А сейчас вернёмся в дом на Мойке. Я писала уже о ночи с 27 на 28 января, о предутренних часах, когда Пушкин особенно мучился. К семи часам ему стало легче. Вспоминает домашний врач И.Т.Спасский: «Наконец, боль, по-видимому, стала утихать, но лицо ещё выражало глубокое страдание, руки по-прежнему были холодны, пульс едва заметен. Жену, просите жену, сказал П. Она с воплем горести бросилась к страдальцу».
Именно тогда Пушкин сказал Натали правду о своём состоянии. А.И.Тургенев писал: «Он беспокоился за жену, думая, что она ничего не знает об опасности и говорит, что “люди заедят её, думая, что она была в эти минуты равнодушною”: это решило его сказать ей об опасности», «Он сказал ей: Arndt m’a condamné, je suis blessé mortellement [Арндт признал меня безнадежным, я ранен смертельно]». О её дальнейшем состоянии Тургенев сообщил, что «она в нервическом страдании, лежит в молитве перед образами», поэтому её «не пустили» «около полудня» к мужу, снова звавшему её…
Рассказ продолжает В.А.Жуковский: «Потом потребовал детей; они спали; их привели и принесли к нему полусонных. Он на каждого оборачивал глаза молча; клал ему на голову руку; крестил и потом движением руки отсылал от себя». Затем попрощался с Жуковским и П.А.Вяземским, с приехавшим в это время М.Ю.Виельгорским…
Многократно описана всеми присутствовавшими минута прощания с Е.А.Карамзиной. «”Карамзина? тут ли Карамзина?” — спросил он спустя немного. Её не было; за нею немедленно послали, и она скоро приехала», - писал Жуковский. А сама Екатерина Андреевна рассказала в письме к сыну: «Я имела горькую сладость проститься с ним в четверг; он сам этого пожелал… Он протянул мне руку, я её пожала, и он мне также, а потом махнул, чтобы я вышла. Я, уходя, осенила его издали крестом, он опять мне протянул руку и сказал тихо: перекрестите ещё; тогда я опять, пожавши ещё раз его руку, я уже его перекрестила, прикладывая пальцы на лоб, и приложила руку к щеке: он её тихонько поцеловал, и опять махнул. Он был бледен как полотно, но очень хорош: спокойствие выражалось на его прекрасном лице».
А это рассказ В.Ф.Вяземской: «Мне он пожал руку крепко, но уже похолодевшею рукою и сказал: “Ну прощайте!" — “Почему прощайте?" — сказала я, желая заставить его усумниться в его состоянии. — “Прощайте, прощайте", — повторил он, делая мне знак рукой, чтобы я уходила. Каждое его прощание было ускоренным, он боялся расчувствоваться...» Именно Вера Фёдоровна передала слова поэта, сказанные при прощании жене: «Ступай в деревню, носи по мне траур два года, и потом выходи замуж, но за человека порядочного».
В этот день в доме Пушкина появляется В.И.Даль, который только в этот день «во втором часу пополудни» узнал о ранении поэта. «У Пушкина нашёл я уже толпу в передней и в зале; страх ожидания пробегал по бледным лицам. Д-р Арендт и д-р Спасский пожимали плечами. Я подошёл к болящему, он подал мне руку, улыбнулся и сказал: “Плохо, брат!” Я приблизился к одру смерти и не отходил от него до конца страшных суток. В первый раз сказал он мне ты, — я отвечал ему так же, и побратался с ним уже не для здешнего мира».
...И снова не перестаёшь поражаться стойкости Пушкина! Жуковский приводит слова Н.Ф.Арендта: «Я был в тридцати сражениях, я видел много умирающих, но мало видел подобного», Даль – слова П.А.Плетнёва: «Глядя на Пушкина, я в первый раз не боюсь смерти». А сам Плетнёв, проведший 28 января несколько часов около Александра Сергеевича, писал поэту В.Г.Теплякову: «Он так переносил свои страдания, что я, видя смерть перед глазами, в первый раз в жизни находил её чем-то обыкновенным, нисколько не ужасающим».
И в эти минуты, когда, по словам Жуковского, «было очевидно, что спешил сделать свой последний земной расчёт и как будто подслушивал идущую к нему смерть», Пушкин не перестаёт беспокоиться о друге.
«”Простит ли царь моего Данзаса?” спросил Пушкин у Арендта, и на довольно успокоительный ответ его, изъявил снова преданность и благодарность к Государю. Кажется, Вьельгорскому сказал он однажды: “Жду Арендта и царского слова, чтобы умереть спокойно”», - так рассказывает Вяземский в письме к А.Я.Булгакову. За Данзаса Пушкин переживал очень.
