В мае светать стало рано. Анна, и зимой привыкшая просыпаться до петухов, тут и совсем сон потеряла, пялилась в будто молоком залитые окна, думу свою думала. А подумать ей было о чём. И решение принять надо было непростое, такое решение, чтобы и семье своей не навредить, и наказ покойной сестры не нарушить.
Дело в том, что месяцем раньше похоронила Анна свою двоюродную сестру, которая доживала век в доме для престарелых. Одинокая была, никому не нужная. Мужа отродясь не имела, деток без мужа не решилась нажить. Вот она, Анна, другое дело, хоть и без мужа, а троих подняла, двух девок и парня. Отцами они были разные, а все равно считали себя родными, вились вокруг неё. Помогать особо не помогали, но проведывали кто раз в месяц, кто – в год раз и на том спасибо. Анна-то особо ни в чем не нуждалась, на своих ногах была. Курей держала да кошку с собакой. Пенсию на ферме хорошую заработала, если бы деткам не помогать, жила бы кум королю, брат министру. Да и так не обижалась, на всё необходимое хватало, а к большому богатству она сроду была не приучена.
Как сообщили ей, что сестра тяжело заболела, так оставила она всё свое хозяйство на соседку и поехала. Сестра уж лежала исхудавшая, с провалившимися глазницами, но все шептала ей, гладя Аннину руку:
- Не умру я? Как ты думаешь, сестричка? Может, всё ещё образуется? А? Как ты думаешь?
И потом почти на выдохе, со стоном:
- Как хочется жить, Анна…
А потом, помолчав, ещё:
- Там у меня под кроватью чемоданчик, ты достань его, распоряжусь, пока в памяти. Богатство всей моей жизни там – Егорей Милостливый. Мне эта икона от бабки досталась, а она её от поругания спасла, когда церкву нашу ломали. Спасла и всё хранила, я вот тоже хранила и не молилась перед ней почти никогда, только тайно. Бабка говорила, что старая икона, бесценная, вот я и боялась показать, думала, убьют меня из-за этой иконы. А ты возьми, возьми и храни. Обо мне память будет и о бабушке нашей… Повесь её в дому, у вас деревня жилая, участковый у тебя в соседях, чего тебе бояться. А в дому-то ведь с иконой-то, как рассветает…
Когда сестра умерла, Анне отдали её чемоданчик, и она привезла икону домой. Но с тех самых пор не рассвело у неё в доме, а наоборот, всё подернулось мраком, будто положил кто на её судьбу страшное проклятие, детки родные и те отвернулись от неё.
Первой приехала на выходные старшая дочка. Жила она в областном центре с мужем и сыночком Димочкой, в котором души не чаяла. Димочка был мальчик хороший, светленький, чистенький, нравом кроткий, весь в Анниного первого мужа. Рукастый, как дед, только приедет, тут же начинает что-нибудь править в Аннином пошатнувшемся хозяйстве. Этой весной заканчивал Димочка техникум, и дочка очень боялась, что ее единственного сыночка тут же заметут в армию. А этого, как она считала, ей не пережить. Вот почему таким бесовским огнем загорелись её глаза, когда Анна достала из чемоданчика икону.
- Мама, да ведь это не икона – это Димкино спасение. Давай продадим её, у меня и люди надежные есть, помогут. У тебя же всё равно её украдут…
Она встала перед Анной на колени и заревела в голос:
- Мама, соглашайся, столько денег выручим, что и Димку от армии отмажем, и тебе на старость останется… мама-а-а!
Но Анна поджала губы и с сожалением посмотрела на дочь.
- Встань! – вдруг жёстко сказала она, - встань и забудь то, что только что сказала. Ты спасенья сыну моли перед иконой-то этой, вон, видишь, воин нарисован… А ты куда его толкаешь? Чем Димка-то перед тобой провинился? Пусть идет и служит, мне сердце подсказывает, что не пропадет он там, в этой армии…
Но дочка уже не слушала её, покидав вещи в сумку, она заспешила к последнему автобусу, остановилась на пороге, зло прокричала со слезами пополам:
- Не мать ты мне! Не мать! И внука у тебя больше нет, запомни это!
Средняя дочка приехала вскоре, показалось Анне, что они со старшей сестрой уже созвонились, и она решила дожать мать.
- Наташка, совесть-то у тебя есть? Год уж не бывала… Сколько собираешься побыть с матерью? Неделю али меньше?
- Недельку, мама, недельку, потом, как Яша в отпуск пойдет, мы в Эмираты поедем. Представляешь?
- Нет, не представляю, дальше Ярославля отродясь не бывала…
- А я бывала, чудненько там, только жарко. Представляешь, некоторые наши туристы еще в Москве шорты надевают, за окном снег, а они в шортах… Зато возвращаться потом в холод, бррр!
- Да Бог с ними, с твоими Эмиратами, ты скажи мне, дом-то вы достроили?
- Достроили, конечно, достроили, красота, сосны прямо у крылечка растут. Яше удалось участок у вдовы какого-то писателя купить, развалюху их, конечно, сломали, а у нас шикарный теремок получился, небольшой такой, в три этажа…
- Это куда же вам местища-то столько? У вас детей и тех нет. Теперь-то заведете, может, или хоть в детдоме возьмите, если твой Яша сам не может… или помощи у кого попроси…
- Как ты? – дочка недобро сверкнула глазами.
- А что я? – засмеялась Анна. Родила вас от трёх разных мужиков, а всех подняла, все здоровые, только вон Колька, последний, шалапутный, так тут и ждать хорошего нечего было, папашка-то его наспех мастерил, вот и не проконопатил как следует…
Она опять засмеялась, но коротко, невесело, сердцем чувствуя, что главный разговор впереди.
- Какие, мама, дети, Яша так много работает, ему покой нужен, да и я уже не молодушка. Нет! Теперь вся радость – собаки, их у меня три, вот с ними и нянчусь. Мама, - она выдержала паузу. – Мама, Верка про какую-то икону говорила. Отдай мне… Знаешь, как она у меня в интерьер впишется, стены у меня – натуральное дерево, иконостас – резной, там у меня уже стоит несколько икон, но все новодел, хоть и дорогие безумно. А вот мне бы намоленную, чтобы все Яшины друзья от зависти лопнули. Отдай, у тебя же всё равно украдут, а у нас дом на сигнализации…
Но Анна осталась непреклонной, чем и среднюю дочку шибко обидела, погостила она вместо недели три денька да и уехала в свои Эмираты.
Больше ждать было некого, Колька вторую неделю в загуле, вспомнит только тогда, когда услышит, что Анне пенсию принесли, тогда протрезвеет, придёт, воды натаскает, дров – на крылечко, будет в глаза заглядывать, виниться, зная, что мать пожалеет и отвалит ему положенную тысячу.
Анна хотела помолиться за него, вытащила чемоданчик, открыла, поставили икону на стол в зале. Как сурово глядели глаза с потемневших от времени досок, как сиял золотым светом оклад – в глазах слепило. Анна встала на колени, у нее дрожали руки и язык присох к небу. Она вдруг поняла, что не помнит ни одной молитвы, много-то и не знала никогда, а тут и те, что знала, забыла. Стояла в раздумье, покачиваясь из стороны в сторону. Не услышала, как проскрипели двери, и в сумраке избы возник Колька.
- Ёлы-палы, бабкины фингалы, так вот о каком чуде вся деревня-то болтает… Мне уж вон дядьки Пашин внук, Санёк московский, намекал, что неплохо бы в твоей избе поживиться. Помощи у меня просил, говорит: «Ты, Колька, только вертушку на подполе отверни, а больше ничего с тебя не потребуется, зато получишь коробку «портвейна», целехоньку, как с куста». Я не согласился, нет, ты чего, мать, не трясись, не согласился, я обещал подумать… А думать я могу долго, верно?
Анна глядела на сына ошалелыми глазами:
- Совсем совесть пропил? Да и пропивать-то нечего, не было её у тебя никогда…
Колька обиделся и ушёл. А Анна, натолкав на крышку подпола тяжеленный комод, легла спать. Только не до сна ей было, в эту тягучую бессонную ночь она приняла для себя непростое решение. Поняв, что после её смерти детки передерутся из-за этой иконы, если не украдут её раньше, она решила вернуть икону туда, откуда она и пришла в их семью.
Приодевшись и сдёрнув с кровати пикейное покрывало, она завернула в него икону, и, побоявшись автобуса, вернее, того, что придется ехать в нём одной, пошла к соседу и, предложив ему хорошие деньги, договорилась, что отвезёт он её в город и обратно привезёт. Так и сделала.
Молодой священник долго не мог понять, о чём его просит появившаяся так рано старуха. А она, протягивая ему икону, всё просила:
- Батюшка, помолись за деток моих, за Веру, Наталью и Николая, а ещё – за воина Димитрия. Помолись, батюшка, пусть наставит их Господь на путь истинный. А коли когда наша церква у Егорья восстановится, ты эту икону туда передай. Пообещай мне, батюшка, я-то уж до этого светлого дня не доживу, а ты молодой, доживешь, обязательно доживешь.
P.S.
Анна умерла через два года после описываемых событий, её отпевал дома молодой священник, которого привезли из города. У гроба стояли все её дети: Вера с сыном Димой, который только что вернулся из армии. Наташа с мужем Яшей и мальчиком лет пяти, который ни на которого из родителей ни капельки был не похож. А чуть в стороне – Колька рядом с беременной женой, говорят, он закодировался, работу нашёл, женился, вот ребёночка ждут. Анна лежала в гробу умиротворённая, временами даже казалось, что лицо её было наполнено каким-то внутренним светом. Царствие ей небесное.