«Между тем тишина уже нарушена. Мы говорим вслух — и этот шум ужасен для слуха; ибо он говорит о смерти того, для коего мы молчали». Так записал А.И.Тургенев.
На друзей поэта наваливаются новые заботы. «Жуковский послал за художником снять с него маску». Бедный Василий Андреевич! Трагическая подробность: день смерти Пушкина – день его рождения, а на следующий день Тургенев напишет своей кузине: «Сегодня день Ангела Ангела Жуковского: он и для Пушкина был тем же, чем для всех друзей своих» (приводила в одной из статей чудесное его приглашение четы Пушкиных на именины – а прошло только три года!)
Поисками художника займётся П.А.Плетнёв. Он сам расскажет в письме к поэту В.Г.Теплякову: «Перед тою минутою, как ему глаза надобно было на веки закрыть, я поспел к нему. Тут были и Жуковский с Михаилом Виельгорским, Даль (доктор и литератор), и ещё не помню кто. Такой мирной кончины я вообразить не имел прежде. Тотчас отправился к Гальбергу. С покойника сняли маску, по которой приготовили теперь прекрасный бюст».
Некоторые детали добавит М.Ф.Каменская: «Не помню, куда мы пошли с папенькой… и уже возвращались домой, когда нас догнал на извозчике профессор университета Плетнёв… Узнав отца моего, он издали начал кричать:
— Граф, граф! Фёдор Петрович, остановитесь, подождите!
Папенька, увидав Плетнёва, тотчас остановился И робко спросил:
— Ну что, что, голубчик?
— Все кончено! Александр Сергеевич приказал вам долго жить! — проговорил он едва слышно, отирая перчаткой слезу.
Мы с папенькой перекрестились, и оба потихоньку заплакали.
— Пожалуйста, граф, поскорее пришлите снять маску! Да приезжайте! — почти закричал Плетнёв и, повернув извозчика, куда-то ускакал.
А отец мой со мной перебежал через Неву домой, сейчас же послал за литейщиком Балиным, который жил тогда против ворот Академии по Четвёртой линии, и отправил его снимать маску с Пушкина. Балин снял её удивительно удачно». Изготовление маски производилось под наблюдением скульптора С.И.Гальберга.
А сам Жуковский напишет Сергею Львовичу Пушкину: «Когда все ушли, я сел перед ним и долго один смотрел ему в лицо. Никогда на этом лице я не видел ничего подобного тому, что было на нём в эту первую минуту смерти… Но что выражалось на его лице, я сказать словами не умею. Оно было для меня так ново и в то же время так знакомо!».
…Не горел вдохновенья
Пламень на нем; не сиял острый ум;
Нет! Но какою-то мыслью, глубокой, высокою мыслью
Было объято оно: мнилося мне, что ему
В этот миг предстояло как будто какое виденье,
Что-то сбывалось над ним, и спросить мне хотелось: что видишь?
…И снова вспомнишь грибоедовское «Злые языки страшнее пистолета». Снова и снова встречаешь в интернете отклики такого плана: «Вы очень правы насчёт ”прекрасной Натали”. Она вообще была к нему равнодушна и к смертному одру не подходила даже.... Оправдывают, что мол в горести была, но нет —в большом равнодушии и бесчувствии.... (Читано мною в воспоминаниях современников)»
Умиляют эти ссылки на «воспоминания современников» (чаще всего – без указания конкретных имён)! А что же писали они на самом деле?
«За минуту прошлась к нему жена; её не впустили. — Теперь она видела его умершего. Приехал Арндт; за ней ухаживают. Она рыдает, рвётся, но и плачет.
Жена всё не верит, что он умер; всё не верит» — записи Тургенева.
Более подробно вспоминали другие: «Увидя умирающего мужа, она бросилась к нему и упала перед ним на колени; густые тёмно-русые букли в беспорядке рассыпались у ней по плечам. С глубоким отчаянием она протянула руки к Пушкину, толкала его и, рыдая, вскрикивала: “Пушкин, Пушкин, ты жив?!”
