Прослушал аудиокнигу "Лавр" Евгения Водолазкина. Прожил житие русского святого в цвете, запахе, вкусе и звуке. Читалось как визионерский сон. Упал на морозе святой Андрей Цареградский и вдруг оказался в саду красы неизреченной.. Так и я: в начале Бердского шоссе - депрессивная бесцветность предзимья, а в конце - уютная келья души безоговорочного русского праведника.
Начну с того, что я, как и автор "Лавра", тоже изучал древнерусскую литературу в университете, тоже ездил в археографические экспедиции, боготворил академиков Д.С. Лихачева и А.М. Панченко и мечтал написать художественную книгу со святорусским (или византийским) колоритом.
Особенно (по-маниловски) очень хотелось облечь в словесно-буквенное мясо житие Андрея Юродивого. Ведь это ж какой роскошный панк-рокъ среди этикетной обывательщины средневековой Руси! Какое романическое (в смысле приключенческое) и подробно изложенное житие!
Как он гонялся за нищенкой-попрошайкой по всему Царьграду и бросался калом, как мылся в одной бане с блудницами (они трогали его тайные уды и говорили: "бл..ди с нами, похабе!"), как обличал мужеложника и гробнего татя, парадоксально давал милостыню (провоцировал нищую братию, чтобы они сами у него отбирали), спал с собаками (метафора - никто не пригрел убогого из "людей", токмо псы бездомные), видел рай (пол жития про видение рая) и т.д.
Да, Остапа понесло при воспоминании о чтении житий в библиотеках, написании диплома на тему: Христа ради Юродивые глазами современников. Так вот это вот всё во мне всколыхнулось с невиданным размахом при погружении в текст Е. Водолазкина!
Это ж искусно-калейдоскопическое переплетение всех жанровых текстов древнерусской литературы (жития, летописи, богослужебная литература, хожения Афанасия Никитина за три моря, Александрия, богословские поучения и т.д.), это сознание русского филолога, долго замыкавшееся только на научной работе и вдруг прорвавшееся на холст художника. Как говорится - и всё завертелось, пошла писать губерния.
Это слой древнерусской текстологии в "Лавре", который отозвался во мне множеством уже изрядно подзаброшенных знаний и воспоминаний. Приятные ощущения, особенно угрюмой осенью и серой зимой.
Отдельная тема - православно-духовное возрастание героя. Безусловно, автор книги глубоко со-разделяет мировоззрение своего персонажа. Это очень интимно-внутренние духовные переживания самого Евгения Водолазкина, а не формальный приём, контекст или колоритный фон. Лавр - это альтер эго самого автора, его представление, его понимание, каков должен быть святой человек на святой Руси. Причем, вне исторического времени, этакий вневременной образ израненой, растерзанной, но не сдавшейся русской души.
Современным языком говоря, это пэгээмнейший пэгээм (православие головного мозга) восьмидесятого уровня, но глубочайший по своей пронзительности и искренности. Не могу саркастически не отметить, что ежели бы все прихожане Русской Православной Церкви прочитали сей палимпсест (многослойная рукопись) вместо Борисов Ганаго, да и что греха таить, - человекофутлярских назиданий Феофанов Затворников, то у нас реально бы воссоздалось т.н. Атомное Православие. И все бы были настоящими, братьями-сестрами в святом Китеж-граде! Понимаю, что это весьма громкое заявление, однако ж в каждой гиперболе есть лишь доля гротеска.
Сам Евгений Водолазкин говорит о "Лавре" так:
«Лавр» — о том, что никогда ничто не может быть потеряно. И при том, что Бог Всеблагий, всегда есть надежда. О том, что любовь может быть вечной. Это словосочетание очень банальное — вечная любовь, но оно, на мой взгляд, абсолютно реально. Это не какая-то абстракция, не фигура поэтической речи, а реальная вещь. Вот это я пытался показать. Это призыв к тому, чтобы не слишком увлекались временем и не слишком ему доверяли. (Интервью "ПравМиру", 2014 год).
Сюжетная канва такова (спойлеры!):
Арсений в младенческом возрасте теряет родителей (они умирают от чумы) и попадает на воспитание к деду - Божьему человеку, лекарю Христофору, который обучает юного Арсения врачевству и Евангелию. Христофор умирает, напутствуя его быть монахом. Однако юноша Арсений избирает путь лекаря-знахаря, его уважают люди, и он становится целителем.
К дому его прибивается зараженная чумой девушка Устина, которую он выхаживает и берет в супруги. Приходит беда - Устина и младенец умирают при родах и виной тому Арсений. Это самая душераздирающая сцена в романе - брутальнейшая жесть 18+, проматывал и убавлял звук. С этого момента Арсений становится Устином (как блаженная Ксения Петербургская сделалась своим мужем после его смерти) и начинает путь по духовной лествице.
Он не боится смерти и лечит чумных, прокаженных, но потом бежит от славы людской (его едва не убивают разбойники) и становится юродивым Христа ради. Лет 25 он зависает во Пскове с двумя другими похабами (иное название юродивых в Древней Руси). Жизнь Устина течет по слову Апостола Павла: Аще кто мнится в вас мудр быти веце сем буй да бывает, яко да премудр будет. (Кто из вас хочет быть мудрым в веке сем, пусть будет безумным, тогда и пребудет мудрым).
Прекраснейшая вязь из житий византийских и русских похабов (Симеона Эмесского, Андрея Цареградского, Василия Блаженного, Прокопия Устюжского, Блаженной Ксении и других). И не просто в этикетно-схематичном литературном виде, как было принято писать (и переводить) жития в Древней Руси; но в живых красках современного сериала. "Рим", например, или "Игра престолов".
Жизнь юродивых всегда ярка и кинематографична. После Устин становится монахом и идет/плывет/скачет в паломничество ко Гробу Господню в Иерусалим. И так далее... до пострижения героя в схиму с именем Лавр и его смерти. Как водится у нас в подлунной, те, кто всю жизнь гнобили и заушали праведника, плачут стройными рядами на его похоронах. Сто двадцать с лишним тысяч пришло народу (исцеления же будут к тому же!) на похороны святого подвижника. И все шли за ним, пока его тело волочила за ноги лошадь, чтобы разметать в чистом поле. Таков был завет Лавра. Таков уж косматый космос русской души, - шепчут мне из подсознания Мамлеев с Лесковым.
Заканчивается роман эпичной гоголевской сценой ("вишь ты, доедет, положим, это колесо до Москвы"):
Что вы за народ такой, говорит купец Зигфрид. Человек вас исцеляет, посвящает вам всю свою жизнь, вы же его всю жизнь мучаете. А когда он умирает, привязываете ему к ногам веревку и тащите его, и обливаетесь слезами.
Ты в нашей земле уже год и восемь месяцев, отвечает кузнец Аверкий, а так ничего в ней и не понял.
А сами вы ее понимаете, спрашивает Зигфрид.
Мы? Кузнец задумывается и смотрит на Зигфрида. Сами мы ее, конечно, тоже не понимаем.
Что хочу сказать?! Книга крепкая, тягучая, провоцирующая читателя сопоставить свою жизнь с житием идеала - русского абсолютного святого подвижника. Это картинка сознания русского землежителя, некий аршин-эталон, с помощью которого он измеряет широты человеческих душ. "Вот скажи мне, американец, в чем сила?" - это, например, тоже оттуда же. В мамлеевских "погребках" ("здесь было безлюдно, как в погребе") нашего зазеркального подсознания храним мы таки праобраз "всего святого" - вот этого самого Лавра и храним-с. Грешим по черному в баньке с паучками, но храним-с, милостивые государи, да-с.
Однако же еще какие мысли посетили после прочтения?! Очень интересные.
Вот почему Арсений стал Устином, а потом и Лавром? А потому, что в буквальном смысле осознал, прочувствовал на своём опыте всю мимолетность, всю суетность земного бытия. Понял своей болью, что мiр во зле лежит. Обычно человек не сдаётся, рубится и рубится, разбивая башку о дубовую дверь. Верит в рай на земле-с. А Арсений вот в молодости обрёл понимание. Через вину свою, через бесконечное покаяние и грех. Вот он и уходит из мiра. Без оглядки далеко-далеко.
Святой вне мира, и даже вне церкви - мощнейший образ прорисован. На мой взгляд, истинная свобода во Христе.
Мы же не верим (до самой, бывает, гробовой доски), что счастья-то нет, либо оно зыбко в системе координат "Бог дал-Бог взял". И святые такие у нас только в умозрительных мечтах филологов Пушкинского Дома, как видно.
Был ли Лавр? В широком смысле. Были ли таковыми схематично нарисованные в средневековых житиях святые? Литература тогда была строго шаблонной и этикетной. Порой в житиях заменяли лишь имена, а все остальное полностью копировалось. Зачало-подвиги-смерть-чудеса - вот примерный план жития. Какими были настоящие Лавры?
Предполагаю, что нарисованный Евгением Водолазкиным образ - это его филологическая мечта. Прекрасная, благородная, помогающая жить. Миф. Как, пожалуй, миф о Святой Руси, "прежней православной России", михалковских штабс-ротмистрах в кушаках, поправляющих очки со словами: "как же так, господа!" и т.п.
И еще вот наброски мыслей по ходу чтения "Лавра", правда, возможно, не сильно с ним связанные.
Последовательно по канонам (по заветам сугубых монахов, поучающих весьма мiрских людей) в Бога легко верить благополучным в земном бытии гражданам. Милосердным и праведным быть при этом легко. У тебя все хорошо.
Попробуй таким чинным прихожанином стать, когда тебя судьбинушка колбасит, да так, что мало, кто поймёт. Вот Лавр, что, мог бы стать безличным Иовом, слушающим ежевоскресно проповеди в стиле "спасибо, Кэп"?! Этаким безвольным барашком, разговаривающим на приходе на сугубо маркированные темы (посты, крестные ходы, мощи, всенощные, "к Празднику, передайте!", "сподобилась сегодня к ранней приехать" и т.п.)?! Нет! После трагедии с Устиной и чадом своим он не станет зайчиком-барашиком. Он жаждет Абсолюта. И уходит из мiра в поиске Бога.
Это - филологическая мечта - Лавр - такой абсолютный аскет. Умозрительный. А обычные Вани и Ани? Уж барашками не станут, либо будут делать вид... Но на Бога обидятся.
Да, но я несколько отвлекся. Надо заканчивать балаган и сказать что-нибудь, чтобы разрядить обстановку.
Забавно так, читаешь про глухое русское средневековье, про весну и бытие Арсения и вдруг:
"В середине апреля снег начал таять и сразу же стал старым и облезлым. Пористым от начавшихся дождей. Такой шубы Устина уже не хотела. Внимательно глядя себе под ноги, она переступала с одной оттаявшей кочки на другую. Из-под снега полезла вся лесная неопрятность – прошлогодние листья, потерявшие цвет обрывки тряпок и потускневшие пластиковые бутылки. На открытых солнцу полянах уже пробивалась трава, но в глухих местах снег был еще глубок. И там было холодно. В конце концов растаял даже этот снег, но лужи от него стояли до середины лета.
В мае Устина сменила сапоги на лапти, сплетенные Арсением. Лапти Устине нравились, потому что сплетены они были по ее ноге и – главное – сплетены Арсением."
Е. Водолазкин здорово работает с категорией времени в романе. Он как бы говорит, что мы все живем в одном времени, историческое время существует только для восприятия человека. А для Бога - время всегда едино.
В общем, главный признак качества литературного произведения - это провоцирование мыслительного процесса читателя. Евгению Водолазкину это удалось. Спасибо!
PS Хотел же еще с "Сердцем Пармы" А. Иванова посравнивать и У. нашим Эко "Остров накануне"! Но как нибудь теперь в другой раз, за чашечкой сакэ.
На этом рукопись обрыва
В наш век разобщения и пандемии лайки и репосты становятся сущностными жестами неравнодушия. Не стесняйтесь, СТАВЬТЕ ЛАЙКИ, ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА МОЙ КАНАЛ