Политический догматизм и политический реализм
Один из самых свободных умов русской эмиграции начала прошлого века, основатель русского национал-большевизма Н. В. Устрялов утверждал, что политиков следует делить на догматиков и реалистов. Догматик отличается тем, что он не служит Идее, какой бы она ни была – нравственной, правовой, социально-политической, а находится у нее в полнейшем рабстве. Но, к великому сожалению догматиков всех идеологий, времен и народов, живая жизнь слишком многогранна, сложна, изменчива и текуча, чтоб поместиться в прокрустово ложе любой, даже самой широкой и великой Идеи. Когда же догматик это обнаруживает, он, надо заметить, недолго сомневается. Он делает отсюда «смелый» вывод, что тем хуже для жизни, и начинает калечить, корежить, обрубать жизнь… Дабы затем, встав над истекающей кровью жизнью, с видом человека, гордого от чувства исполненного долга, воскликнуть: «Пускай погибнет мир, но восторжествует моя Идея в первозданной чистоте!». Если, конечно, жизнь до этого не возьмет свое и не сделает из такого политика кровавое месиво вместе с его догмами и идейной верностью, что случается гораздо чаще
Не таков политик-реалист, чувствующий жизнь и считающийся с ней. Формулу деятельности такого политика вывел итальянский мыслитель Возрождения Никколо Макиавелли. Циничную, аморальную и предельно жестокую политику стремления к власти ради власти назвали по имени великого флорентийца макиавеллизмом. Это неверно по существу и крайне несправедливо. Макиавелли был вовсе не циник, он был реалист. Он призывал государя нарушать мораль не потому, что государю «все дозволено», а потому, что этого иногда требуют обстоятельства. Политика, по Макиавелли, не может быть абсолютно моральной по той простой причине, что моралист исходит из того, какими люди должны быть, а политик обязан исходить из того, какие люди есть на самом деле. Люди должны быть милосердными, верными, бескорыстными, но в большинстве случаев они, увы, жестоки, коварны, алчны, и особенно это касается людей, занимающихся политикой.
Макиавелли пишет: «Расстояние между тем, как люди живут и как должны бы жить, столь велико, что тот, кто отвергает действительное ради должного, действует, скорее, во вред себе, нежели во благо, так как, желая исповедовать добро во всех случаях жизни, он неминуемо погибнет, сталкиваясь с множеством людей, чуждых добру… Государь, если он хочет сохранить власть, должен приобрести умение отступать от добра и пользоваться этим умением, смотря по надобности».
Наконец, идеалом государя для Макиавелли являлся вовсе не политик, который стремится к своей собственной выгоде, не развратный и циничный тиран-«макиавеллист», а государь, который озабочен укреплением государства, или, по выражению Макиавелли, «мудрый и доблестный человек», действующий «во славу себе и во благо отечества». Сам Макиавелли был горячим сторонником независимости Италии, при его жизни расчлененной и частично оккупированной. Его хитроумные, порой аморальные, но всегда основанные на глубоком знании жизни и людской психологии советы из «Государя» преследовали одну цель – освобождение и объединение Родины.
Формула Макиавелли в нашу эпоху идеологии приобретает несколько иной вид: реальный политик – это тот, кто ради достижения высшей цели может пожертвовать теми или иными тезисами своей идеологии, если они конфликтуют с жизненной реальностью. Политик-реалист знает, что в политике не бывает универсальных, годных для всех случаев методов и моделей. Как бы хороша и глубока ни была идеология, ее схемы все равно не будут вполне соответствовать текучей реальности. Придется их «подгонять», принимать решения, которые покажутся – на первый взгляд – парадоксальными: спасать демократию при помощи диктатуры или устанавливать диктатуру посредством демократии… Диалектика – вот главный закон реальной, а не догматической и уж тем более сентиментальной, интеллигентской политики. И образцом такого политического реализма среди деятелей новейшей русской истории был, конечно, В. И. Ленин.
Пропагандистские искажения образа Ленина
В советские времена образ Ленина подвергся очень сильному искажению. Отчасти это произошло в связи с политической конъюнктурой, ведь каждое свое решение партия и правительство, по законам советского идеологического дискурса, обязаны были возводить к Ленину, благодаря чему Ленин каждый раз соответствующим образом ретушировался.
Остановимся на мифах, созданных пропагандой.
Первый такой миф – «добренький дедушка Ленин», «лучший друг подмосковных детишек и кремлевских часовых». Из образа Ленина под конец советской эпохи стали старательно вычищаться все черты железного диктатора революционной республики, откровенно отвечавшего на интеллигентское слюнтяйское морализаторство: «Революции не делаются в белых перчатках». Возможно, причиной тому был поворот Советского государства к «мирному сосуществованию с капиталистической системой» и вообще к «борьбе за мир во всем мире», который произошел в брежневскую эпоху. Этот поворот и заставил – сознательно или нет – снова переписать образ Ленина под новые требования времени. Такое политическое ретуширование Ленина оказало советской пропаганде медвежью услугу. Уже в 80-е годы советские интеллигенты с ужасом обнаруживали в общедоступном полном собрании сочинений декреты Ленина о расстрелах саботажников, о разгоне парламента, и это их повергало в шок. Ленин для них был сусальным, добреньким, не способным на резкие и жесткие поступки «дедушкой», а не реальным политиком эпохи Революции, эпохи, не терпящей нерешительности, моралистической расслабленности, интеллигентской мягкости.
Действительный, не приглаженный Ленин был типичным политиком своего времени. И тут он мало чем отличался от «лучших из своих врагов», диктаторов с «другой стороны» – Колчака, Денинкина, Врангеля, тоже организовавших карательные экспедиции и презиравших парламентских болтунов, проболтавших страну в своих уютных залах. Существенное отличие Ленина от того же Колчака было в умении Ленина гениально чувствовать ситуацию, в умении идти на компромисс ровно в той степени, чтобы превратить кажущееся поражение в реальную победу. Если мы вспомним определение идеального политика по Макиавелли – помесь льва и лисицы, то вынуждены будем признать, что Колчак и Деникин были лишь львами. Они храбро дрались за свое понимание патриотизма и России, они готовы были пойти на смерть, но они беспомощно барахтались в идеологических догмах – «всю власть Учредительному Собранию», «никакой поддержки Советам», «единая и неделимая Россия и никакой Федерации». Ленин же был именно львом и лисицей, сочетал в себе резкость и решительность с хитростью и обманчивой податливостью, искреннюю веру в идеал и прямодушную отвагу с горьким знанием природы людей и умением ее успешно учитывать.
Интересно, что в 50-е годы никого из советских интеллигентов не шокировали эти цитаты из сочинений Ленина (и потому они и попали в общедоступное собрание). Тогда еще живо было поколение, которое помнило Революцию и Гражданскую войну, которому не надо было объяснять, что когда бунтуют целые области, бесчинствуют уголовники в городах и жмут со всех концов интервенты, не до увлекательных дебатов о правах человека… Люди 50-х, благодаря специфичному жизненному опыту, понимали простую истину, известную Макиавелли: наиболее жестоким является тот правитель, который в трудное для страны время не умеет применить жесткие меры ровно настолько, насколько нужно, чтоб спасти отечество от обрушения. Нужно было пережить национальный позор, беспомощность и догматизм теоретиков-интеллигентиков у власти, обнищание и обескровливание страны, чтобы это понимание постепенно стало приходить и к нам…
Другой советский миф о Ленине состоит в трактовке Ленина как ортодоксальнейшего из марксистов, твердо следовавшего той единственно верной линии, которая была обозначена еще гениями Марксом и Энгельсом и от которой Ленин якобы не отступал с первых своих работ до последних.
В действительности же, идеологию русского марксизма пришлось вырабатывать в спорах и дебатах, развивая, а кое-где и «подправляя» Маркса, да и самих себя, спотыкаясь об ухабы и проваливаясь в овраги русской действительности, не описанной на бумаге немецкой социал-демократии.
В марксизме, как и в любой идеологии, нет «царского пути». Любая идеология должна «притереться» к жизни, адаптироваться к реальной исторической ситуации, отказаться от одних тезисов, пока что (или уже) неактуальных, и оттенить другие, до некоторых пор первостепенно важные. Поэтому на каждом этапе политической истории идут споры, в которых решается, какой из многочисленных вариантов идеологии годится для практических действий. Окончательный же приговор – только за самой жизнью.
Это сейчас, по прошествии многих лет, мы видим, что оказался прав Ленин, потому что его проект оказался жизнеспособным, оправдал себя практикой. Ленинское государство выстояло и сумело отразить интервенцию, покончить с внутренними врагами, наладить работу экономики, хотя ему пророчили всего две недели существования. И поэтому может показаться, что Ленин следовал по некоторому заранее намеченному пути. А тогда, в начале ХХ века, была дискуссия, столкновение мнений, и Ленин двигался интуитивно, на ощупь, творчески и неортодоксально развивая Маркса, ошибаясь, сворачивая и снова возвращаясь на выбранный путь. Чего стоят только его колебания по отношению к крестьянству, которые рассматривает С. Г. Кара-Мурза в работе «Советская цивилизация»! В самом начале века (в период написания книги «Развитие капитализма в России») позиция Ленина мало чем отличается от позиции будущих меньшевиков: крестьянство – реакционный класс, раскрестьянивание деревни, капиталистическая приватизация, превращение крестьян в фермеров и наемных рабочих прогрессивно. После революции 1905 года позиция Ленина уже иная: в аграрной стране крестьянство – естественный союзник рабочих в борьбе за социализм (эта мысль выражена в статье «Лев Толстой как зеркало русской революции»). А революция 1917 года оказалась успешной именно потому, что Ленин бесповоротно выступал за союз рабочих и крестьян, опираясь при этом, между прочим, на Маркса, который также признавал революционную роль крестьян в такой экономически отсталой стране, как Германия XIX века (Ленин пишет об этом в поздней работе «О нашей революции»).
Строго говоря, настоящими ортодоксами от марксизма были именно меньшевики. Именно они буквально следовали Марксу в его неверии в революцию в России без поддержки западного пролетариата. Вот что Ленин пишет в своем знаменитом отклике на книгу воспоминаний меньшевика Суханова: «Бросается в глаза педантство всех наших мелкобуржуазных демократов, как и всех героев II Интернационала. Уже не говоря о том, что они необыкновенно трусливы, что даже лучшие из них кормят себя оговорочками, когда речь идет о мельчайшем отступлении от немецкого образца… бросается в глаза их рабская подражательность прошлому. Они все называют себя марксистами, но понимают марксизм до невозможной степени педантски. Решающего в марксизме они совершенно не поняли: именно, его революционной диалектики. Даже прямые указания Маркса на то, что в моменты революции требуется максимальная гибкость, ими абсолютно не поняты и даже не замечены…». Неудивительно, что меньшевики столь милы сердцам нынешних российских антиленинистов всех мастей – от либералов до националистов. Казалось бы, с чего это либералу – откровенному выразителю интересов капитала – нахваливать марксиста Плеханова, который точно так же, как и Ленин, мечтал о крахе мирового капитализма и установлении мирового коммунизма и расходился с Лениным лишь в вопросах тактики? Так нет же, в серьезных журналах вроде «Нового мира», в газетах вроде «Независимой» то и дело встретишь статью какого-нибудь записного либерала, который восхваляет «настоящего социал-демократа» Плеханова и шельмует Ленина… как отступника от марксизма. А разгадка проста – даже при различиях идеологий догматик догматика, как говорится, видит издалека…
Продолжение следует...
Р. ВАХИТОВ
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!