Если собрать воедино весь перечень вероятных кандидаток, кого пушкинисты записывали в «утаённую любовь» Пушкина, то будет он велик и причудлив. Но, самое главное, выдвижение любого имени в той или иной форме сопровождалось парадоксальным признанием: удалось обнаружить практически бесспорные доказательства, основанные на предположениях.
Не имея намерение привести полный список, назову с полдюжины имён. «Похотливая Минерва» Софья Потоцкая (Киселёва). «Славная баба» Екатерина Орлова. Внучка знаменитого полководца Александра Суворова Мария Аркадьевна Голицына. Мария Раевская (в замужестве Волконская). Жена великого историка Екатерина Андреевна Карамзина. Графиня Строганова, чьё лицо знакомо многим по замечательным портретам, написанным О. Кипренским, А. Брюлловым и П. Соколовым.
И тут можно заметить, что обычно берущиеся расшифровать «утаённую любовь Пушкина» называют имена женщин, на мой взгляд, отношения с которыми никакой тайной не являются. Ну, какой тайной могут быть отношения с Марией Раевской-Волконской, если она сама не то что не скрывала, а, наоборот, при любом случае их выпячивала? И имя Елизаветы Воронцовой на слуху присутствует — на выбор Елиза и Елизавета. Екатерина Карамзина (версия Ю. Тынянова)? — так «Катерина» упомянута аж 4 раза. Даже для экзотической гипотезы Д. Дарского о пленной татарке Анне Ивановне есть вариант — имя Анна фигурирует в списке 5 раз.
Можно, конечно, согласиться с существующей точкой зрения, по которой легенда об «утаённой любви Пушкина» представляет собой вымысел. Но есть одна версия, которую я могу допустить — она единственная из всех не противоречит критерию «утаённой любви». Но она не так проста. И надо сказать, что слово «любовь» тут будет безусловно «громким» словом.
И всё же чувства, родившиеся у поэта 19 октября 1811 года на торжественном открытии Лицея при виде «величавой жены», молодой и удивительно привлекательной, отзовутся в нём стихотворением «В начале жизни...».
Будет это в 1830 году, то есть всего через несколько месяцев после написания им так называемого «донжуанского списка».
Её чела я помню покрывало
И очи светлые, как небеса.
Но я вникал в её беседы мало.
Меня смущала строгая краса
Её чела, спокойных уст и взоров,
И полные святыни словеса.
Терцины (строфы, состоящие из трёх стихов), навеянные Дантовой «Божественной комедией», обращённые к памяти уже ушедшей из жизни в то время императрицы Елизаветы Алексеевны, давно стали преданием о тайной любви Пушкина к супруге Александра I. Впрочем, не только преданием.
Не знаю, был ли японский пушкинист Кейдзи Касама первым, кто соотнёс запись «NN» с императрицей. Вряд ли. Был ли Пушкин замечен императрицей, и она захотела, чтобы он посвятил ей стихотворение? Нет ответа. Но хорошо известно, что в 1818 году лицеист Пушкин отправил Н.Я. Плюсковой, фрейлине императрицы, стихотворение, с явным расчётом на то, что его прочтёт не только она:
На лире скромной, благородной
Земных богов я не хвалил...
Я не рождён царей забавить
Стыдливой Музою моей.
Но, признаюсь под Геликоном,
Где Касталийский ток шумел,
Я, вдохновенный Аполлоном,
Елисавету втайне пел.
Небесного земной свидетель,
Воспламенённою душой,
Я пел на троне добродетель
С её приветною красой.
Черновики свидетельствуют: в окончательном варианте Пушкин даже приглушил свои чувства, вычёркивая просящиеся на бумагу слова: «Я пел в восторге, в упоенье... Любовь... Любовь, надежду... прелесть...» Дошли ли эти стихи до императрице или нет, не существенно. Важно, что они были им написаны.
Была ли одна из дерзких выходок молодого Пушкина, когда он вместо миленькой горничной Наташи поцеловал камер-фрейлину княжну В.М. Волконскую, принял старую деву за молоденькую девушку, случайной ошибкой? Или, не имея возможности поцеловать императрицу, он поцеловал её фрейлину — хотел привлечь внимание своей «богини»? Эпизод забавный, и трактовать его можно как угодно. Сам Пушкин «прокомментировал» случившееся довольно определённо:
On peut très bien, mademoiselle,
Vous prendre pour une maquerelle,
Ou pour une vieille guenon,
Mais pour une grâce, — oh, mon Dieu, non.
(Мадемуазель, вас очень легко
Принять за сводню
Или за старую мартышку,
Но за грацию, — о Боже, никак.)
Главное тут не переборщить в трактовке и не торопиться заявлять, будто то, что эта выходка была преднамеренной и имела отношение к императрице, интуитивно почувствовал её супруг Александр I, который сначала резко отчитал директора Лицея Егора Антоновича Энгельгардта, а позже отправил в ссылку Пушкина. Смею думать, что, возникни вдруг такая мысль у императора, он смешком ввернул бы Елизавете Алексеевне, что она пользуется успехом даже у мальчиков.
Сыграло ли заступничество императрицы перед Александром I (именно к ней обращался Карамзин) решающую роль в судьбе Пушкина, которого вместо ссылки в Сибирь отправили в порядке перевода по службе на Юг в Бессарабию? Очень может быть. Притушить гнев императора и сменить его на милость она могла. Пушкин понимал это, когда обращался именно к Карамзину, у которого, как он знал, были особые личные отношения с императрицей. В его же чувствах к Елизавете Алексеевне возник новый нюанс: та, которую он воспринимал «воспламенённою душой», защитила его.
Казалось бы, юноша, почти мальчишка, вчерашний лицеист, и императрица (к слову, в момент высылки Пушкина из Петербурга ему 20 лет, ей — 41 год)… Но ведь жизнь порой выкидывает такие фортели, — как говорится, нарочно не придумаешь.
Если предположить, что Пушкин, составляя «донжуанский список», в той или иной мере придерживался хронологии — так ему было легче припоминать, — то расположение «NN» на четвёртой позиции косвенно подтверждает эту версию.
Кажется, в жизни Александра Сергеевича Пушкина это была самая продолжительная, возможно, самая сильная и, вероятно, наименее эротическая любовь. Похоже, он испытывал упоение от одной мысли, что небезразличен самой императрице. Это щекотало его чувства. И в этом отношении позволительно сказать, что для него не было какой-то большой разницы между императрицей и, к примеру, Верой Вяземской или графиней Закревской.
Но дело в том, что ничуть не меньше прав быть причисленной к объекту любви Пушкина «без надежд и без желаний» есть у другой императрицы — Александры Фёдоровны, жены Николая I. Неожиданность этой гипотезы заставляет попутно, если хотите, взглянуть по-новому на странную реакцию Пушкина на действия Анны Керн, нашедшей в листах неразрезанной главы «Онегина» лист бумаги со стихотворением «Я помню чудное мгновенье…». Ведь оно могло быть написано не для неё. Не исключено, что листочек этот мог случайно оказаться там, где его обнаружила Анна Петровна. Что наводит на такие мысли?
Начнём с того, что поэтический образ «гений чистой красоты» в пушкинском «Я помню чудное мгновенье…» заставляет вспомнить…
Здесь приходится сделать паузу, так как с некоторых пор предлагается вспомнить двух известных поэтов. Доктор филологических наук Ольга Ивановна Видова убеждена сама и убеждает читателей своей книги «Души неясный идеал…», что «дело в том, что «гением чистой красоты» князь П.А. Вяземский назвал императрицу Александру Фёдоровну, в посвящённом ей стихотворении». Автору, награждённому золотой медалью Ф. Тютчева, серебряной медалью А. Блока, бронзовой медалью А. Пушкина от Академии Российской словесности, фондов «Классика» и «Наше Наследие» Российской Федерации, хочется верить, но тогда придётся отрешиться от общеизвестного факта, что выражение «гений чистой красоты», заимствованное Пушкиным, взято «напрокат» у В.А. Жуковского. Как, впрочем, и поэтические определения «величавая луна», «святыня красоты» и образ Лалла-Рук*. У Жуковского они имеют отношение к императрице Александре Фёдоровне, жене Николая I. А Пушкин, получается, проделал это ради Анны Керн? Вопрос интересный, но над ответом надо бы хорошенько подумать.
* Лалла-Рук — прозвище при Дворе жены Николая I, которая отличалась изяществом и хрупкостью, данное ей в честь прекрасной восточной принцессы из одноимённой повести Томаса Мура. Именно под этим именем Пушкин сделал императрицу одной из героинь последней главы "Евгения Онегина", впрочем, позже решил эту строфу не публиковать.
Зато история пушкинистики знает попытки считать жену императора Николая I героиней пушкинского стихотворения «Красавицы» — в рукописи поэта присутствовало посвящение «Г», его расшифровывали как «Государыне». Именно так Пушкин называл Александру Фёдоровну в своих дневниках. Наконец, Павел Нащокин рассказывал зачинателю пушкиноведения Петру Бартеневу:
«Императрица удивительно как нравилась Пушкину; он благоговел перед нею, даже имел к ней какое-то чувственное влечение».
Заодно можно сослаться на то, что П. Анненков в подготовленной им первой биографии Пушкина туманно намекал на некую женщину, «превосходящую всех других во власти», которая управляла «мыслью и существованием поэта». Но так как Пушкин ни разу о ней не обмолвился, реальных фактов об этом его предполагаемом «романе» нет, то считается, что тема вырастает из слухов и сплетен.
В противовес им можно разве что упомянуть запись 1833 года в дневнике поэта, где он признаётся: «Я ужасно люблю царицу, несмотря на то, что ей уже 35 и даже 36».
Благоговеть перед государыней Пушкин, конечно, мог. А что, любить — так королеву. Это по-пушкински. Позволительно повторить: ум его конфликтовал с сердцем, и так всю жизнь. Но будет к месту соотнести, каким было отношение к Пушкину со стороны той, перед кем он благоговел. Когда поэт умирал, 28 января 1837 года, императрица Александра Фёдоровна записала в своём дневнике:
«Плохо спала, разговор с Бенкендорфом, полностью за Дантеса, который, мне кажется, вёл себя как бедный рыцарь, Пушкин, по словам Загряжской, как грубиян».
C’est la vie — такова жизнь. Точнее всех, надо признать, о чувствах поэта высказалась Анна Керн — по крайней мере, достаточно трезво:
«Живо воспринимая добро, Пушкин, однако, как мне кажется, не увлекался им в женщинах; его гораздо более очаровывало в них остроумие, блеск и внешняя красота. Кокетливое желание ему понравиться не раз привлекало внимание поэта больше, чем истинное и глубокое чувство, им внушённое... Причина того, что Пушкин скорее очаровывался блеском, нежели достоинством и простотою в характере женщин, заключалась, конечно, в его невысоком о них мнении, бывшем совершенно в духе того времени. ...Я думаю, он никого истинно не любил, кроме сестры своей да старенькой няни».
Уважаемые читатели, если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал. Буду признателен за комментарии. И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1 — 27) повествования «Как наше сердце своенравно!»