«Она слегка картавила — не обидно, а скорее приятно. Она проглатывала звук, возможно, в спешке. Получалось — особенностью, не изъяном. В этот момент она приподнимала брови — будто удивлялась, что вновь не «поймала» противную букву — а затем, резко гасила взгляд. Ей, всё-таки, было неудобно — все «люди, как люди»! Но мне нравилось это — то ли грассирование, то ли взбалтывание алфавита. Я наслаждалась её смущением, неровностью ритма речи и движением бровок на челе.
Вряд ли она подстраивала словарный запас под неудобства произношения — я бы заметила. Ни запина в подборе, ни излишних — боковых — фраз-летучек. Она не обводила смысл проговариваемого, даже надсаживала, временами. Сердилась, кажется, и повторяла вновь — «..уочен веуно сделала! оучен!.» Я хохотала, внутри себя. Её настырство выглядело умилительно!
На доходчивость в разговоре «фефекты» не влияли никак. Её все прекрасно понимали! Шалунья, наверняка даже пользовалась неожиданно производимым эффектом. Такая фарфоровая английская кукла, в натуральную величину. Иногда, я представляла, как она шепчет любимому, в порыве страсти. Напрягаясь шеей и передёргивая бровками: «Ты — учший, самый-самый стъастный.. Повтоуим?..» Получалось жеманно, но вполне правдоподобно и эксклюзивно. Попробуй, напой такое при идеальном звуковоспроизведении!
Ей не предлагали читать помпезных речей, зал бы не понял. Вероятно, помер от смеха. Она редко участвовала в значимых переговорах, чаще подносила напитки. Ей с трудом давались телефонные дебаты. Собеседники не видели стараний и курьёзной мимики — оценить прелесть наива и детскости не могли. Она была — «здесь и сейчас». И только в этом исполнении! Одна версия на все случаи жизни..
Единожды я видала её в ярости, предположу — всплыло настоящее лицо. Когда кто-то, почему-то, по глупости и невъезжанию в тонкости её положения, спросил про логопеда. Всё очарование «брака» исчезло. Она некрасиво брызгала слюной и поливала советчика на чём свет.
Никогда не говори людям об их недостатках! Пусть живут в счастливом неведении..»