Начало тут
Быстролетову "повезло". К весне тридцать девятого года страшный Лефортовский застенок начал пустеть. Любое дело в СССР почти всегда организуется в форме шумной кампании с выполнением заданного сверху плана, с встречным планом по инициативе исполнителей и конечным перевыполнением всех общих наметок. Поэтому напрашивался вывод, что трехлетняя кампания массового террора и истребления лучших партийных и советских кадров подходит к закономерному концу, что все задуманное в целом осуществлено, и в стране наступает передышка и подсчет потерь. Пришлось следователю Соловьеву заканчивать дело Быстролетова, только совсем не в том разрезе, что он первоначально намечал.
Первоначальные планы у Соловьева были грандиозные - обвинить подследственного в том, что он был сыном царского генерала, служил в "Дикой дивизии", служа у белых вешал коммунистов, потом, служа у Махно, тоже вешал коммунистов, а потом, завербованный четырьмя вражескими разведками, пробрался в СССР, чтобы взорвать Кремль. В итоге Соловьев получает орден за разоблачение такого матерого врага, об этом напишут в советских газетах, а Быстролетов быстро получает свой расстрел
Но начальство скорректировало полет фантазии следователя. Решено было сделать его просто завербованным чехословацкой разведкой студентом.
Составить громкое дело не удалось. Прогреметь на весь Союз тоже. Теперь Соловьев угрюмо скреб пером и записывал мои скучные показания: меня умерший до моего прибытия в Прагу студент, якобы бывший эсером, завербовал в эсеровскую организацию, созданную при Союзе студентов граждан СССР двумя офицерами чехословацкой полиции по фамилии так и так (я назвал их двумя чешскими похабными словами). Оба завербовали меня в чехословацкую разведку, и за тысячу крон в месяц я сообщал им публиковавшиеся в советской и чехословацкой печати цифры планов экспорта и импорта. Это я сделал из злобы на советскую власть за то, что она отобрала у меня в Анапе лучший в городе дом на Пушкинской улице, номер 51 (такого там нет, что легко можно доказать справкой из Анапы). Я сам вербовал своих знакомых в террористическую организацию, а именно в 1936 году передал в Анапе бомбы бывшей графине Елизавете Робертовне де Корваль, которая спилась и умерла на десять лет раньше, и мадам Ассиер, уехавшей с белыми за границу еще в 1918 году при эвакуации Новороссийска (Соловьев хоть тут дал волю своему пристрастию к громким именам). Вот и все. Коротко и куце — не дело, а кот с обрубленным хвостом. Я сам обиделся, но делать было нечего: все — и никаких гвоздей. В этом разрезе я был потом похоронен по третьему разряду. Тэк-с, тэк-с…
А через несколько месяцев после отстранения Ежова, Соловьев и другие ежовцы были арестованы уже новым наркомом - Л.Н. Берия тоже по ложному обвинению в принадлежности к тайной террористической организации и расстреляны. Сталин желал предстать перед судом истории с чистыми руками. Он знал, что свидетели мешают, что они — обуза и опасность, винтики, мелочь, которая все же мешает строительству Рая на земле, за которое он считал себя ответственным.
Быстролетов же в мае 1939 г. получил от Военной коллегии ВС СССР свои 20 лет лагерей и пять лет поражения в правах, и отправился этапом до красноярской пересылки, а оттуда по Енисею до Дудинки. Из Дудинки, "по тундре, по железной дороге", прибыл 29 августа 1939 г. с этапом в Норильлаг на строительство Никелевого комбината.
За год до этого он сидел в Лефортово в одной камере с арестованным начальником Норильлага Матвеевым. В 1935 г. Матвеев с 1200 первых заключенных прибыл в к отрогам Путоранов. Ранее в этом месте уже были попытки освоения медно-никелевого месторождения, но не совсем удачные. Место, не имеющее сухопутной коммуникации с внешним миром. Среднегодовая температура -16 градусов, сильнейшие ветра и вечная мерзлота.
