Прабабушка Наталья Артамоновна, в противоположность ему, выглядела невзрачно: небольшого роста, худенькая, рыжеватая и конопатая. Но она была кроткая, безгранично добрая и щедрая, в отличие от вспыльчивого мужа, который чуть что принимался браниться.
Со своими домашними прадед не церемонился, постоянно ругался и буянил, так что жена и дети трепетали при его появлении и старались по-тихому уйти с глаз долой, лишь бы не раздражать Семёна Ивановича. Больше всех доставалось, конечно же, жене, которую он часто колотил и однажды даже выбил ей глаз. Наталья Артамоновна окривела, что сделало её ещё менее привлекательной. В другой раз он повредил ей бедро, отчего она до конца жизни ходила скособочившись и опираясь на палочку.
Затаил смертельную злобу
Семён Иванович пользовался большим успехом у женщин и с первых дней семейной жизни изменял жене. По селу ходили слухи о его похождениях. Мужики не раз колотили Семёна, толпой подкарауливая в тёмных переулках. Но с него всё как с гуся вода. Он, даже разукрашенный синяками, ходил по селу, потряхивая кудрями, с гордо поднятой головой и с неизменной улыбкой на губах. Но как говорится, сколько верёвочке ни виться...
Однажды у Кузьмы Петровича Пивоварова, который жил на другом конце села, сгорела изба, и он вместе с женой и детьми переселился в дом своей только что умершей тётки Апроксиньи, став соседом Семёна Ивановича. Как на грех жена у Кузьмы Петровича была писаная красавица — не хочешь, а залюбуешься. Семён Иванович недолго просто любовался Анной Фёдоровной издалека, опыт у него в этих делах был большой. Не прошло и месяца, как они сошлись и стали тайно встречаться.
Но и Кузьма Петрович был не лыком шит, догадался и выследил их. Анну свою поколотил, за волосы потаскал по избе, а с Семёном Ивановичем врукопашную вступить не рискнул, уж больно он был хилым да щупленьким супротив Семена-богатыря. Но злобу на него затаил смертельную. Тем более что Анна с Семёном так и продолжала тайком встречаться, никакие мужнины побои на неё не действовали.
Чужая картошка
Но свояк Кузьмы Петровича, Егор Филиппович, надоумил, как Семёна к ответу за такое безобразие привлечь. Свояк этот в «совете старейшин» состоял — так в селе называли собрание наиболее уважаемых людей. Они на своих сходках решали все споры — и не всегда справедливо, нередко чинили самый настоящий произвол, устраивали самосуды, брали взятки, решали вопросы не по совести, а по своему усмотрению. Несмотря на то что Кузьма Петрович не раз заставал свою жену в объятиях соседа, ему не хотелось заявлять об этом в открытую, выносить сор из избы, чтобы потом стать посмешищем в глазах односельчан. Он понимал, что опозорит не только Анну, но и себя, а также своих детей, зато Семёна сделает героем-любовником. Поэтому, наученный Егором Филипповичем, он пошёл другим путём.
Выждав, когда старшие сыновья Семёна Ивановича, Пётр и Андрей, были в отъезде, на заработках в соседней Тамбовской губернии, Кузьма Петрович дождался момента, когда сосед копал для обеда картошку на своём огороде. Как только тот ушёл, Кузьма Петрович выдернул несколько кустов картошки на своей грядке, спрятал их и побежал собирать старейшин села. Привёл их на свой огород, показал разорённую грядку: вот, мол, воры побывали. А потом повёл в дом Семёна, где семья сидела за столом и уплетала картошку.
Забитый до смерти
Семёна без объяснений скрутили и выволокли из избы. На улице уже толпились собравшиеся на разборку мужики с колами и батогами. Один из старейшин, Григорий Иванович, стал кричать, что Семён Иванович вор и его следует немедленно проучить, чтобы другим неповадно было. Толпа взревела, качнулась, ощетинилась, готовая немедленно начать расправу. Семён Иванович гордо молчал, глядя на мужиков, среди которых было немало обиженных им мужей. Другие жители села смотрели на происходящее со стороны, от своих заборов. И прадед прекрасно понимал, за что на самом деле с ним собираются посчитаться. Первым его ударил Кузьма Петрович, но удар этот только пощекотал Семёна, он даже улыбнулся в ответ, чем окончательно разозлил всю толпу.
Мужики накинулись на него, каждый старался ударить побольнее. Избивали долго и остервенело, а потом, окровавленного и ослабевшего, продолжая бить, поволокли к сельсовету. Прадед держался достойно, терпеливо переносил побои, не проронил ни слова. Бабы, видя эту картину, с визгом и рыданиями убегали в избы, забирая с улицы детей. Многие мужики качали головами, крестились и расходились по домам.
Около сельсовета Семёна Ивановича бросили на землю и стали добивать. Он уже не подавал признаков жизни, а его все били и били, пока не превратили в кровавое месиво.
Роды и похороны
В это время на шум с огорода выбежала Марфунька, молодая сноха Ивана Антоновича Подтележникова, жившего прямо за церковью. Она была на девятом месяце беременности и, увидев такое, ахнула и начала рожать. Роды были трудными, Марфунька мучилась двое суток, а появившаяся на свет девочка оказалась больной и слабоумной.
Убив Семёна Ивановича, мужики оттащили его в буерак к кладбищу и бросили там. А жене и детям через баб передали, чтобы забрали тело.
Наталья Артамоновна с младшим сыном, глухонемым Фёдором, и младшей дочкой Пелагеей, моей бабушкой, которой на тот момент было 14 лет, попросили у соседа лошадь. Привезли тело Семёна Ивановича домой, обмыли, надели чистую холщовую рубашку. А 80-летний дед Архип, плотник, пожертвовал им гроб, сделанный для себя и стоявший у него на чердаке. В тот же день моего прадеда схоронили.
Позже, когда Пётр и Андрей вернулись, они жалели, что их не было тогда в селе, они бы не допустили убийства.
Рассказывая эту историю, бабушка Пелагея говорила, что не все старейшины участвовали в том самосуде. Например, пчеловод дед Кирей, когда его пришли звать на судилище, затаился. А бабку свою попросил, чтобы сказала, что его нет дома. Сильно говорит, испугался, что придётся участвовать в таком бесчинстве. Совесть не позволила.