Терять что-то, терять кого-то — худшее чувство во всем мире для любого живого существа, но тебе еще труднее — я знаю, потому что ты делаешь все труднее.
***
«Похороны для живых. Когда кто-то уходит, мы скучаем не по ним, а по своим ощущениям, по своим чувствам. Мы скучаем по глазам, которые честно смотрели в наши. Скучаем по голосу, говорившему с нами. Вся скорбь — это жалость к себе. Какой от нее толк мертвецу?». Мы гуляли по кладбищу, и ты вновь как-то по-своему, немного странно размышляла о вещах, о которых не принято размышлять. Ведь все, кроме тебя, плачут без оглядки и мыслей: «А почему так?», «А зачем это?», «А какой смысл?».
***
Несмотря на все свои прошлые пафосные речи, ты сейчас тихо роняешь одинокие слезы в своей комнате, роясь в воспоминаниях, пока я гляжу сверху и не могу ничем помочь. Ты в поисках, ищешь выход, как жить без меня, и захлопываешь дверь перед всеми, кто еще остается рядом. Не видишь никого, не хочешь видеть, оплакивая потерю, абсолютно на ней зацикленная. Я с горечью наблюдаю последствия того, как от твоего всепоглощающего оптимизма ничего не осталось за пару дней, а доселе яркий мир вмиг сконцентрировался в одной точке — в твоей пустой комнате с прохладным воздухом.
На планете ничего не изменилось с моим уходом, но в мире, твоем мире... Конечно, планета тебе по зубам. Планета глупых систем, несправедливых начал и капиталистических настроений пережевывается со скрипом и хрустом, но уходит дальше по пищеводу, в отличие от мира. Состоящий из запутанных взаимоотношений людей, миллиардов восприятий, кишащий бесконечными чувствами, от которых нет продыху, не останавливающийся ни на секунду серый мир. Он всегда лишь изрезал небо и выходил изо рта обратно, оставляя во рту вкус соли и меди. Я видела, как тебя тошнило каждый день.
После трагедии — террористического акт, повергнувшего весь мир в скорбь, страх и сожаление, в котором я умерла — прошло пару дней. Ты ходишь не со своим лицом: без солнечной улыбки, клыкастой и кривой, с глазами, огонь которых тушат холодные воды грусти, со скопом мыслей в голове, где ты борешься за свое счастливое продолжение. Переживаешь потерю, вспоминая свои надменные речи и продумывая новые, где говоришь какой-то бред о «бесценном опыте, нужной конечности всего и эгоизме». Нет, чтобы позвонить старому другу и выплакаться, дать себе осознать, что произошло. Вместо этого ты мысленно ходишь вокруг моей могилы, не зная, что с ней делать, и смотришь на мириад других — ты не знала этих людей, но их знала я.
***
Помнишь, я рассказывала о девушке из 9 класса, что появлялась так редко, словно прогулы стали ее хобби. Она никого не замечала, когда ходила по коридорам, то с улыбкой глядя в потолок, то с задумчивым или усталым взглядом впиваясь в телефон. Ее руки, не спрятанные под длинными рукавами, сверкали белыми шрамами. Однако мысли о дружбе со смертью не помогли ей тогда. Она плакала не меньше других, зная, что ее ждет. И все стремилась к рыжему парню в другом конце зала, потому что боялась: умереть не в его руках или увидеть потом лишь тело под черным полиэтиленом без жизни в глазах. Знаешь, любовь не спасает в такие моменты. Их обоих расстреляли в первый же день. Так вышло, что она не успела последний раз взглянуть в его лицо, а он умер с бесконечным сожалением обо всем.
Учительница, что вела математику, ругала мою надменность, но, несмотря на это, учитывала способности и не тревожила выходами к доске. Мне так хотелось поблагодарить ее за все, однако я даже представить не могу, какой по счету смышленой ученицей была в ее списке. Мало, кто ее любил, ведь она была честной и требовательной, хотя и не ради себя. Она ходила с отталкивающим взглядом по школе и редко здоровалась. Но во второй день умерла, защищая своих учеников.