Чтобы попасть туда надо было плыть по Енисею до Дудинки, а потом добираться пешком по бездорожью тундры 115 км на юго-восток. Или же через Ледовитый океан входить в реку Пясину и плыть по ней и, пересекая озеро Пясино, до верховьев реки Норильской, и потом еще около 20 км. добираться по тундре до места.
А в 1938 г. за срыв плана строительства Матвеев был арестован. И, сидя в одной камере с Быстролетовым, пытался рассказать ему о Норильлаге. Но Быстролетов даже мысли тогда не допускал, что его осудят. И как же он потом рвал на себе волосы, когда прибыл в Норильлаг, ведь Матвеев рассказывал ему, как себя вести в лагере, давал данные некоторых людей, которые могли быть полезны Быстролетову, если он попадает туда.
Вот таким, примерно, выглядел Норильск во времена пребывания там Быстролетова. Бескрайняя тундра, вдали отроги Хайерлаха, через 20 лет возле тех гор откроют Талнахское рудное месторождение и начнется знаменитая в 60-е годы комсомольско-молодежная стройка по созданию города горняков Талнаха и новой рудной базы Норильского комбината.
По профессии юрист и врач Быстролетов мог бы спокойно работать в медчасти лагеря, но пошел бригадиром на стройку. Тогда у него еще была мысль добросовестным трудом добиться досрочного освобождения. Но очень скоро он понял, что в лагере главное - выжить. Не умереть от дистрофии, не надорваться на стройке, не попасть на нож уркам.
Ему удалось с общих работ перейти работать в медсанчасть для т.н. "доходяг", заключенных, которым скудное питание и тяжелый физический труд, довел до грани между жизнью и смертью. И работая в санчасти второго лаготделения Норильлага, Быстролетов летом 1940 г. начинает записывать свои впечатления от встреч с другими заключенными.
Вот, например, ссученный вор, комендант лаготделения, бандит и многократный убийца Пашка Гурин. Быстролетову интересен этот ранее ему незнакомый тип людей - профессиональные воры, которые живут по своим законам в своей параллельной государству реальности.
Ты подумай, доктор, ну, пойми же хорошенько: я человек, вор, хотя теперь и посучился. Мне жить. А те все и ты тоже — фрайеры. Овцы. Вы существуете, чтоб мы вас стригли и калечили. Человека убить не положено, и вор никогда, слышь, доктор, никогда не убьет другого вора, у нас за это по закону немедленная казнь. Этого нельзя делать, доктор, это выходит не по-человечески. Ну, вроде — грешно! Понял? А овец же не убивают, правда? Их стригут, колют и едят, — импульсивно и эффективно! Это — в законе, это — положено!
Вот такая философия, вот такой закон. Вас, простых людей, мы воры имеем полное право стричь, колоть, есть и калечить. Это закон, это положено. Но между собой воры никогда не будут вести разборок. Это грешно. Вор никогда не подымет руку на другого вора.
А чем же отличаются фрайеры от людей?
— Вот чудак! Очень просто: свободой и несвободой. Человеку положена свобода: жить в свое удовольствие, как только он сам сможет его себе обеспечить. Ему все разрешается, и руки у него для этого свободны. Фрайер с детства тем и занят, чтобы покрепче себя связать, руки и ноги себе опутать. Сам не сумеет, так других зовет на подмогу, — фрайеры законы для себя все вместе устанавливают. Им ничего не положено по их же желанию: они так нагрузились законами, что и подняться на ноги не могут, так на коленях и живут. Одно слово — фрайеры! Овечье племя!
Человек, то есть вор, должен жить в свое удовольствие, как только сам и может его обеспечить, ему разрешается все. А остальным, законопослушным фраерам, ничего не положено, нагрузились законами, что так на коленях и живут, овечье племя. Поэтому воры и есть самые свободные люди.
А на утверждение Быстролетова, что все-таки воры не живут по-человечески, рано или поздно попадают за колючую проволоку, Пашка выдает такую тираду, что под нею именно сейчас подпишется огромное число современных российских фрайеров. А написано это в 1940 г.