В 1880 году в «Петербургском листке» была напечатана заметка М.М.Михайлова «Несколько слов о месте кончины Пушкина» (исследователи обычно пишут: «Об авторе этой заметки мы не имеем сведений»), в которой есть очень выразительный фрагмент (автор описывает посещение квартиры поэта на следующий день после его смерти): «Направо в небольшой комнате – покойный на столе, в черном сюртуке: возле него один-одинёхонек полковник Данзас. – “Вы здесь, Константин Карлович?” – сказал я ему. – “Нет, – отвечал он с неизменно присущим ему юмором, – я не здесь, я на гауптвахте’’. Известно, что немедленно после злосчастного поединка Данзас был арестован, с разрешением не покидать покойного друга до погребения».
Жуковский рассказывает о своём приезде к царю 28 января. Он снова говорит о благодарности Пушкина императору, но за строками письма ясно видна тревога поэта за тех, кто был ему дорог. «И я рассказал о том, что говорил Пушкин. “Я счёл долгом сообщить эти слова немедленно вашему величеству. Полагаю, что он тревожится о участи Данзаса”. — “Я не могу переменить законного порядка, — отвечал государь, — но сделаю всё возможное. Скажи ему от меня, что я поздравляю его с исполнением христианского долга; о жене же и детях он беспокоиться не должен: они мои. Тебе же поручаю, если он умрёт, запечатать его бумаги: ты после их сам рассмотришь”».
Жуковский передаёт слова Пушкина, обращённые к царю: «Скажи ему, что мне жаль умереть; был бы весь его» (эти слова приводит и Тургенев – слышал сам или со слов Василия Андреевича?). Говорит про реакцию на «утешительный ответ»: «Выслушав меня, он поднял руки к небу с каким-то судорожным движением. “Вот как я утешен! — сказал он. — Скажи государю, что я желаю ему долгого, долгого царствования, что я желаю ему счастия в его сыне, что я желаю ему счастия в его России”».
Можно только гадать, насколько точно Жуковский передаёт слова Александра Сергеевича. Может быть, несколько и приукрашивает степень благодарности поэта. Один из моих читателей высказал мнение, что «раскаяние Пушкина перед смертью есть не что иное, как попытка спасти семейство от нищеты и разорения», - очень вероятно и это.
Кстати, приходится снова опровергать мнения тех, кто стремится всё опровергнуть. После появления предыдущей статьи прочитала гневно-издевательский комментарий, что, дескать, письма и Жуковского и Вяземского – «тотальное лизоблюдство перед Николаем», никакой национальной скорби не было, а народ собирался, ибо «зевак поглядеть на чужие трагедии и завсегдатаев чужих похорон у нас всегда было много».
Как бы ни хотелось подобным «опровергателям» всё отрицать, - не получится! Об огромном количестве собравшихся около дома поэта писали практически все. «Сегодня целый день перед домом Пушкина толпились пешеходы и разъезжали экипажи: весь город принимает живейшее участие в поэте, беспрестанно присылают со всех сторон осведомляться, что с ним делается», - писал Я.Н.Неверов С.П.Шевырёву.
«Всю Россию постигло великое горе: Александр Сергеевич Пушкин дрался на дуэли с Дантесом и был опасно ранен. Разумеется, все весёлости в Петербурге прекратились, всё притихло, всё примолкло, все с ужасом ждали последствий этой страшной истории». Так писала в своих «Воспоминаниях» М.Ф.Каменская, дочь вице-президента Академии художеств графа Ф.П.Толстого.
«Подъезд с утра был атакован публикой до такой степени, что Данзас должен был обратиться в Преображенский полк с просьбою поставить у крыльца часовых, чтобы восстановить какой-нибудь порядок: густая масса собравшихся загораживала на большое расстояние всё пространство перед квартирой Пушкина, к крыльцу почти не было возможности протискаться». Этот фрагмент взят из рассказа, записанного со слов Данзаса.
Были ли здесь простые зеваки? Естественно, были. Из того же рассказа: «Между принимавшими участие были, разумеется, и такие, которые толпились только из любопытства. От этих господ, говорит Данзас, было очень трудно отделываться, они сами не знали, что им было нужно, и засыпали самыми нелепыми вопросами. Данзас был ранен в Турецкую кампанию и носил руку на перевязке. Не ранен ли он тоже на дуэли Пушкина, спросил Данзаса один из этих любопытных господ».
Но не эти люди определяли настроение собравшихся, а те, кто пришёл узнать о любимом поэте. Да, скорее всего, имя Пушкина ничего не говорило, к примеру, крестьянам отдалённых губерний, но ведь не о них и речь идёт. Около подъезда дома на Мойке собрались петербуржцы – а они Пушкина знали. Кстати, вот ещё одна деталь – в своих письмах Тургенев не единожды укажет: «Смирдин сказывал, что он продал, после дуэля П. на 40 т. его сочинений, особливо Онегина».
А подобные высказывания о «толпе зевак», думаю, характеризуют в первую очередь тех, кто их пишет. Я ещё вернусь к реакции высшего света на дуэль и гибель поэта. Но, выходит, и к нашим современникам могут быть обращены слова другого Великого:
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей чёрной кровью
Поэта праведную кровь!
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь