Военные потери — неисчерпаемая тема для холиваров. И не только из-за пропагандистского значения цифр и эмоциональной окраски оценок. Бесконечные споры подпитываются совершенно реальными расхождениями в источниках и оценках. И наиболее интересным в данном случае является следующее обстоятельство: несмотря на политизированность проблемы, причины огромных расхождений носят вполне объективный характер.
Завышение вражеских потерь в военное время не идеологический ход, а реальная проблема, грозящая при малейшем небрежении перерасти в бедствие и даже катастрофу. Ведь ошибка оценки оставшихся у противника сил может обойтись очень дорого. Японцы, например, полагали, что истинный самурай, сбросив бомбу, не станет врать, что попал, если промазал. И несколько раз наступали на одни и те же грабли. Самурай, может, и не врал, но выдавал желаемое за действительное. И «потопленные» в предыдущем бою американские линкоры и авианосцы оказывались полностью боеспособными, вступая в бой там, где сопротивления противника не ожидалось.
Но речь, всё-таки, об авиации. Где, впрочем, командование сталкивалось с аналогичными проблемами. Даже фотопулемёты появившиеся к концу войны не решали проблему. Съёмка фиксировала, что вражеский самолёт настигается трассами, окутывается дымом и куда-то проваливается из кадра. Лётчик, естественно, докладывал о победе. Однако, и документальное подтверждение мало что давало. Между «попал» и «сбил» была огромная разница. Огромная — это в четыре раза. То есть, даже после введения фотофиксации результатов стрельбы потери противника завышались вчетверо.
Решительнее всего с данным бедствием боролась советская сторона. Победа засчитывалась пилоту только в случае обнаружения обломков сбитого вражеского самолёта. Таким образом, в глазах официальной статистики, действуя над вражеской территорией, истребитель одержать победу просто не мог. Ну, разве что ему очень везло. Реактивный Me.262 был засчитан Кожедубу спустя годы после войны, когда упавшая машина была найдена в чешском лесу случайно.
В прочих странах правила подсчёта побед были куда более либеральными, а иногда и странными. Немцу требовалось показания независимых (не подчинённых ему) свидетелей, но только если он уже не был асом. Асу верили на слово, — даже не смотря на то, что за победу полагалась денежная премия. Само собой, это способствовало появлению огромных боевых счетов у немецких пилотов. Американцу же, впрочем, не требовалось даже стрелять. Победы засчитывалась лётчику просто участвовавшему в бою, в котором (со слов прочих участников) враг понёс какие-то потери.
...Однако, и это — лирика, не имеющая отношения к настоящей проблеме. Настоящая же проблема же в первый раз обозначилась при подсчёте потерь авиации в советско-финской войне. Изначально доступны были только финские источники, в которой количество сбитых «сталинских соколов» выглядело так неприятно, что даже неправдоподобно. Однако, открытие советских архивов неожиданно показало, что финны приврали вполне по-божески, всего-то в несколько раз. Не имея ни опытных пилотов, ни современных истребителей, чем позже могли похвастаться немцы, они нанесли огромные, кратно больше собственным, потери авиации СССР даже по советским отчётам. Тут уж не поверить было трудно, ибо не будет же страна завышать свои собственные потери?
Проблему нужно было решать, и лучшие умы бились над ней, упираясь в одно и то же препятствие. Упрекнуть финнов в том, что они занизили собственные потери было нельзя, так как так необходимым для уравнивания количества сбитых машин количеством самолётов они просто не располагали. Это была какая-то линия Маннергейма. Которую, однако, в отличии от настоящей линии, обойти удалось. В конце концов, кому-то пришло в голову рассмотреть потери не самолётов, а лётного состава. И тут… они, действительно, оказались примерно равными.
Применение данного — прогрессивного — метода произвело настоящую революцию и на советско-германском фронте. Оказалось, в частности, что если потери убитыми лётного персонала в советской авиации 34500 человек, то Люфтваффе не досчиталось 57137 человек (в том числе, примерно 34 тысячи на Восточном фронте). Англия же и США, кстати, потеряли в воздушных боях, соответственно, 57 и 40 тысяч человек. Последнее, впрочем, было вполне объяснимо широким использованием тяжёлых бомбардировщиков с многочисленными экипажами.
То есть, с одной стороны, престиж советской авиации оказался спасён. Потери в боях с немцами внезапно и неожиданно оказались 1:1, но… Не менее внезапно вывод противоречил советской же статистике по выбывшим самолётам. Из 36 тысяч построенных Ил-2, потеряно было 32 тысячи, что уже близко к количеству погибших авиаторов.
Понять, где тут засада, легко из описания одной лишь операции всё тех же Ил-2. Эскадрилья из девяти экспериментальных вооружённых 37-мм пушками ШФК-37 машин в течение 7 дней принимала участие в боях под Сталинградом. Эксперимент оказался не слишком удачным. Пушки били очень не точно, так что, помимо складов, грузовиков, орудий и живой силы уничтожено — даже по отчётам — было только два вражеских танка. Но при этом один штурмовик был сбит и упал на вражеской территории, и ещё один совершил вынужденную посадку на нейтральной полосе (пилот вернулся пешком). Из остальных же семи Илов, выбрав наименее пострадавшие от вражеского огня части, аэродромный персонал смог собрать только две пригодные для дальнейшей эксплуатации машины… Которые всё равно были списаны, так как эффект стрельбы из ШФК показался военным неудовлетворительным.
Итого: потеряно девять Ил-2, в том числе сбит... один. Или же, если брать по максимуму, два сбитых из семи потерянных.
Что касается Илов, то, штурмуя вражеские позиции с бреющего полёта, опутанная паутиной зенитных трасс машина те или иные повреждения получала в каждом бою. Даже колёса штурмовиков приходилось делать такими же, как у бронеавтомобилей, — из пористой резины. В результате, как благополучно вернувшиеся, так и севшие на вынужденную, там где до них можно было добраться, машины в следующий бой шли уже, как правило, не целиком. Относительно целые восстанавливались за счёт частей более повреждённых. Но примерно так в СССР обстояли дела и в истребительных, и в бомбардировочных авиаполках. Потеря самолёта в бою в трёх случаях из четырёх означала, что в бою-то он выжил, но уже на земле его разобрали на запчасти.
...Все помнящие советский период вспомнят и то, как во времена оны обстояли дела с запчастями к технике. Очень плохо. Промышленность производила их в совершенно недостаточном количестве. Ибо, — план по валу, который ещё и желательно было перевыполнять. Также, и от военного авиазавода требовали выполнение плана по производству новых самолётов, а не комплектующих для поддержания поголовья уже готовых. Что приводило к огромным, хотя и бескровным потерям в военное время. Одни машины ремонтировались за счёт демонтажа других.
Но в военное время разобранный самолёт, хотя бы, модно было списать. В мирное же — нельзя. Так что, остаётся только гадать какая часть советской боевой техники, как бы «уничтоженной» в первые дни войны, существовала к этому моменту физически, а не только на бумаге. Или в лучшем случае в форме корпусов, от которых уже отвинтили всё, что отвинчивалось.
У немцев же и финнов дела с ремкомплектами, — как и с квалифицированными техниками, — обстояли лучше. Настолько, что, — хотя тут речь о случаях единичных — поголовье Люфтваффе могло прирастать прямо на аэродромах, за счёт собранных из лишних запчастей и не имеющих заводских номеров машин.