— Ты вот сказал, что мы, воры, которым на земле в натуре положена свобода, нигде, то есть эффективно нигде не можем жить по-человечески. Врешь, доктор! Во многих странах, конечно, нельзя жить, где разные коммунизмы и прочие фрайерские выдумки свободных людей заедают.
Но в Америке можно! Вот Америка — это страна свободы! Понял? А? Молчишь? Там оружие продается везде без разрешения, люди живут богато, носят одно импортное заграничное барахло, паспортов и прописок никаких нет, там фрайеры наших советских бумажек не получают, а одни только доллары, и воры держат в руках целые города. Чикаго, например, слышал?
Ну? Ну?! Молчишь? То-то! Вот там и есть импульсивная свобода! И полиция там ворами подкуплена, да что полиция: адвокаты куплены, сенаторы, губернаторы! Слова-то какие, слышь, это просто музыка в натуре, а не слова: се-на-то-ры, гу-бер-на-то-ры!
А у нас? Кого покупать? Где? Если здеся и сената даже нету, а одни советы? Куды же податься? Доктор, скажи? А в советах одни доярки и свинарки?! Их же не купишь, эта говядина не понимает ничего в жизни! Свинарю зачем свобода? Ему нужен свинарник, падлу, чтоб его зарезали!
Конечно, Советский Союз — не Америка, доктор, и ты эффективно прав: здесь вольный человек ничего и не получит, как только загон из колючей проволоки! Эх, гадская житуха! Одолели фрайера и со всякими своими Марксами!
Заели! Житухи — никакой! И человек, — несмирительный который в натуре американец, которому по природе положена свобода, он борется за нее, и все напрасно: он импульсивно загибается! Эффективно задирает копыта!! Он погибает!!!
Пашка выбросил правую руку высоко в воздух и минуту стоял так, весьма напоминая памятник Свободы у входа в Нью-Йоркскую гавань. Потом обмяк, шумно вздохнул и рухнул на стул: он был в полном изнеможении после такого взрыва чувств.
Вот такой это был наш советский американец, ссученный вор, комендант лагпункта, типа внутрилагерного капо, грабитель и убийца, на котором крови по шею, Пашка Гурин. Погиб он не хорошей смертью. Вдвоем с Быстролетовым они возвращались по летней норильской тундре в лагерь, Пашка оступился, переходя промоину, и упал в воду. И засосало его, как в трясину, донным илом. Утонул.
Без тени личной неприязни описывает Быстролетов лагерных урок. Для него это люди из другого мира, и лучше с ними не пересекаться. Хотя, и пользуется в случае необходимости их услугами. Так во время этапа из Норильска в Красноярск многократный убийца Вова-Шимпанзе убьет одного психически больного зэка, бывшего военного инженера, который все время пытался задушить Быстролетова. принимая его за своего следователя. Быстролетов только намекнет и Вова-Шимп вчистую "исполнит" ненормального.
А потом в Мариинском лагере у Быстролетова один молоденький "бытовик" украдет фотографии его жены Иоланты, которая будучи высланной зимой 1942 г. из Москвы в Саратов, безнадежно больная туберкулезом, покончит жизнь самоубийством. Фотографии жены - это были, как иконы в лагерной жизни Быстролетова. И тогда он заплатит лихому урке Мишке Удалому 35 пачек махорки, чтобы тот нашел и наказал вора. Мишка нашел и на глазах Быстролетова раздавил воришке печень.
Но больше всего Быстролетов хотел разобраться, как же так произошло, что в стране произошла эта катастрофа Большого Террора. Своего мнения у Быстролетова пока нет, он беседует на эти темы со своими солагерниками - бывшими видными хозяйственниками и военными.
У меня в голове смутно бродящие мысли еще не уложились в стройную систему, и, желая испытать его, я ответил:
— Полагаю, что это дело рук иностранной разведки; через свою агентуру она методически выбивает лучшие кадры, тысяча за тысячей, сотню тысяч за сотней тысяч. Для чего? Чтобы ослабить страну. Может быть, в порядке подготовки к войне и новой интервенции с целью свалить Советскую власть. И это допустимо. После неудачи первой интервенции во время гражданской войны такая возможность не исключена. А как вы думаете?
Но нету ответа у его собеседника полковника Генерального Штаба.
— Надо думать, доктор. Наблюдать. Прислушиваться к людям. Присматриваться к жизни. Все скрытое откроется в должное время. Лишь бы дожить до него! Я с таким страстным интересом еду сейчас на Большую Землю: ведь наш этап — счастливый, он снимает с нас полярную изоляцию и бросает в гущу советской жизни! Будут свежие люди, газеты! Лишь бы дожить до понимания тайны!
Другой его собеседник бывший командир авиационной дивизии комдив Павлов тоже не знает ответа. Но он и в лагере продолжает оставаться коммунистом. Строить так нужный стране комбинат - вот теперь его партийное задание.
Я — коммунист. Обязан работать для партии и советского народа. До ареста служил в авиации. Теперь строю завод. Как видите, ничего не изменилось...Будет время, и партия скажет свое полноценное слово о допускаемых теперь перегибах. Пока же мы слишком мало знаем. Но кое-что все же известно. В руководство пробрались карьеристы и шкурники, Их мало. Дрожа за свое положение, они в целях профилактики уничтожают тех, кто мог бы устранить их. Их страх — хороший признак. Они питаются достижениями советского строя, но неизбежно будут отстранены. Партия и советская власть остаются.
Но они не фашисты. Фашисты, захватив власть, стали бы подрывать основы нашей силы. А эти строят! Понял, наконец? В советских лагерях не выполняется вредной для партии и страны работы. Карьеристы вынуждены строить потому, что самый легкий способ удержаться у власти — не становиться поперек всенародного шествия. Иначе сметут! Раздавят! Вот они и тащатся на поводу у партийной массы, — другого у них выхода нет. Не мы у них в плену, а они у нас! Кучка примазавшихся палачей и прохвостов с головой потонула в советской системе и не в силах изменить ход истории.И мы еще сведем с ними счеты — тихо, без крика, по-деловому.
А если меня будут заставлять вредить, то мы, коммунисты, не побежим, а с ломами выйдем на врагов и умрем в неравном бою. А попробуй ваш брат уголовник выйти против теперешнего начальства, помни — лагерные коммунисты будут против вас. С вашим братом нам не по пути!
И много было таких в лагерях, кто задавив в себе обиду, не позволив себе озлобиться на Родину и сделаться ее врагом, оставался советским человеком.
И в этом отличие воспоминаний Быстролетова от "опыта художественного исследования" , которое провел Солженицын в своем "Архипелаге ГУЛАГ".
И, гуляя во дворе, мы запрокидывали головы к белесо-знойному июльскому небу. Мы бы не удивились и нисколько не испугались, если бы клин чужеземных бомбардировщиков выполз бы на небо. Жизнь была нам уже не в жизнь.
Встречно ехавшие с пересылки Карабас привозили слухи, что там уже вывешивают листовки: «Довольно терпеть!» Мы накаляли друг друга таким настроением — и жаркой ночью в Омске, когда нас, распаренное, испотевшее мясо, месили и впихивали в воронок, мы кричали надзирателям из глубины: «Подождите, гады! Будет на вас Трумен! Бросят вам атомную бомбу на голову!
Вот так у Солженицына бывшие полицаи, власовцы, бандеровцы с надеждой смотрят в небо и ждут американские бомбардировщики с атомными бомбами.
Но все-таки Дмитрий Александрович Быстролетов нашел для себя ответ на извечные русские вопросы - кто виноват и что делать? Нашел он ответы на мучившие его вопросы уже в Мариинском больничном лагере Сиблага, где он работал врачом в инвалидном бараке. Но об этом в четвертой части.
Пишите комментарии. Ставьте лайки. Подписывайтесь на наш канал.