Сначала собирались ехать все вместе, но не знали, как уместиться вшестером в одной машине. Потом — дорога плохая, ехать долго. В конце концов, стало ясно, что мы едем втроем — я, мама и Игорь, Женин армейский друг.
Ночь накануне прошла, вопреки ожиданиям, спокойно. Хотя уж и не помню, если честно. Но я должна была выспаться и, скорее всего, выспалась. Ведь мне рулить.
Погода с утра была такая, какая надо — солнечно, безветренно. Уже начинало подмораживать — 14 октября все-таки. Пыталась позавтракать — опять же дорога дальняя и рулить… Что-то удалось в себя втиснуть. Какой-то бутерброд. Чаем залила. Игорек молодец, приехал, как договаривались — около десяти. Кушать не стал. Кажется. Куртка у него была теплая, сверху плотная темно-синяя ткань, толстая подкладка. Не замерзнет.
Пора и мне собираться. А то хожу в одной футболке. Мама тоже не подкачала, не опоздала, как это обычно у нее бывает. Перекусили, присели на дорожку. Пару бутылок водки — с собой. И вперед.
Заехали в магазинчик, купили в дорогу поесть, попить. Игорь заплатил. Спасибо. Потом заправка — полные баки. Позвонили Татьяне Петровне — выезжаем. Ну, с богом, давайте. Ждем.
Знаешь, оказывается, я очень люблю водить машину. Музыку включишь, думаешь о чем-нибудь приятном, шины шуршат, стоечки постукивают на неровностях. Хорошо. Мы поехали по объездной. Субботнее утро, машин почти и нет. Так и ехала бы всю жизнь. Мама села на заднее. Игорек слева. Это хорошо, что Игорь с нами поехал. Он с мамой разговаривает, а я музыку себе слушаю. Как-то незаметно до развилки доехали, подпрыгнули, задумавшись, на лежачем полицейском. Здесь где-то, мама говорит, у Татьяны Петровны мужа — дяди Паши, брат погиб. На машине они с женой разбились. У жены ребенок на руках был. Жив остался. А они погибли. Здесь где-то. Такой красивый он был, молодой, парень тот. Всю жизнь в море ходил, мать его так боялась за него. А погиб, вот надо же — на берегу. Такая жизнь. Странная.
И деревья в этом месте странные какие-то, надо заметить. Лысые. Тут, наверное, отходы зарыты химические. Топливо какое-нибудь ракетное. Все может быть. Части военные недалеко.
Города остались позади. Следующий населенный пункт будет только через час. Дорога по-прежнему свободная. Асфальта еще на пару часов езды. Небо ясное, высокое, густо голубое. Застыли неподвижно деревья, и чувствуется, что мороз уже проник внутрь, в самые стволы, превратив в прозрачные хрусталики вчера еще теплую живую влагу. Бурые листочки сегодня вроде держатся, а завтра чуть дунет — и все, разлетятся они, хрупкие, шелестящие, кто куда. В никуда.
Мама все рассказывает Игорьку про нашу жизнь. Снова вспоминаются эти истории — как мы приехали сюда, как жили тяжело, одни. Детство наше неприкаянное, счастливое. Безвозвратное.
«Они были маленькие, я Олечку привезла от бабушки, ей годика два… Она очень худенькая, бледненькая была. А Женечка, ему уже четыре года, только с прогулки. Такой румяный, здоровенький показался сразу. Вбежал в комнату и растерялся — кто это, что за девочка… Ему говорим — вот, Женечка, сестренка твоя. А он только улыбается, а сам и не знает, что делать, что сказать. А Оля ему (такая маленькая, а говорила хорошо, научилась там, у бабушки), ручкой голову подперев, как старушка — Женечка, братик мой, кушать хочешь?».
Одну за другой миновали две деревни, без остановок. Усталости пока не чувствуется. Радио уже все, давно заткнулось, слушаем мои диски. Еду около ста, мама замечает, что уж как-то слишком быстро, просит — ты потише, что так разогналась, сколько там у тебя, километров сто, небось. Мы с Игорем смеемся — да ну, так, восемьдесят каких-то. Но скорость сбрасываю. Впервые еду так далеко и, можно сказать, без помощи — Игорь, как я поняла, водить совсем не умеет. Думаю, что и колесо поменять для него — задача слишком сложная. Случись что — придется голосовать. Здесь на сто километров — одно село. Надеюсь, нас не ограбят и не прибьют добрые люди.
На перевале стекла начинают сильно запотевать. Добавляю тепла, помогает. Не могу понять, в чем дело, пока не останавливаемся в Светлом. Там, оказывается, уже мороз. Ледок на лужах. Сразу дубеют ноги. Две сизоносые тетки продают теплые, мягкие и здоровые, как лапти, пирожки с картошкой, с рисом и яйцом. И зеленым луком, точно.
Перекусили, отдохнули немного. Поехали. Через пятнадцать минут асфальт заканчивается. Да, говорили, что дорога плохая, но чтобы настолько — я не ожидала. Будто после бомбардировки, не иначе. Как плюс, отмечаю, что накануне прошел сильный дождь и дорога еще мокрая. Иначе мы бы вообще не знаю, как добирались — пылища столбом стояла бы. Скорость приходится снизить до 30. Первое время я не могу сообразить, а где собственно ехать — накатана одна полоса и по ней все едут — туда и сюда. В пыли мы однозначно врезались бы в какой-нибудь Камаз. А так ничего. Ехать можно. Но вот только тряска дикая. Машину жалко, ужас. Замечаю, что если скорость увеличить, то она как бы пролетает над рытвинами и трясется меньше. Даю газу, несемся без разбору. На одном из размытых дождем участков нас едва не сносит с дороги, машинку, как перышко, мотает влево, но ничего — выравниваемся, едем дальше, только теперь уже поосторожнее. Музыку совсем не слышно из-за грохота железа. Разговаривать тоже тяжело. Едем молча.
Мелькают знакомые до безумия места — не была здесь одиннадцать лет, а кажется, что и не уезжала никогда. Чувство такое, словно гуляешь в собственном сне. Вот сейчас будет подъем. Верно. А здесь тещин язык, длинный и кривой спуск. Всё так… Постепенно съезжаем с гор, начинается равнина. Ездили мы сюда на великах ягоду собирать. Чай в теплой пластмассовой фляжке отдает чем-то бензиновым. А комары какие!.. Ходишь по мягким кочкам, в них вода чмокает. Присядешь — вот уже и намокли колени. Ягодку — в бидончик трехлитровый. Жимолость, голубика, брусника, все подряд. Еще шикша была — круглая, сладкая, чуть пряная ягода ярко-черного цвета размером со среднюю брусничину. Почему-то ее никогда не брали, просто ели с кустиков — маленьких, ползучих елочных лапок. Кто-то говорил, что из нее вино делают. Не доводилось пробовать.
Километров тридцать осталось. Звонок.
— Олечка, вы где?
— Мы уже скоро, через полчаса будем, Владимир Васильевич!
— Ну, все, мы здесь, ждем вас.
— Как погода?
— Иногда моросит дождь, но это ничего, работать можно.
Игорек притих. Мама потерянно смотрит в окно. Ничего, мама. Ничего. Там наши друзья. Женины друзья. И погода хорошая. Дождь временами накрапывает, но не сильно.
Здесь всегда тучи — это из-за моря. Северное, серое, холодное море. Ты всегда казалось таким жестоким и опасным. Но ты нас обмануло. Ты не страшное. Веселый и сильный, изумрудный, лазурный, беззаботно переливающийся на солнце искрящимися радужными фонтанчиками, внушающий уважение и надежду, серьезный и спокойный, мирный, смирный, тихий океан — оказался коварнее. Кого-то, доказавшего свою силу в споре с ураганами и штормами, он отпускает от себя, усмехаясь, как будто зная, что гибель все равно настигнет, не готового к тому — на долгожданной и приветливой родной земле. Другого, едва привыкшего к волнам, трогательно поверившего в силу амулета (...океан меня не тронет, Васильич!) — безжалостно и безразлично поглощает, унося навеки в неведомую, бесконечную, черную глубь, не оставляя даже тени следа.
Скоро приедем. С каждым километром все сильнее пробирается в рукава и за воротник студеный страх. Но я уже знаю — бояться не надо. Это будет просто Женин портрет. Только на камне.
