Карьера оперного певца Гамида Абдулова уверенно идет вверх. К 26 годам в его послужном списке внушительный перечень ролей, смелый эксперимент со сменой тембра голоса, сочинительство и сотрудничество с мировыми знаменитостями. Гамид рассказал нам о том, чем тенор лучше баритона, как одалживать чужие характеры, и о своей мечте спеть на бакинской сцене.
БАКУ: Мы с вами разговаривали шесть лет назад. Что важного и интересного произошло в вашей жизни за эти годы?
ГАМИД АБДУЛОВ: Многое. Я поступил в Международную академию музыки Елены Образцовой, проучился там три года и параллельно выступал: дебютировал в «Иоланте» в роли Роберта, в «Богеме», в Италии спел «Любовный напиток». И через три года попал в международный образовательный проект Аткинс – это программа при Мариинском театре, созданная Вероникой Аткинс в содружестве с Валерием Гергиевым. Там я продолжил обучение, и уже через год состоялась крупная премьера, важный для меня дебют в Мариинском театре – я спел Пеллеаса в опере «Пеллеас и Мелизанда» Клода Дебюсси в постановке Анны Матисон. И мы повезли эту оперу на гастроли: во Владикавказе показывали, в Москве в «Зарядье», потом я снова спел ее в Мариинском театре. Я постепенно нарабатывал баритоновый репертуар: Мизгирь в опере «Снегурочка», Валентин в «Фаусте» – неплохой багаж получился.
А чуть больше года назад я перешел из баритонов в тенора. Это было, конечно, рискованное решение, но оно оправдалось благодаря советам педагога и поддержке близких людей. Уже в мае прошлого года я спел Беппо в «Паяцах», потом была партия Раймонда в «Орлеанской деве» Чайковского, а потом «Макбет» Верди, где главную партию исполняла Анна Нетребко, а я был преданным воином Макдуфом. Сейчас готовлю крупные теноровые партии – например, Альфреда в «Травиате». В общем, привыкаю к новому амплуа.
БАКУ: Как вообще певцы меняют голос, разве человек может на это повлиять?
Г.А.: Это вопрос техники и упражнений, но, разумеется, голос должен обладать рядом качеств, чтобы его можно было поменять. Я довольно резко решил превратиться из баритона в тенора, и, надо сказать, трансформация потребовала много времени. До сих пор идет процесс привыкания – к тесситуре, к выработке выносливости.
БАКУ: Обычно тенора в опере – это герои, которые любят, а баритоны – те, кто им мешает любить. Вам захотелось превратиться из злодея в героя-любовника?
Г.А.: Ну, злодеем у меня никогда не получалось быть. Я даже баритоном пел в общем-то героев-любовников. Роберт в «Иоланте», например: «Кто может сравниться с Матильдой моей?» Мизгирь в «Снегурочке» – тоже любовник, но более агрессивный. Валентин в «Фаусте» не то чтобы любовник, но в нем много любви к Господу, правильной жизни, своему народу. Кстати, уйдя в тенора, мне пришлось проститься с некоторыми ролями, которые я очень хотел спеть, будучи баритоном: Фигаро из «Севильского цирюльника» и Родриго в «Доне Карлосе», например. Но теноровый репертуар более органичен для меня, больше подходит по общему образу. Герой-любовник, человек всегда пылкий, мне как-то ближе.
БАКУ: Да, критика была в восторге от пылкости вашего Пеллеаса, его абсолютной влюбленности. А насколько в опере важен драматический принцип работы над ролью? «Герой – это я в предлагаемых обстоятельствах» – работает это в опере или нет?
Г.А.: У любого персонажа свои личностные качества, своя психофизика. Иногда есть даже готовый портрет: некоторые композиторы делали зарисовки своих героев, изображали их костюмы. От этого я и стараюсь отталкиваться, чтобы вжиться в роль, потому что играть самого себя не так интересно. Иногда, конечно, собственный опыт, какие-то личные качества помогают. А бывает, что нужно приобрести чужие черты. Например, у меня есть знакомые с психофизикой, которая подходит под определенный образ, и, общаясь с ними, я могу что-то позаимствовать из их характера на пару вечеров.
БАКУ: У вашего Пеллеаса еще и прекрасный французский. Что надо сделать, чтобы партия звучала так, будто французский – ваш родной язык?
Г.А.: Это большая работа, аналитическая в первую очередь. Естественно, нужно понимать, о чем поешь, знать перевод каждого слова, каждого предлога, особенно когда имеешь дело с музыкой Дебюсси. Потому что «Пеллеас и Мелизанда» – это скорее симфоническое произведение в сопровождении голоса, чем опера. Основная мелодия идет в оркестре, а у певца мелодекламация. Поэтому поначалу партия Пеллеаса мне очень тяжело давалась, сама музыка трудно запоминалась. И еще эта особенность французского языка: он опирается на интонации фразы, от нее зависит, где надо открытую «о» поставить, а где закрытую спеть. Это трудно. Хотя я изучал французский – читаю, понимаю, – вокал на нем совсем не то что разговор, там много ловушек. Те же носовые звуки – их очень тяжело спеть.
БАКУ: Насколько комфортно вам работать в современных постановках? В «Снегурочке» ваш Мизгирь въезжает в Берендеево царство на шикарном автомобиле...
Г.А.: Та постановка очень оригинальная, и идея с автомобилем классная, особенно когда герой нажимает на клаксон. Получается интересный звук, он добавляет свежести Римскому-Корсакову (смеется). Автомобиль – еще цветочки. В финале, когда Снегурочка тает, есть страшный момент, изюминка роли Мизгиря. По сюжету, он должен забраться на Ярилину гору и броситься оттуда. В постановке он подбегает к краю сцены и, повернувшись спиной к залу, падает в оркестровую яму. Глубина ямы, чтобы вы понимали, под метр девяносто, и вот я должен падать на маты, которые там лежат. Слава богу, у меня нет боязни высоты, и я легко эти трюки могу выполнять – лет в 15–17 занимался паркуром. Но все равно мы эту сцену репетировали с каскадером, который учил, как надо сгруппироваться и дышать при падении.
БАКУ: А машину на сцене вы сами вели?
Г.А.: Нет, она едет на радиоуправлении, но рядом сидит подготовленный человек – надо точно выдерживать маршрут, чтобы ничего не задеть.
БАКУ: Что еще сложного в театральной работе?
Г.А.: Быть гибким, потому что у разных режиссеров разные идеи. Чаще всего задача – поставить большую оперу в кратчайшие сроки, и надо быть максимально подвижным во всех смыслах: вокальном, актерском. Мобильность – наше всё.
БАКУ: Вы упомянули о «Любовном напитке» Доницетти, который пели в Италии. Что это был за спектакль?
Г.А.: Это был студенческий спектакль в Санта-Кроче в Триесте. Меня пригласил спеть партию Белькоре директор академии Алессандро Сваб. Всего было два спектакля, и я дней 20 провел в Италии. Эта поездка многое дала мне как вокалисту и музыканту: очень важно готовиться к роли именно в той среде, где происходит действие оперы. Начинаешь понимать, как все устроено, как люди думают, чувствуют, насколько там иной менталитет. Ведь даже погода влияет на характеры!
БАКУ: Вы делаете карьеру классического оперного певца, осваиваете партии в операх европейских композиторов. А с азербайджанской музыкой работаете?
Г.А.: С баритоном было сложно: я не мог брать арии азербайджанских композиторов, потому что у них все баритональные партии написаны для очень крепких, зрелых голосов. Мне это не подходило. В качестве тенора проще. Сейчас я разбираю партию Балаша из оперы «Севиль». Перепеваю, переделываю технически романсы Гаджибейли «Без тебя» и «Возлюбленная». Вот совсем недавно исполнял «Возлюбленную» на концерте в Санкт-Петербурге.
БАКУ: Шесть лет назад вы хотели совмещать вокальную карьеру и сочинение музыки. Удается?
Г.А.: Сейчас я, к сожалению, редко сочиняю. Не хватает времени – ведь нельзя просто выделить два часа в день и сказать: «Сейчас я буду сочинять музыку». Надо полностью переключаться, месяца два ложиться и просыпаться с этой мыслью. Профессии певца и композитора требуют очень много сил, эмоций, энергии. Я стараюсь чередовать эти занятия, но из-за жесткого театрального графика пока получается не очень.
БАКУ: Как вы справлялись во время пандемии, когда театр был закрыт? Какие у вас способы поддерживать форму, вокальную и психологическую?
Г.А.: Вокальную форму я поддерживал легко. Когда театр закрыли, занимался дома – открывал окна и пел. Соседи были счастливы – эти мини-концерты отвлекали их от происходящего в мире. А психологически – просто работаю и стараюсь не паниковать.
БАКУ: В Мариинском театре есть конкуренция? Возможна ли дружба между артистами или все друг с другом только соперничают?
Г.А.: Дружба возможна, но конкуренцию никто не отменял. Например, я вижу, что мой товарищ лучше меня поет какую-то партию. Естественно, это задевает, но в то же время стимулирует: я хочу петь лучше и больше работаю. Это правильная конкуренция: не интриговать, не смотреть криво на человека из-за того, что у него что-то получается лучше, а самому тянуться к более высокому уровню. В Мариинском театре ощущается именно здоровая конкуренция. И мне всегда везет с партнерами на сцене.
БАКУ: А как работалось с Анной Нетребко? Было чувство, что королева здесь одна, а все остальные – свита?
Г.А.: Нет! Все было очень дружелюбно, все выкладывались на равных и добросовестно. Мне было очень приятно работать с Анной, хотя общих сцен у нас было всего две. Все равно осталось очень теплое воспоминание.
БАКУ: В последнее время вопрос о планах самый рискованный. И все-таки, что хотите сделать в 2022-м?
Г.А.: Очень хочу спеть в Баку. В спектакле или в концерте – как получится. Я там не был уже лет восемь, хочется снова почувствовать ту публику. Я в Баку недолго жил: родился в Иванове, приехал в Азербайджан в 14 лет поступать в Школу имени Бюльбюля, а как только ее окончил, уехал – стал студентом Петербургской консерватории. Но я скучаю по Баку и очень жду встречи с ним. А другие мечты... Ну, как у всех теноров, наверное. Спеть все самые крутые партии, сорвать аплодисменты, влюбить в себя всех сопрано и выйти с огромными букетами цветов.
Текст: Анна Гордеева
Фото: Асхат Бардынов
Журнал "Баку"