А тот задорный парниша, который только вышел в буйство средней школы. Я с умилением в голосе рассказывала о его криво надетых очках и быстрых ногах, постоянно желающих движения. Он еще рассказывал ужасно несмешные анекдоты и почти никогда не молчал. Мы давали друг подруге пять, когда он пролетал мимо, и обменивались едой на переменах. На третий день в заложниках он без конца падал в обморок и не смог дойти до столовой, когда террористы нас повели. Его убили, стоило худым ногам подкоситься, а голове соприкоснуться с полом. У террористов не было интереса возиться с немощными.
И как бы я не хотела тогда проронить хоть слезу, видя его мертвым, мое тело отказывалось функционировать, пока мозг следовал командам. Я надеялась, что мне это поможет. Ведь провалившиеся в панику и страх, не контролировавшие себя мозги были вышвырнуты на ту сторону в первый же день. Увидев, как на черных волосах и худом тельце запекается кровь, я застыла тогда. Жаль, что почти ничего от тебя и не зависит. Я все-таки умерла. Как девушка, думающая о смерти каждый день и любившая до хруста в ребрах. Как детеныш, прыгающий выше всех и мечтающий завести столько друзей, сколько возможно. Как женщина, отдающая душу детям и разочарованная в своей жизни. Все мы имели путь и личности только в локальном смысле, а тогда в школе, под бездушным взглядом террористов, были лишь средством — бесценной человеческой жизнью, которой можно шантажировать.
***
Ты с потерянным взглядом бродишь между могил, ведь не можешь пристроиться к скорбящим, так как закрылась в своей боли. Они плачут и возводят мемориалы, хотят помнить и рассказывать, приносить цветы на могилу и давать интервью. Они боятся и злятся, не добирая слов, чтобы дать описания тем, кто устроил теракт. Виня «страшных чудовищ, нелюдей, решивших, что могут вершить судьбы», винят беспринципных людей, которые выполняют заказы, — не тех, кто развязывает столь агрессивные конфликты, где ответом стороны является теракт, не политику, считающую клочок земли важнее жизни человека, не само общество, что пропитано злостью и глупостью. Обычные люди не могут посмотреть за спины людей в масках с оружием наперевес и боятся именно их, будто дело правда в них. Вся их скорбь, злость, страх лишь на пользу тем, кого они оправданно ненавидят.
Тоже не понимаешь, к чему вся эта огласка, которая разносит страх, словно вирус? И я не видела пикетов о погибших в авариях, хотя их и в правду в сотни раз больше. Просто в один момент много людей столкнулись со смертью лицом к лицу: большинство не думают о смерти, как о том, что настигнет их в любой момент. А теракт моментально возвращает их в реальность, где всем предстоит одна участь и совсем не обязательно, что в старости, лежа в кровати, а может, завтра от руки плохого человека. Это наглядное подтверждение существования смерти, которой абсолютно не важно, скупы вы или щедры, хороши или плохи — умрете неожиданно и несправедливо. Ведь никто же смерти не заслуживает.
СМИ наверняка не устают кричать о трагедии, корпорации не перестают на них наживаться, пока люди съеживаются от страха. Зачем разносить его и скорбь по миру из года в год? Это никого не вернет, мягче мертвецам лежать не станет, а тем, кто потерял, не помогут чужие слезы и сожаления. Справедливость, что добивается оглаской, едва ли восторжествует, а нерациональный страх даст террору больше силы.
Интересно, убитая горем ты размышляешь также, как я? Скорее всего да — тебе всегда не хватало эмпатии, которую перевешивал строгий критицизм реальности. Хотя, какой смысл в этих чувствах, когда они делают только хуже?
Пройдет время, слезы кончатся, ты снова начнешь потихоньку смеяться. И, думаю, совсем скоро ты будешь улыбаться при мысли обо мне, потому что будешь вспоминать не черно-белую фотографию и слышать взрывы, а мою улыбку в танце, припоминая Селию Курс и обожаемую сальсу. А потом и ее забудешь, и меня. Я буду тому рада: ты дашь зажить своей ране и пойдешь дальше.
Остановись возле моей могилы, расстроенная примитивностью общества и своим упадком сил, и еще раз оглядись мрачную округу. Мысленно посади здесь цветы, поливай их и помоги взрасти. Пусть вместо холодных камней здесь будут цветы, пусть мы переродимся в них, пусть мы будем не под землёй, а над ней, колыхаясь от ветра и становясь целым полем. Полем ярких пахучих цветов.