Картина была разрывающая душу», - так запомнил происходящее К.К.Данзас.
С ней всё время была В.Ф.Вяземская и, конечно, тоже рассказала об этих страшных минутах: «Я подошла к Натали, которую нашла как бы в безумии… С ней сделались самые страшные конвульсии; она закрыла глаза, призывала своего мужа, говорила с ним громко; говорила, что он жив; потом кричала: "Бедный Пушкин! Бедный Пушкин! Это жестоко! Это ужасно! Нет, нет! Это не может быть правдой! Я пойду посмотреть на него!" Тогда ничто не могло её удержать. Она побежала к нему, бросилась на колени, то склонялась лбом к оледеневшему лбу мужа, то к его груди, называла его самыми нежными именами, просила у него прощения, трясла его, чтобы получить от него ответ. Мы опасались за её рассудок. Её увели насильно. Она просила к себе Данзаса. Когда он вошел, она со своего дивана упала на колени перед Данзасом, целовала ему руки, просила у него прощения, благодарила его и Даля за постоянные заботы об ее муже. “Простите!“ — вот что единственно кричала эта несчастная молодая женщина».
Много лет спустя П.И.Бартенев после беседы с Верой Фёдоровной записал: «Жену свою Пушкин иногда звал: моя косая Мадонна... Пушкин восхищался природным её смыслом. Она тоже любила его действительно. Княгиня Вяземская не может забыть её страданий в предсмертные дни её мужа. Конвульсии гибкой станом женщины были таковы, что ноги её доходили до головы. Судороги в ногах долго продолжались у неё и после, начинаясь обыкновенно в 11 часов вечера». О том же пишет и Е.А.Долгорукова, знавшая Натали ещё до замужества: «По смерти Пушкина у жены его несколько дней не прекращались конвульсии, так что расшатались все зубы, кои были очень хороши и ровны».
…А между тем уже утром 29 января Николай I распорядился предать суду всех участников дуэли: «…Государь Император по всеподданнейшему докладу донесения… о дуэли, произошедшей 27 числа сего Генваря, между Поручиком… Бароном Де-Геккереном и Камергером Пушкиным, — Высочайше повелеть соизволил: судить военным судом как их, так равно и всех прикосновенных к сему делу, что ежели между ними окажутся лица иностранные, то, не делая им допросов и не включая в сентенцию, представить об них особую записку, с означением токмо меры их прикосновенности…» (о следствии, равно как и о разночтениях в титуле Пушкина обязательно напишу позднее).
И появилось первое сообщение о смерти поэта – в газете «Северная пчела»: «Сегодня, 29 января, в третьем часу пополудни, литература русская понесла невознаградимую потерю: Александр Сергеевич Пушкин, по кратковременных страданиях телесных, оставил юдольную сию обитель. Поражённые глубочайшею горестью, мы не будем многоречивы при сем извещении: Россия обязана Пушкину благодарностию за двадцатидвухлетние заслуги его на поприще Словесности, которые были ряд блистательнейших и полезнейших успехов в сочинении всех родов. Пушкин прожил тридцать семь лет, весьма мало для жизни человека обыкновенного и чрезвычайно много в сравнении с тем, что совершил уже он в столь краткое время существования, хотя много, очень много могло бы ещё ожидать от него признательное отечество».
И снова потёк людской поток к дому на Мойке – теперь уже проститься с поэтом. «Трагическая смерть Пушкина пробудила Петербург от апатии. Весь Петербург всполошился. В городе сделалось необыкновенное движение. На Мойке у Певческого моста (Пушкин жил тогда в первом этаже старинного дома княгини Волконской) не было ни прохода, ни проезда. Толпы народа и экипажи с утра до ночи осаждали дом; извозчиков нанимали, просто говоря: "к Пушкину", и извозчики везли прямо туда. Все классы петербургского народонаселения, даже люди безграмотные, считали как бы своим долгом поклониться телу поэта», - вспоминал И.И.Панаев.
И, конечно же, снова пошли толки в обществе. Но об этом – в следующий раз.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь