Вдали плескалось черное, круглое, глянцевитое. Оно перекатывалось с гребня на гребень, сжалось до размера точки и пропало. Кира сперва приняла точку за мячик. Потом – за голову человека в купальной шапочке. Прошлой осенью пестрили новостные заголовки об утонувшем водолазе. Говорили, воды здесь неспокойные, подводные течения, воронки.
Кира оглядела покосившиеся зонты и влажные от мороси лежаки: дерево потемнело, и ветер трепал парусину навесов. Пляж, белый и монотонный, тянулся до горизонта. Коктейль из тумана и белесого неба. Лишь волны вычерчивали ритмический танец. Кому придет в голову купаться в непогоду?
Впрочем, Кира, выбиравшаяся на утренние пробежки вдоль песчаного берега, встречала купальщиков и после закрытия сезона. Но сегодня пляж пустовал. Кира повторно осмотрела дождливый пейзаж, задерживая взгляд на каждом валуне и выброшенных обглоданных морем корягах. Волны пенились и разговаривали на непонятном языке. Черное и круглое больше не показывалось. Резиновый мяч. Черный. Тот водолаз тоже был в черном.
Завтра туман усилится, и Кира будет слоняться по квартире, разглядывать краешек моря за окном сквозь скинувшие листву деревья и прислушиваться к голосам соседей.
Близнецы, Амина и Жасмина, тоненькие и большеголовые, совершенно одинаковые, только первая переросла вторую на полголовы, в детстве таскали друг друга за волосы, а теперь переругивались между собой, не проронили ни слова. Лада, погрузневшая балерина, она закрашивала седину ржаво-рыжим и давала уроки девочкам в маленькой мастерской, не стучала ногами по полу, оттачивая сложные па. Аркадий, муж Лады, долговязый и хмурый, строго ездящий по маршруту «дом – офис», не лязгал дверным замком в 8:15. Кира, возвращаясь с пробежки, часто заставала Аркадия на лестничной площадке, он буркал «здрасьте», прячась за поднятым воротником старомодного плаща, и торопливо сбегал по ступеням. Из квартиры Стейка не несло пережаренным луком. Сам Стейк, вытянутые колени потасканных треников, лицо в оспинах и тлеющая меж губ сигарета, не топтался на межлестничном пролете. Яна, ее отец скупил комнаты под крышей, и комнаты долго перекраивали в студию с панорамным окном, не цокала вверх и вниз, и пустые бутылки шампанского не толпились на подъездном подоконнике. Яна обыкновенно дымила со Стейком между пятым и четвертым этажами и советовала Стейку изменить отношение к жизни, и будет все хорошо. Хорошего ни у Стейка, ни у кого не наблюдалось, кроме Яны, но у нее папа и блажь пить брют по вечерам. Кто-то залепил дверной глазок бабы Вали жвачкой, а бабовалин телевизор молчал. Куда они все подевались?
В дверь постучали. Звонок не работал. Кира вздрогнула и замерла, решив не открывать, но стук продолжался, властный, требующий. Кира вспомнила хлыст, висящий у Стаса на стене. Стас объяснил это неудачным подарком друзей. Год спустя после штампа в паспорте, свадьбы они не устраивали, потому что денег вечно не хватало, родня далеко, оба приезжие, Кира разбирала антресоли съемной московской хрущевки и обнаружила плетки, белокурый парик и разноразмерные дилдо. Еще фотографии. С них смотрели то распятые, то связанные на их семейной кровати девицы. Кровать огромная, с балдахином, почти порнофильм. Кира заметалась по спальне, посадила синяк о металлическую ножку огромной кровати, побросала вещи в дорожную сумку и улетела в оставленную матерью однушку, в приморский поселок на сотню домов и бесконечный пляж. Тут тоже тревожно, но со Стасом было страшнее. Особенную жуть наводила на Киру игрушка, пластмассовый болванчик, у которого вскакивал член при нажатии ему на живот. У Стаса бы так.
Муж грозился по е-маил достать Киру из-под земли, потом ему стало некуда писать. Кира грохнула электронный ящик, личные страницы в социальных сетях и номер телефона. Они так и не развелись.
Тарабанящий в хлипкую дверь кулак заставил сердце Киры заколотиться. Мать Киры в свое время бежала от побоев мужа.
