция к приятию «мира сего».
С другой стороны, правдивость, воспитываемая христианской и вообще любой идеалистической системой ценностей, неизбежно накидывает удавку им на шею. По мере развития научного знания и критического образа мысли оторванность этих устаревших концепций от реального опыта становится всё очевиднее. Таким образом, «самоубийство морали, – пишет Ницше, – есть её последнее моральное требование!» [1].
Это, конечно, не уничтожило трансцендентно-ориентированную мораль, но её жизнеспособность и место в системе общественной практики были ограничены до критических пределов. Подрыв идеалистического образа мысли, всего отрицающего нигилизма, мог быть осуществлен либо позитивными режимами воли к власти, либо реактивностью. Понятно, что произошло последнее, и Ницше дает ёмкую формулировку победе реактивного человека над человеком отрицающим в известных словах: «Бог мёртв».
Это подтверждает Жиль Делёз в своем талантливом и, что важно, довольно систематическом исследовании ницшевской мысли. «Убийцей Бога, – пишет он, – является реактивный человек» [2]. «Реактивная жизнь разрывает союз с негативной волей, она хочет царствовать единолично» [3]. Человек слишком устал от той активности, что ещё была в его отрицании, от налагаемых им ограничений и обязанностей. Бог стал ему в тягость – и он убил его. Теперь «он ставит себя на место Бога: он больше не ведает ценностей, превосходящих жизнь, но он знает лишь реактивную жизнь, которая довольствуется собой и притязает на эманацию собственных ценностей» [4].
Эпоха Ницше носила переломный характер ещё и потому, что закат отрицающего нигилизма с последующей заменой потусторонних ценностей посюсторонним и ещё только зарождающимся гедонистическим цинизмом привели к кризису беспочвенности. Известный диагноз, который был поставлен XX и затем XXI веку, сводится к констатации ценностного вакуума или, во всяком случае, неосновательности новых ориентиров. Представления индивида о мире более не дают ему в его конечности и малости надежды на связь с вневременным, вообще какого бы то ни было связного и удовлетворительного представления о месте и роли человека в истории и мире. Вопросы «Зачем?», «Для чего?» являются потому центральными не только для Ницше, Хайдеггера, Достоевского, Толстого, Шестова, Франка, Дюркгейма, экзистенциалистов, Чорана, но почти для всех мыслителей, начиная с конца XIX в.
Тоска по человеку и обществу, которые бы видели в жизни некий превосходящий её смысл, заметна в Ницше со школьных лет. В полной мере она расцвела в период увлечения философией Шопенгауэра и затем Вагнером, для которого вопрос возвращения миру цельности был первостепенным. Джулиан Янг в, пожалуй, самой лучшей и полной интеллектуальной биографии Ницше, написанной на сей день, так описывает лейтмотив вагнеровской и ницшевской социально-культурной критики: «Современное общество превратилось в атомизированный мир того, что Вагнер называет “абсолютным эгоизмом”, мир, в котором есть лишь одна общность – искусственное и насильственное единство, создаваемое государством. Вследствие этого, жизнь как в социальном, так и в индивидуальном измерении становится бессмысленной» [5].
Наступило время великих экспериментов, и Ницше был одним из первых, кто взялся за основательное теоретическое решение проблемы заполнения образовавшегося вакуума и оздоровления исторического процесса, отойдя от большинства вагнеровских идей, но не от этого общего основополагающего устремления. Он, как и Хайдеггер сорока годами позднее и почти на тех же основаниях (возвращение к первоистоку), поднимает вопрос о Новом Начале, о глубокой реформе культуры и общества, растянутой на столетия [6].
Начальный этап данного проекта известен нам под именем «переоценка ценностей», ключевые идеи которой были разобраны нами ранее. Теперь же принципиально важным представляется прояснить проблему реализуемости требований ницшевской этики. Она обусловлена двумя главными факторами: во-первых, историко-культурной координатой, а во-вторых – генетической базой. Несоответствие любого из них существу ницшевской переоценки ценностей не позволит ей завоевать и удержать господство, она не приживется на чужеродной почве.
Что касается первого из них, с исторической точки зрения свою эпоху Ницше квалифицирует как благоприятствующую парадигматическому сдвигу. Это был кризис старой системы, время относительного вакуума высших ценностей и время моральных и социальных экспериментов. Две крайние альтернативы, «два пути», возможные по итогам борьбы в XX и XXI вв., воплощены в образах-антагонистах, впервые появившихся в «Так говорил Заратустра»: последний человек и сверхчеловек [7]. В неоконченной черновой записи он характеризует своё время так: «опаснейшая середина, когда можно прийти к “последнему человеку”, но также и –…» [8] (здесь запись обрывается. – О. Ц.). Эта «опаснейшая середина» часто именуется Ницше «великим полднем» не только из-за срединного положения этого исторического часа, но и потому, что солнце познания достигает в полдень зенита, многотысячелетняя история человека и его место в мире становятся наконец прозрачны.
Новое Начало, за которое борется Ницше, вовсе не предрешено, оно даже сомнительно – и всё-таки возможно. За это «всё-таки» и нужно бороться. Если мы окажемся не в состоянии построить всё сызнова, на новых основаниях, подчёркивает он, то историческая исчерпанность Нового времени, расползшаяся по всем цивилизациям планеты, приведет к неизбежному самоуничтожению человечества. Разразится «нигилистическая катастрофа, кладущая конец земной культуре» [9].
Соответствия структуры генофонда задачам реформы представляется особенно сложно добиться, поскольку новый демократический европеец размяк и обрюзг, его воля слишком слаба, чтобы выдержать строгость ницшевской этики. Как же быть? Понятно, что культурно-мировоззренческие и тем более генетические трансформации не могут быть резкими. Это диктует необходимость использования спиралевидной, диалектической модели цивилизационной реформы.
Первичный культурно-политический толчок вызывает первичный генетический сдвиг. Они формируют базу, от которой отталкивается следующий импульс уже для более глубокого изменения. Так, шаг за шагом, виток за витком расширяется спираль, пока прогресс не замедлится, достигнув точки стабилизации социального устройства и мировоззренческих ориентиров. Возникает другой вопрос: кто будет управлять этим сложнейшим долгосрочным процессом? Для ответа на него Ницше формулирует свой пятый идеал – идеал философов будущего. Именно на плечах этих людей, несущих «всестороннюю ответственность» [10] за судьбы Нового Начала, будет лежать «общее развитие человека» [11], а в конечном счете и создание нового, сверхчеловеческого вида [12].
Всё указывает на то, что возникновение глашатаев и проводников нового миропорядка, которым Ницше отводит роль «властителей земли», в полной мере подчинено вышеуказанному закону [13]. Первые их поколения ещё не будут в полной мере соответствовать своему предназначению и будут стоять одной ногой в прошлом. Однако именно им предстоит нести тяжкое бремя наведения мостов между старым и новым, дело борьбы за власть, ибо ценности и порядки Нового Начала недостаточно сформулировать – их нужно ещё привести к господству. На этом пути пионерам практической переоценки ценностей, считает Ницше, непозволительно быть особенно щепетильными в выборе средств.
В конце 1887 – начале 1888 гг. он делает набросок к неоконченному произведению с говорящим названием: «Как привести добродетель к господству. Tractatus politicus». Основной вывод этого фрагмента продолжает его давнее наблюдение: воцарение новой морали возможно лишь теми же средствами, что и всякая победа – а именно, неморальными. «Свобода от морали, свобода даже от правды, – пишет он, – ради той цели, что окупает любую жертву: ради господства морали» [14]. «Образцом совершенства» в области политики он провозглашает макиавеллизм, понимая под ним последовательный реализм в оценке инструментов, необходимых для достижения поставленных целей, и готовность к жестким, но никоим образом не бессмысленно жестоким мерам [15].
Избежать их применения не представлялось Ницше возможным, поскольку преодоление сопротивления старой системы всегда сопровождается глубокими потрясениями и временным умножением совокупного несчастья. Он предостерегает философов будущего от излишнего мягкосердечия: «вы подсчитываете счастье и при этом забываете о будущих поколениях» [16]. Словом, им придётся пожертвовать своим счастьем и «счастьем современников ради будущих людей. «Спросите женщин, – продолжает он: рожают не потому, что это доставляет удовольствие» [17].
В описанной картине не трудно увидеть идеал, выраженный Платоном в известном месте его диалога «Государство»: «Пока в государствах не будут царствовать философы, либо… нынешние цари и владыки не станут благородно и основательно философствовать и это не сольется воедино – государственная власть и философия… до тех пор… государствам не избавиться от зол» (437 e-d).
Под философами-властителями Ницше понимает приблизительно то же, что Платон. Это люди, которым открыта истина, которые способны мыслить свободно, последовательно и масштабно и планировать политику государства в долгосрочной перспективе, постоянно соотнося её с высшими ценностями. Его политическая теория действительно во многом продолжает греческие образцы, но в отличие от Платона Ницше намного детальнее осмысляет общественную роль философа-государя. Он выделяет у него следующие тесно взаимосвязанные функции-ипостаси: просветитель, законодатель, художник, врач, воспитатель.
1. Просветитель. Подобно многим мыслителям новейшего времени, Ницше констатирует провал проекта Просвещения. Он укоряет его в наивности, однобокости и поверхностности в трактовке природы и человеческой психологии, зависимости от целого букета заблуждений прошлого и утопических планах по реорганизации общества на сугубо рациональных началах.
Тем не менее Ницше ни в коем случае не отказывается от программной цели Просвещения – разрушения иллюзий, развития культуры критического мышления, синтеза накопленного исторического и научного опыта. «Новое Просвещение», как Ницше несколько раз именует свою доктрину, является первой задачей философа будущего [18]. Ему предстоит не только освобождение ума, но и «осмысление всего пережитого», подготовка знания, «необходимого для управления землей» как единым целым [19].
2. Законодатель. Как мы помним, Ницше отталкивается от идеи, что «главным средством, с помощью которого из человека можно вылепить всё, что будет угодно созидающей и глубокой воле, служат законодательные морали» [20]. Слово «законодательный» является здесь ключевым, ибо мораль, дабы лечь в основание нового типа личности и общества, должна быть претворена в закон. Ницше не вкладывает в понятие закона смысла юридической обязательности. Называя философов будущего «законодателями оценок», он подчёркивает императивность, властный характер всякой системы ценностей, которая жизнеспособна в том лишь случае, если твёрдо говорит: «так должно быть!» [21].
3. Художник. Распространяемое учение – и в первую очередь его этическое ядро – должно обрасти живой плотью. Оно нуждается в эмоционально-образном наполнении, без которого идеи не найдут отклика в сердцах и не увлекут людей. Эту функцию выполняет философ-художник: он конструирует цельную картину мира, создаёт связный и живой образ прошлого, настоящего и будущего. Особенно важно подчеркнуть, что он не стремится в своей творческой деятельности, как мог бы учёный, непременно отразить некую «объективность» вещей. Ницшевский философ-художник сознает условность идеала объективности, помещая над ним идеал возвышения и совершенствования человеческого вида. Его творение выражает его субъективную волю, его представление об условиях развития жизни, которые могут как совпасть, так и не совпасть с тем, что кажется ему истиной.
Таким образом, Ницше, подобно Платону и Макиавелли, даёт правящему сословию право на «святую ложь», на внушение и поддержание полезных мифов. Истина вовсе не представляется ему ценностью самой по себе, тем более верховной ценностью. Напротив, для большинства людей она опасна, нестерпима, вот почему они почти всегда инстинктивно находят способ укрыться от нее. Важно лишь одно: чтобы человек…
<…>
Получить доступ к полной версии статьи и подкаста
Канал в Telegram // YouTube // ВК // Поддержать автора