Тося не могла вымолвить ни слова. Иван заметил, как по её щекам побежали слёзы.
— Не реви, — сказал он, — не скажу никому. Ты же всю душу из меня вынула! Что же за судьба у меня такая. Все, кого люблю, мимо меня проходят. Вроде бы вот оно счастье, хвать… А хвост в руке и счастье упорхнуло. Вот и с тобой так. Манишь меня, а носом воротишь.
Прохор Леонидович продолжал стоять за спиной Ивана. Тося слушала Ивана, но глаз с Прохора не спускала.
Иван вдруг потянул свою руку, хотел дотронуться до Тоси, но почувствовал, как чья-то тяжёлая рука легла на его плечо.
Он испугался, оглянулся.
Глаза Прохора Леонидовича сверкали. В руке он держал топор.
— Баба моя приглянулась? — голос Прохора нарушил тишину. — Душу она из тебя вынула? Уйди, Тося. Уйди к соседке.
Тося подошла к мужу.
— Проша, умоляю, отдай топор.
— Отдам, когда не нужен станет. Кому сказал, иди к соседке.
Иван побелел. Сделал шаг назад.
— Стояяяяять, — заорал Прохор Леонидович и бросился на Ивана.
Он размахивал топором, но в Ивана не целился.
— Вот так ты за добро, да? Ты ещё про меня не забудь рассказать, когда кляузничать пойдёшь. Всё расскажи! И как я притворялся, и как тушёнку советскую по десять банок жрал, и про братца моего намекни. Может тебе шепнут на ушко, жив он или нет. Мне потом по секрету скажешь, если свидимся.
Тося рыдала. Иван не сопротивлялся, а Прохор Леонидович отбросил топор и бил Ивана кулаками по лицу.
Когда Иван уже хрипел, Прохор остановился, отошёл в сторону.
— Сказал же тебе, уйди к соседке, — обратился он жене.
Иван корчился на полу.
Прохор склонился над ним и произнёс:
— Ещё с Тосей заговоришь, язык оторву.
Потом подхватил Ивана под руки и затащил в его комнату.
— Оклемаешься и уходи. Мне предатели в доме не нужны. А ты, — обратился он к жене, — чтобы даже не думала за ним ухаживать. Не корми, воду не давай. Он живучий, без нас справится.
Тося кивнула, подошла к мужу, прижалась к нему.
Почувствовала, как колотится его сердце.
— Уймись, Проша! Я верна тебе, Мурлыка. Уймись.
— Всё пройдёт, Тосечка, ты только будь рядом. Привези Василька. Здоров я, притворялся, чтобы этого немого на чистую воду вывести. А то вдруг мне немного осталось, а мне бы на сына ещё поглядеть.
На следующий день Тося отправилась к родителям за сыном.
По наказу мужа к Ивану в комнату не заходила. Но сердце болело за него. На третий день после случившегося, дождалась, пока Прохор уснёт. Подошла к двери. Прислонила ухо, прислушивалась.
Потом тихонько приоткрыла дверь.
Иван сидел на стуле у окна, спиной к двери.
— Уже не боишься? — промолвил он, не оборачиваясь.
— Есть хочешь? — тихо произнесла Тося.
— Поел уже, пока вы спали. Думаешь, меня можно сломать? Я живучий, и не от такого выживал. А тут старик руками перед носом помахал. Старый дурак возомнил себя героем. Он помрёт, а ты что делать будешь?
Тося вышла из комнаты.
Её трясло от страха. И вдруг увидела Прохора.
Он смотрел на неё строго.
— Просил же тебя, горе ты моё. Добрая ты моя душа. Иди в комнату.
Тося послушно прошла мимо.
Прохор Леонидович зашёл к Ивану.
— Собирайся, — сказал он спокойно. — Испортишь мне жену. А я такого ангела больше нигде не найду.
— В ночь никуда не пойду, — ответил Иван. — Дай до утра дожить.
— Ну до утра, так до утра, — кивнул Прохор. — Ты меня прости, всё-таки жизнь с тобой была интересной. Прости, что попрекнул тебя куском хлеба. Всем было тяжело, и мне тоже. Неизвестно, что было бы со мной. Но держать тебя в своём доме я больше не хочу. У меня семья. Тосю нервировать не хочу. Молоденькая она. Запутается, закрутят её чувства неизвестные. А я без неё умру.
Утром Иван попрощался с Прохором и Тосей.
Февраль 1930 года был ветреным. Холод пронизывал, одежда не спасала. Иван уже стал замерзать, как увидел на дороге обоз.
По пути до родной деревни Ивана подвезли на этом обозе сразу к дому председателя.
Председатель, молодой мужчина с уродливым шрамом на лице, выслушал Ивана. Записал всё, что тот умеет. Заинтересовался тем, что Иван владеет кузнечным искусством.
— Я давно хочу восстановить кузницу. Была тут до революции. Умер кузнец, а замены хорошей не нашли. Ты пока составь мне список всего, что нужно. Да сходи, посмотри, что там осталось от бывшей кузницы.
Иван вышел на улицу. Справа от дома председателя возвышался дом Полянского. И нахлынули на кузнеца воспоминания.
Долго смотрел он на этот дом. Когда шёл по улице, никого уже не узнавал. Да и его все забыли. За столько лет Иван изменился до неузнаваемости.
От кузницы, которую специально для Ивана оборудовал Полянский, почти ничего не осталось.
Навес покосился, вот-вот готов был рухнуть под толстым слоем снега.
Каменные стены были частично разобраны, деревянные ворота тоже.
Внутри в углу была свалена куча металла, ржавые тяпки и грабли. Повсюду валялось какое-то тряпьё.
От внутреннего «убранства» Ивану стало не по себе. Вспомнил вдруг, как обустроено всё у Степана, и появилось огромное желание возродить это место. Сделать его нужным. Ради памяти отца. Ради того, чтобы не сойти с ума от одиночества и нераздёленной любви.
Вернулся к председателю. Быстро написал ему всё, что нужно для восстановления. Тот воодушевлённый своей давней мечтой тут же стал писать письмо в райотдел.
Поселили Ивана в дом, где до ссылки жили Мария и Корней. Окна и двери были забиты досками.
И опять воспоминания надолго отключили Ивана от реальной жизни.
Он вспомнил Джурыка и его мать. С благодарностью помолился за них. Вспомнил и Марию. Решил по возможности узнать о её судьбе.
Когда сошёл снег, Иван принялся за восстановление кузницы. В помощь ему дали одного подростка. Вместе с ним они восстановили каменные стены, починили ворота, исправили навес. Подросток оказался обучен резьбе по дереву.
В апреле 1930 года обновлённая кузница уже выпускала резные деревянные полки с коваными подвесами.
Иван с головой окунулся в работу.
Когда обустраивал дом Марии, нашёл в погребе знакомые документы Полянского.
Долго листал их. Узнавал свой почерк в амбарных книгах.
И опять ему попадались фотографии незнакомых женщин. Почти каждая напоминала ему Ирину. Он закрывал глаза и видел её перед собой. Тянул руки и как будто дотрагивался до рюшек на её блузке.
Паренёк, который работал с Иваном в паре, организовал при кузнице театр деревянных и железных игрушек и к лету 1930 года выступал с этим театром по соседним сёлам. Однажды его сопровождал и Иван.
Увидев среди зрителей Евгеньку, подошёл.
Она опустила голову. Задрожала.
— Здравствуй, Женька, — сказал он. — А ты всё такая же красивая.
— А ты всё такой же льстец, — ответила Евгения.
Иван просил, чтобы она устроила ему встречу с дочерью.
Евгенька ответила:
— А она тут, среди детей. Ищи. Найдёшь, значит повстречаешься с ней, а не найдёшь, значит не нужна вам эта встреча.
Иван не нашёл. Ходил, вглядывался в лица детей.
Потом всё наблюдал за Евгенькой, ждал, когда кто-то из девочек подбежит к ней. Не дождался. Представление закончилось, и театр ждали уже в другом селе.
Но среди детей Лидочки не было. Евгения не сказала Ивану, что их совместная дочь вот уже два месяца не встаёт с кровати.
Продолжение тут