Фотографировал я не то, чтобы сколько себя помню, но с раннего школьного возраста. Папа подарил на день рождения фотоаппарат "Смена", объяснил азы, показал полку, где стоит книжка "25 уроков фотографии", и процесс пошел.
Снимал я все подряд, главным образом родственников и одноклассников. Тем же занимался и папа.
Где-то классе в восьмом я впервые задумался о душе. Произошло это на палубе теплохода "Тимирязев". Родители летом отправились в круиз до Ленинграда и взяли меня, естественно, с собой. Потрясенный красотой волжской воды, горделиво разрезаемой на две волны мощным форштевнем "Тимирязева", я бросил снимать родственников и людей вообще, и стал фотографировать исключительно отражения луны и солнца.
Думаю, ничего интересного в тех снимках не было. Но показать я это не могу, кадры не сохранились. Пленку засветили сотрудники КГБ, когда я отвлекся от отражений и снял себе на память совершенно секретные шлюзы Волго-Донского канала. Невесть откуда взявшиеся шустрые чекисты скрутили меня в мгновение ока, отволокли в каморку на самом верху теплохода в районе капитанской рубки, вытащили пленку и сказали НИЗЗЯ.
Сраженный необъяснимой резвостью сотрудников, выскочивших на защиту секретного памятника архитектуры, фотографий которого полно в любом иллюстрированном журнале, я надолго вернулся к вечнозеленой теме родственников и одноклассников. И только будучи уже студентом третьего, а то и четвертого курса института, задумался о душе вторично и начал снимать нечто не совсем для себя понятное: трехлитровые банки с водой, выставленные на окно одна на другую, битые стекляшки на зеркале, кучки стеклянных шариков и тому подобное.
Как-то раз я вывесил зимой на балконе на веревку сушиться любимые коричневые фланелевые штаны с черным штампом на колене "2ХО", то есть "Второе хирургическое отделение", позаимствованные при выписке из больницы. Штаны, естественно, замерзли. Они бы и высохли рано или поздно, но врожденная живость характера, подвижность и нетерпение взяли верх, и я раньше времени решил их потрогать, а вдруг уже. Понял, что штаны пока - чистый картон, который при постукивании еще слегка и позванивает.
Я взял их подмышку, быстро, пока не растаяли, вышел в подъезд, поставил на лестницу, подпер сзади палкой, чтоб не падали и снял на средний формат со штатива фотоаппаратом "Любитель 2", простеньким и паршивеньким, но все равно с негатива среднего формата, а это был лопух размером шесть на шесть сантиметров, можно было отпечатать фото вполне приличного качества, пусть даже и с потерей резкости ко краям, что и тогда и сейчас сходит за декоративный прием.
Летом я задумался о душе в третий раз. Она взалкала ясности. Показалось, что занимаюсь никому не нужной ерундой, а ведь существуют же где-то настоящие мастера, способные всему научить и куда надо направить.
Кто-то сказал, что такие люди есть в местном фотоклубе, и направляться надо туда, потому что больше некуда. И адрес дал. Я сложил в картонную папку для бумаг свои замороженные штаны и что-то еще, и отправился.
В большом чистом и светлом полуподвале фотоклуба на стене в коридоре висела фотовыставка, которая вызвала у меня легкое беспокойство.
Припоминаю несколько работ. Поясной портрет морщинистого и потрескавшегося, как бесплодная пустыня, ветерана. Перевернутую солдатскую каску, пробитую пулей, на дне которой скопилась маленькая лужица и отражается солнышко. Пушку танка крупно, куда кто-то засунул подзавядшие гвоздики.
В лаборатории, хорошей по тем временам, нахожу местного фотографического гуру. Развязываю папку со своими штанами и банками, бормочу, что вот я бы хотел посоветоваться и вообще насчет членства в клубе...
Гуру посмотрел отпечатки и даже не выругался:
- Ну, вы же понимаете, из нашего города на конкурс пойдет только военно-патриотическая тема.
Шел 1978 год