…В сгущающихся сумерках управляющий путевой канцелярией Сиверс продиктовал:
— Ровно в шесть пополудни 20 апреля 1875 года его высокопревосходительство генерал-губернатор Восточной Сибири, барон Фредерикс изволил прибыть в село Лиственничное. Дабы, переправившись через Байкал, отправиться далее, для обозрения Забайкальской, Амурской и Приморской областей. В Лиственничном его встретили выехавшие накануне чиновники, а также компаньоны Байкальского пароходства: гг. Шишелов, Елезов и Могилев.
Сам генерал-губернатор, задремавший перед подъездом к Байкалу, оставался в экипаже. Он был очень утомлён: последняя перед Пасхой неделя выпала очень суетной, особенно много времени отняли, как ни странно, поздравительные телеграммы в Петербург. Заготовленный канцелярией текст заплетался как ноги вельмож, пятящихся к выходу после приема у государя; и то и дело выскакивало пресловутое «имею счастье повергнуть. От всего этого у барона разболелась голова. И неизвестно, чем бы это всё кончилось, если бы г-н Сиверс не нашёл самое простое решение. По его команде подняли текст прошлогодней телеграммы и просто списали его от первого слова до последнего:
«От лица войск и всего населения вверенного мне края имею счастье повергнуть Вашему Императорскому высочеству верноподданнейшие поздравления наши с праздником светлого Воскресенья Христова. Осмеливаюсь присоединить поздравления наши Ея Императорскому Величеству Государыне Императрице».
Но как только верноподданические чувства были продемонстрированы, свита генерал- губернатора снова заволновалась: барон объявил, что при любых обстоятельствах он отправляется на восток. И никто не решился возразить ему и напомнить, что Байкал ненадежен уже в эту пору: хотя лед и с аршин толщиною, да только его может разорвать в любой час...
Конечно, встреча начальника края в Лиственничном была торжественной, но от барона не ускользнула и тревожная интонация; когда же официальная часть была кончена, все заговорили о больших заберегах, трещинах и открытых полыньях...
Чтобы больше времени взять из светлого времени суток, решили отправиться еще затемно, в 4 часа утра. Однако ночью поднялся сильный ветер и утих он лишь только к девяти. На молчаливый вопрос сопровождающих генерал-губернатор просто кивнул – и направил лошадь на лед.
Рядом, страхуя, и тоже верхом, держались начальник губернии Шелашников, пароходчик Елезов и иркутский исправник Гофман. Чуть впереди продвигались вожаки из местных крестьян - Пушкарев, Сиротин и Горяшин. Все налегке и все предельно внимательны.
Сначала двигались прямо, но трещины становились все больше, нужно было их объезжать, удлиняя путь. Через одну, особенно большую трещину бросили мост из досок (дабы не терять дорогого времени) и сначала перевели людей, а потом, по одной, лошадей. Животные падали, и вытаскивать их приходилось с огромным трудом. После также, по доскам, потащили облегченные экипажи, помогая русским подъемным словцом и уже не оглядываясь на генерал-губернатора, тихо сидевшего на чемодане.
Тут же, на чемоданах, торопливо перекусили, не преминув поднять тот за благополучную переправу. Все волновались (хоть старательно это скрывали) и бросали взгляды в сторону села Посольского – оттуда должен был показаться селенгинский исправник Куркин со свежими лошадьми.
И все же Куркин появился совсем неожиданно – он будто вышел из-подо льда. При виде него все облегченно вздохнули – и правда, дальше все пошло уже легче, вторую половину пути одолели быстро и в четыре пополудни уже прибыли в Посольское. Генерал-губернатор на радостях одарил пароходчика Елезова золотыми часами, вожаков-крестьян назвал бесстрашными мореходами, остальных же искренне благодарил, сам удивляясь пышности своего слога.
В этот вечер он долго не мог уснуть: страх от пережитой опасности только теперь по-настоящему охватил его, и все волнения предшествующей недели отодвинулись и измельчали, что чрезвычайно удивило барона. Засыпая, он вспомнил о том, что иркутскому исправнику Гофману, пароходчику Елезову и начальнику губернии Шелашникову затемно отправляться в обратный путь – и невольно поежился.
Отчаянная троица между тем давно уж спала, натурально, отключившись сразу же после ужина. Проснулись одновременно («самые надёжные – внутренние часы», прокомментировал Гофман»), и никто не услышал их короткие сборы.
В Лиственничном сошедшей на берег тройке немедля вручили…напутственную телеграмму барону за подписью огромного числа иркутян. Только тут накопившееся волнение наконец нашло выход, и пароходчик Елезов высказал то, о чём думали все в два последние дня:
— А ведь верхушка генерал-губернаторства могла в полном составе отправиться кормить бычков! – и он стал торжественно загибать пальцы: его высокопревосходительство сопровождали: начальник Штаба войск округа генерал-майор Мосолов, член совета Главного Управления краем господин Сиверс, управляющий почтовой частью Восточной Сибири господин Фетисов, начальник жандармского управления Иркутской губернии полковник Янковский, плюс адъютант его высокопревосходительства и путевая канцелярия, Да и сами мы тоже что-нибудь стоим! – улыбнувшись, заключил он.
— Стоим, стоим, – устало отвечал губернатор Шелашников, - а ты вот что: к чаю пригласи наших проводников-крестьян. Не забудь ни Пушкарёва, ни Сиротина, ни Горяшина!
В Иркутск в этот день уже решили не возвращаться: дорога-то тоже ведь не короткая.
Расстояние от Иркутска до Лиственничного, ныне пролетаемое за час, в девятнадцатом веке разбивалось на несколько этапов, и каждый отмечен был станцией. А стало быть, остановкой, с непременным самоваром, с пылу, с жару пирогами, блинами, пельменями, чаркой водки (при желании) и неспешным, размягчающим разговором, который вспоминался до следующей станции.
Девятнадцатый век неслучайно именуют веком долгих дорог. Если генерал-губернатор выезжал для обозренья Якутского края, это значило, что его не будет в Иркутске два ближайшие месяца – в лучшем случае. Если местный архиепископ отправлялся в Синод, с ним прощались как навсегда: ехали в фотографию и снимались там группами; устраивали обеды, на которых произносилось несметное число речей и тостов. Начинался обеденный «сериал» с трапезы в духовно-учебной коллегии, а затем эстафету принимали купцы. Далее следовал обед у игуменьи, а затем – у городского духовенства, обед у сельского духовенства, обед у городского головы и, наконец, в самый день выезда из Иркутска – у епископа, управляющего Вознесенским монастырем.
Огромная была трата времени по меркам людей двадцать первого века; но тогда, в девятнадцатом веке время не летело и даже не бежало – оно текло. Прокладка железной дороги избавила от многих тягот изнуряющего пути, но вместе с ними ушло что-то важное и (как это ни странно) дорогое. Ведь долгая дорога располагала к раздумью, в долгой дороге сочинялись сюжеты, складывались песни – сначала заунывные ямщицкие, а потом, с появлением дилижансов, кондукторов – облегченные, близкие к романсу. В продолжительных путешествиях зарождались проекты, совершались открытия, ведь большая протяженность пути и мыслям сообщала протяженность и глубину.
В то неспешное время жили не потребители, как сейчас, а вкушающие. И неважно от древа ль познания или от сладких плодов земных. За неспешно приготовленными обедами так же вкусно-неспешно выговаривались слова: «салютация», «гигiэна». А чего стоит запись в буфетной книге одной из почтовых станций: «20 копеек - за самовар; 30 копеек – за самовар со сливками».
Губернатор Шелашников, возвращаясь а апреле 1975 года из Лиственничного, выбрал самовар со сливками. А о выборе генерал-губернатора Фредерикса можно было лишь догадываться, но известно доподлинно: в своем долгом путешествии по Забайкальской, Амурской, Приморской областям барон при всякой возможности слал в Иркутск телеграммы.
Да, так в ту пору было заведено, но, кроме прочего Фредериксу было просто приятно. В Иркутск он вернулся 27 июля, а в ноябре уже снова отправился в путь.