«Эти события и смерть Пушкина произвели во всём обществе сильное впечатление. Не счесть всех, кто приходил с разных сторон справляться о его здоровье во время его болезни», - писал П.А.Вяземский великому князю Михаилу Павловичу, рассказывая о последних днях Пушкина.
Некоторые комментаторы моих статей пишут, что-де любовь к Пушкину навязывалась нам Советским правительством, что на самом деле всё было куда скромнее, и т.д.
Складываются впечатление, что пишущие подобное совершенно не знакомы со свидетельствами тех, кто был рядом с Поэтом в эти страшные часы.
Практически все рассказывают одно и то же. Давайте почитаем их записи.
«С утра 28-го числа, в которое разнеслась по городу весть, что Пушкин умирает, передняя была полна приходящих. Одни осведомлялись о нём через посланных спрашивать об нём, другие — и люди всех состояний, знакомые и незнакомые — приходили сами. Трогательное чувство национальной, общей скорби выражалось в этом движении, произвольном, ничем не приготовленном. Число приходящих сделалось наконец так велико, что дверь прихожей (которая была подле кабинета, где лежал умирающий) беспрестанно отворялась и затворялась; это беспокоило страждущего; мы придумали запереть дверь из прихожей в сени, задвинули её залавком и отворили другую, узенькую, прямо с лестницы в буфет… С этой минуты буфет был набит народом; в столовую входили только знакомые, на лицах выражалось простодушное участие, очень многие плакали». Это строки из письма В.А.Жуковского отцу поэта. Очень кратко, но о том же вспоминает В.И.Даль: «У него, у Пушкина, нашёл я толпу в зале и в передней».
В дневнике А.В.Никитенко есть запись об этих событиях: «В приёмной его, с утра до вечера, толпились посетители, приходившие узнать о его состоянии. Принуждены были выставлять бюллетени»
Сохранилось два листка (Л.Б.Модзалевский указывал, что «разорванный надвое лист прежде составлял единое целое»). Вот они, те самые бюллетени, написанные рукой Василия Андреевича (один из них сохранился в его бумагах, другой – в архиве братьев Тургеневых)… Предназначены явно для совсем незнакомых, тех, кто не мог зайти в дом.
У тех, кто пытается всё опровергнуть, слышится иногда и другое: знали Пушкина только немногие, образованные, светские. И вот снова свидетельства. Вяземский пишет Д.В.Давыдову (тот, живший в Москве, тяжело переживал гибель Пушкина): «Смерть его произвела необыкновенное впечатление в городе, то есть не только смерть, но и болезнь и самое происшествие. Весь город, во всех званиях общества, только тем и был занят. Мужики на улицах говорили о нем. Я недавно спросил у своего извощика, жаль ли ему Пушкина? “Как не жалеть, – отвечал он мне, – все жалеют: он, слышь, был умная голова; таких и Государь любит”». И добавляет: «У нас есть отечество, есть чувство любви к отечеству, есть живое чувство народности…»
Уже после похорон Пушкина С.Н.Карамзина расскажет в письме брату: «Трогательно было видеть толпу, которая стремилась поклониться его телу. В этот день, говорят, там перебывало более двадцати тысяч человек: чиновники, офицеры, купцы, все с благоговейном молчании*, с умилением, особенно отрадным для его друзей. Один из этих никому не известных людей сказал Россету: ”Видите ли, Пушкин ошибался, когда думал, что потерял свою народность: она вся тут, но он её искал не там, где сердца ему отвечали”. Другой, старик, поразил Жуковского глубоким вниманием, с которым он долго смотрел на лицо Пушкина, уже сильно изменившееся, он даже сел напротив и просидел неподвижно четверть часа, а слёзы текли у него по лицу, потом он встал и пошёл к выходу; Жуковский послал за ним, чтобы узнать его имя. “Зачем вам, — ответил он, — Пушкин меня не знал, и я его не видал никогда, но мне грустно за славу России”».
Кстати сказать, далеко не все жившие в Петербурге иностранцы поддерживали Геккернов. Снова обращаюсь к письму Жуковского: «Одним словом, сии изъявления общего участия наших добрых русских меня глубоко трогали, но не удивляли. Участие иноземцев было для меня усладительною нечаятельностью. Мы теряли своё; мудрено ли, что мы горевали? Но их что так трогало? Что думал этот почтенный Барант, стоя долго в унынии посреди прихожей, где около его шептали с печальными лицами о том, что делалось за дверями. Отгадать нетрудно. Гений есть общее добро; в поклонении гению все народы родня! и когда он безвременно покидает землю, все провожают его с одинаковою братскою скорбию. Пушкин по своему гению был собственностию не одной России, но и целой Европы; потому-то и посол французский (сам знаменитый писатель) приходил к двери его с печалью собственною и о нашем Пушкине пожалел, как будто о своём. Потому же Люцероде, саксонский посланник, сказал собравшимся у него гостям в понедельник ввечеру: “Нынче у меня танцевать не будут, нынче похороны Пушкина”».
Кто-то из друзей Пушкина практически не выходил из его квартиры, кто-то беспрестанно справлялся о нём. Сохранилась, например, записка В.Ф.Одоевского: «Карамзину, или Плетневу, или Далю. Напиши одно слово: лучше или хуже. Несколько часов назад Арендт надеялся...» Многое, видимо, до нас просто не дошло.
Есть ещё интересные документы: «Добрейший г. Жуковский! Узнаю́ сейчас о несчастии с Пушкиным — известите меня, прошу Вас, о нём, и скажите мне, есть ли надежда спасти его. Я подавлена этим ужасным событием, отнимающим у России такое прекрасное дарование, а у его друзей — такого выдающегося человека. Сообщите мне, что происходит и есть ли у Вас надежда, и, если можно, скажите ему от меня, что мои пожелания сливаются с Вашими. Елена».
Записка датирована 27 января 1837 года. Наверное, у многих читающих её появится вопрос, кто эта Елена. Автор записки – великая княгиня Елена Павловна, жена брата царя Михаила Павловича. Она была очень расположена к Пушкину, сообщала, например, мужу: «Я приглашала два раза Пушкина, беседа которого кажется мне очень занимательной». Пушкин оставил в дневнике упоминания о ней: «Представлялся великой княгине. Нас было человек 8, между прочим Красовский (славный цензор). Великая княгиня спросила его: — Cela doit bien vous ennuyer d'être obligé de lire tout ce qui paraît [Вам, должно быть, очень докучна обязанность читать всё, что появляется]. — Oui, V. A. I., отвечал он, la littérature actuelle est si détestable que c'est un supplice [Да, ваше императорское высочество, - отвечал он, - современная литература так отвратительна, что это мученье.]. Великая княгиня скорей от него отошла. Говорила со мной о Пугачёве». Другая запись – «Великая княгиня взяла у меня Записки Екатерины II и сходит от них с ума».
В альбоме Елены Павловны сохранилось стихотворение Пушкина «Полководец» с её уточнением «Е́crit par Pouschkin lui même [Записано Пушкиным собственноручно]». Кстати, стихи Пушкина – единственная сделанная по-русски запись в её альбоме.
Жуковский впоследствии вспоминал: «Великая княгиня, очень любившая Пушкина, написала ко мне несколько записок, на которые я отдавал подробный отчёт её высочеству согласно с ходом болезни», - и, судя по дошедшим до нас запискам, она действительно высоко ценила поэта. А вот «отчёты» Жуковского до нас не дошли.
Великая княгиня и безвестный старик, князь Одоевский и петербургский «извощик» - все они в равное мере переживают трагедию. Да, оправдалось предчувствие Пушкина о «народной тропе», которая не «зарастёт»…
_______________
*Так в подлиннике
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь