– Николай Максимович, как вы оцениваете общие тенденции в степени проработки драматических линий у именно балетных артистов в наших современных российских музыкальных театрах? Вот как общая тенденция.
– Понимаете, есть очень много разных спектаклей, и все зависит от периода, когда они поставлены, от балетмейстера: кто ставил.
Есть понятие стиль. Я даже специально сделал для любителей балета такой цикл – он в Ютьюбе идет, называется «PRO-Балет». Я там пытаюсь объяснить, например, что если это французская хореография, она же русская, но все равно французская хореография, потому что французы ее изначально придумали, сказать «я тебя люблю» в балете, – мы это покажем прижимая обе ладони к сердцу. А датчане покажут по-другому – сожмут кулачок, обхватят его ладонью и прижмут к себе.
Говорить вообще об актерском мастерстве в балете, я считаю, это абсолютная ерунда. Актерского мастерства не бывает в балете. В балете есть пантомима. Есть органика.
Вот когда начинается «хлопотание лицом» – это сейчас очень модно – у меня это вызывает оторопь. Есть такие истерички, которые играют так Жизель. Ну это глупая артистка, которую надо лечить просто. Ей надо делать какие-то успокаивающие уколы, наверное.
Дело в том, что очень часто в музыке уже заложено столько накала, если она будет правильно исполнена хорошим дирижером, хорошим оркестром, в правильном темпе, то артисту надо только очень грамотно исполнить свой текст.
Есть балеты, как «Ромео и Джульетта», допустим, Лавровского, где очень много пантомимы, очень много. Но сегодня я не могу смотреть это вообще.
Расскажу вам очень смешной случай – был юбилей великой балерины Ирины Колпаковой, это было лет восемь-девять назад, 80 лет ей исполнялось, и как раз давали «Ромео и Джульетта» в Мариинском театре; и она меня пригласила с собой в ложу посидеть, потому что ее муж отказался. Он сидел так, чтобы его было не видно. Он тоже великий танцовщик – Владилен Семенов.
И, значит, мы с ней сидим, а Ирина Александровна, она… она очень грамотный человек… она, как улыбнулась так мило и иногда когда очень было плохо на сцене, она ко мне поворачивалась и говорила сквозь улыбку: «Такого не было». А я все время сидел и говорил: «Боже! Как вы все это терпите?». А это же 4 часа музыки надо было высидеть в ложе и все время луч света на тебя падает.
Я уже не раз рассказывал, что я с Улановой готовил роль Меркуцио. В чем мне повезло? Пришла Галина Сергеевна, понимающая абсолютно, что мальчик очень способный, юный и не умеющий в этой пластике работать. И наши с ней репетиции проходили так, что в основном она занималась мной, как я взялся за стол, как я схватился за сердце. Причем она все время пыталась выяснить: чувствую ли я сердечную боль? Ну не чувствует ребенок в 19 лет сердечную боль! Не знает, что это! Потом там есть моменты, когда Меркуцио тянется к шпаге, а у него кружится голова, и это надо изобразить.
Конечно, это надо все учить. Это очень серьезная школа. Я своему любимому ученику Денису Родькину миллион раз говорил, что меня многое устраивает, что он делает в классических балетах – он прыгает выше всех, кабриоль очень хорошо, но роли не сделанные, и это зависит от педагогов-репетиторов, от руководителя и, к сожалению, от того, кто рядом стоит.
Иногда меняется состав, выходит какой-нибудь оруженосец, его поставили по знакомству туда на эту роль, а у тебя с ним диалог в «Жизели». Ты невольно эти 4 минуты с ним должен о чем-то беседовать, и танца нету – здесь не спрячешься. А он глупый – этот человек! И он, мало того что не попадает в ритм, тебе надо подстраиваться.
Я очень часто рассказывал, что, исполняя злого гения в «Лебедином озере», – у Григоровича вообще там все поставлено: пластика и все сделано уже автором, – принцы у меня часто были просто никакие. Они путали порядок. А сцена так поставлена, что якобы злой гений инициирует его движение, а перед тобой стоит человек, который врет порядок. Так мне приходилось очень часто ловить их для того, чтобы оправдать свое присутствие. Ну я понимал, что передо мной стоит абсолютное «чиконько». К сожалению, то, как готовили роли еще с нами – этого не существует сегодня.
Потому смотреть спектакли, вот «Ромео и Джульетту», например, я очень тяжело смотрю, «Жизель» – не могу смотреть вообще. Особенно тех, кто кривляется на сцене или начинают гадать на ромашке. А сейчас есть еще мальчики-плохиши, которые берут ромашку, отрывают один лепесток, а потом подбегают и начинают что-то говорить. Я помню, как Галина Сергеевна мне сказала как-то: «Коля, никогда это не делайте. Я вас умоляю! Заклинаю!».
Понимаете, есть такие важные вещи, нюансы, и очень жалко, что все это уходит из театра. Только обедняем зрителя.