– Да, мы ходили с Полиной в один класс. Первые три года учительница сажала нас за одну парту, – усмехается Кира, выдыхая. Это не муж. – Но мы никогда не были подругами. Полина из неблагополучной семьи. Отец у нее запойный, таскал вещи из дома. Выглядела она нервной, вертлявой, жадно набрасывалась на булки, что нам давали в школьной столовой, и норовила подойти исподтишка больно ущипнуть. Я бы удивилась, не найдись у нее врагов. Что значит – я тоже? Разумеется, мои воспоминания о потасовках с Полиной лишены радости, но я понятия не имею, где она. Мы лет восемь не общались, со дня выпускного. Я из Москвы вернулась лишь прошлой осенью. Последний раз ее видела?.. Кажется, пару дней назад. Магазин на той стороне улицы. Верно, с синим тентом. Ничего особенного, – Кира пожала плечами и подняла глаза на собеседника, смуглого и крепкого, с жестковатыми чертами лица, но его голубые глаза показались ей добрыми. Показались. – Хлеб она, что ли, покупала. Метр пятьдесят в ботфортах на платформе и волосы пережженные, желтые. Черные пальто и шапочка. Полина с тринадцати лет не растет и не меняется, и лицо злобное. В квартире №7 Амина и Жасмина, те еще головомойки, ой, простите. Мы же все из одного класса, недружного, а там всякое случалось… Никто не открыл? Но близнецы никуда не ходят, работают обе из дома, еду им курьер под дверью оставляет. Хотя сегодня их с утра не слышно. Нет, ничего подозрительного не замечала.
Черный резиной мячик. Утонувший водолаз. Дилдо мужа. Ругань Амины с Жасминой. Мрачный Аркадий. Говорят, он поколачивал Ладу. А Лада что – у нее старательно завитые локоны, татуаж губ и толстый слой тонального крема. Она выкладывает подарочки Аркадия в инстаграм – массивные кольца, серьги с бриллиантами, сама в белой шубе до пят, счастливый брак. Слухи, что Стейк приторговывает травкой, Яна трется со Стейком меж этажей, а Полина подсыпала матери в чай снотворное, мать умерла от передозировки. Баба Валя слухи и разносила. Полина пропала. Остальные как будто тоже.
– Если вспомните или увидите что-то подозрительное, позвоните, – полицейский протягивает визитку. Борис Крюк. Странное имя. Кира слышала его раньше, в глупой, что ли, телепередаче. – Будьте осторожны. Желательно не покидайте дома. Передавали штормовое предупреждение. Туман необычайно густой. Для здешней местности – это не редкость, но все же туман…
– Странный.
– Чересчур.
Борис смотрит на Киру пристально, и его губы раздвигаются в улыбке. У Киры ямочки на щеках, на ямочки тогда Стас повелся. Мужчины выбирают по внешности, попа, грудь, остальное им не интересно. «Мне страшно», – хотела добавить Кира, она открыла рот, но не услышала своего голоса. Борис улыбается по-голливудски, белозубо, его верхняя губа чуть оголила десну.
– Всего доброго, – Кира отворачивается, говорит в стену.
Полицейский, стройный и темноволосый, свежая стрижка, спускался по лестнице, его широкие плечи обтягивала ветровка. Кира прислонилась к дверному косяку, вытерла лоб, прокашлялась. На визитке, где напечатано «старший лейтенант полиции», остался след ее вспотевшего пальца. Интересно, у старшего лейтенанта вскакивает член при нажатии ему на живот?
Хлопнула подъездная дверь, Борис Крюк скрылся в тумане и сырости, а Кира прокралась на цыпочках к квартире №7 и вдавила круглый звонок. Этажом выше не отозвалась Лада. Стейку в дверь пришлось долбить ногой, но результата это не принесло. Кира поднялась на последний. Ни пепла на кафельной плитке, ни пустых бутылок по углам, чистая площадка. Цифра тринадцать у входа светилась золотом, начищенная, яркая. Кира схватилась за такую же золотую ручку, и дверь скользнула внутрь, обнажая сумерки и силуэты одежды на напольной вешалке, они походили на высушенные мумии.
– Яна? – в пустоте просторной гостиной прокатывается эхо.
У приоткрытого окна колыхалась бордовая штора, и ветвистое дерево на улице шевелилось на ветру, точно многопалая рука. Рокотало море, его в полумраке теперь не разглядеть. Верхушки пятиэтажек съел туман. Карусель на детской площадке окутала зернистая пелена. Качели поскрипывали туда и сюда, словно их раскачивал ребенок-призрак. Окна домов напротив выглядели безжизненными. «Если увидите что-то подозрительное…»
– Яна, ты здесь?
Вода из крана. Кира пошла на звук, минуя декоративные перегородки и ширмы, длинную кухонную стойку, блестели хромированные ручки шкафчиков и ножки барных стульев, пустые бокалы, некоторые – с потеками на стенках, следами губной помады и засохшего вина. Цвет спекшейся крови. Буро-красные пятна темнели на паркете. Нож с чем-то налипшим на лезвии. Проем в ванную комнату зиял чернотой.
Кира потянулась к выключателю, охнула и отшатнулась. Прикрыла рот руками, сдерживая стон, подошла ближе. Яна лежала в наполненной ванне, выбеленные волосы, плавные изгибы тела, плоский живот, пухлая округлая грудь приподнималась под водой, соски торчали, глаза закрыты, ало-красные губы разлеплены, рука со свежим маникюром свешивалась с края. В промежности Киры сделалось влажно и горячо. Вода давно остыла. Струйка из крана уперто стучала по раковине. Уперто пульсировало в висках Киры. Кира повернула ручку крана. Стихло.
Яна размерено дышит, не откликается на голос, не просыпается от попыток ее растормошить. «Если увидите что-то…» Яна спит странным сном.
Здесь все спят. Спят с того дня, как Полина вышла за хлебом. Возможно, Полина, засыпая на ходу, спустилась к морю. Уплотнялся туман, вода плескалась и звала. На Полине была узкая блестящая шапочка. Черная. Полина с тринадцати лет носит черное. Полина шагнула в море.
Кира учащенно дышит. Этот мужчина навалится на нее всем телом, и мощное твердое разорвет ее внутри. Слишком большое. Кира вскрикнет. Бисеринки пота на коже, хлюпающий интенсивный звук.
Борис снял штаны, и его член уже стоял. С ним не пришлось возиться, как со Стасом, который бывал нетрезв и груб. Борис набросился на Киру, стянул с нее джинсы, те повисли на лодыжках, и его руки стискивали, мяли ее грудь. У Бориса сухое рельефное тело, безволосое и как будто пластмассовое, точно он – кукла-голыш. Резиновый Кен, он продавался в комплекте для куклы Барби. Мама принесла Кире Кена с местного рынка, и десятилетняя Кира прикладывала его, голого, к Барби, такой же голой, имитируя соитие, кукольное, резиновое, пластмассовое. Только пиписьки у Кена не было. Мама застала Киру за этой игрой и отругала, потому что фу. Секс – это фу. Кира до сих пор так думает. Грязно и противно. Кира сжимает плотнее ноги, пытаясь сбросить с себя Бориса. Но что-то щекочет, нарастает, грозясь взорваться, разойтись по ее телу волнами.
Тут Кира вспоминает имя Бориса – она слышала его в передаче, где мужчины и женщины ставили друг другу сердечки, и складывались пары. Или не складывались. Кира хочет впиться ногтями в член Бориса, сделать больно. Стаса ей тоже хотелось растерзать, выдрать, сделать его бесполым, каким был Кен. Отхлестать. Воткнуть в него дилдо. Волны по телу усиливаются до головокружения, судорог и тошноты.
– Прекрати-прекрати-прекрати!
Кира понимает – у Бориса ненастоящее имя. Он – несуществующий полицейский. Может, плод ее воображения. Романтический герой. Совпали сердечки, и образовалась пара. Кира выгибается дугой, точно по ней проходит разряд тока, и еще раз, еще. Борис приподнимается, отпускает Киру, быстро натягивает брюки на голое тело, он не носит трусов, его член еще вздымается.
– Уходи. Ты не понимаешь!
Ухмылка на его губах.
– Ты же сама этого хотела. Еще когда стояла в дверях – хотела.
– Нет. Я не для того тебе позвонила. Ты не понимаешь. Они все засыпают.
– Кир, не болтай ерунды. Эта Яна, скорее всего, накурилась дури и уснула в ванной. Подумаешь, дверь она не заперла. Если у нее проходной двор, как ты выражаешься, она могла ждать гостей. Или этого парня… как ты его называешь? Стейк?
– Он постоянно жарит мясо с луком, и вонь стоит на весь подъезд. У него нет вытяжки, квартира убитая, от бабки досталась. Я выросла здесь и знаю всех с детства. Одна Яна приезжая, но у нее блажь являться сюда не в сезон и пялиться на опустевший пляж, потягивая алкоголь. Она потом ходит пьяная по квартирам и просит составить ей компанию.
– Ты с ней выпивала раньше?
– Да. То есть нет.
– Так да или нет? – Борис снова приблизился, навис над Кирой.
– Не выпивала я с ней! Заглянула однажды из любопытства, посмотреть ремонт. Я же в жизни такие апартаменты не видела. Почему ты не хочешь разобраться с наркоторговцем?
– Со Стейком? Зачем мне эти проблемы? Стейк не спалился никому, и я… я ничего не знаю.
– Ясно. Уходи, – Кира натягивает плед до подбородка, прикрывая обнаженное, доступное тело, внизу, между ног, еще горит и пульсирует.
– Позвони, если передумаешь.
Борис подхватывает свитер, куртку, он на ходу влезает в ботинки и уходит.
Смазываются в сумраке очертания мебели. Кира, не одеваясь, перешагивает через разбросанные подушки, упавшее на пол одеяло, идет на кухню. Вслепую она нащупывает кофе и турку. Вспыхивают сиреневатые флажки газовой конфорки, шипит вода. Где-то за окном туман поглотил поселок, дома и деревья растаяли в синем, ночном, карусель на детской площадке едва заметна, но по-прежнему слышно далекое рокотание волн, ненасытный ребенок приводит в движение цепи качелей. Ненасытное тело. Кира прижимается к прохладному окну, зябко, ее груди сплющиваются о стекло. Снаружи ни фонаря, ни огонька. Кофе сбегает, проливается на плиту. Без разницы. Кира устала, силы иссякают. Кофе. Срочно. Взбодриться. Проснуться. Надо прилечь. Закрыть глаза. Подремать. Пять минут, не больше.
Нельзя ложиться. Кира набирает номер Бориса, ненастоящего полицейского. В этом мире все становится ненастоящим. В трубке тишина. Интернет не загружает страницы. Дрожащими руками Кира звонит Стасу, она помнит те цифры наизусть, у нее никого не осталось, кроме этого извращенца. Знакомая тишина. Стучит паника. Все уснули. Не засыпай.
Стас наваливается на нее тяжелым телом, ему только сорок, а тело дряблое, животик, от него пахнет спиртным и потом. Красные губы Яны приближаются к Кире, целуют, кусают, размазывают помаду на Кириных щеках, ключицах, плечах. Яна тоже в восторге от Кириных ямочек. Они пьют брют. Красное сухое. Коньяк. Много разного. В ванну плюхается горячая вода, пенится от налитого в нее шампуня. Яна слизывает капельку пота с шеи Киры. Борис заталкивает в Киру твердый предмет. Дилдо. Резиновый Кен трется о резиновую Барби. Сколько раз ты совершала эту мерзость? Кира трет виски.
Кофе ароматно пахнет, чашка греет руку. Кира плетется в спальню, ставит кофе на прикроватную тумбочку, забирается под плед, подтягивая к себе ноги, как лежала когда-то в чреве матери, эмбрион. Она закрывает руками лицо, болит голова, веки тяжелеют. Не засыпай. Все уснули, потому что делали зло. Полину забрало море. Бориса – туман. Кира сама – зло. Сон смешивается с явью. В другой реальности Кира улавливает терпкий, чуть жженый кофейный запах. Потом она видит подвижную лестницу. Лестницу в небо. Вереница людей стоит в очереди на подъем, ее хвост теряется на бесконечном пляже, за моросью и ватной пеленой. Надо успеть подняться, когда на берег находят волны. Кира засыпает.
Начинается прилив.
Январь, 2022